Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника

• Название: Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
• Автор: Александр Майоров
• Издательство: Издательство «Права человека»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-7712-0032-8

Автор повествует от первого лица о событиях 1980–1981 годов. Этот период Афганской войны чрезвычайно мало освещен отечественными и зарубежными исследователями. Многие факты, приводимые в книге, никогда и нигде прежде не публиковались. К книге прилагаются черно-белые репродукции подлинных рабочих карт боевых действий и дислокации войск из личного архива А. Майорова.

Книга написана в жанре документально-исторического повествования от первого лица и по сути является исповедью.

---

Назову рассматривавшиеся на той встрече проблемы. Это военно-политическая обстановка в Афганистане, роль НДПА и руководства страны в ее стабилизации; положение в экономике, в армии, Хаде, Царандое, в среде интеллигенции; национально-племенная политика; прикрытие границы с Пакистаном и Ираном; ход земельной реформы. Главное внимание, естественно, обращалось на состояние вооруженных сил и ведение ими войны в целом и отдельных операций и боев; на поставки необходимых техники и материалов из СССР.

На столе передо мной лежали тогда две карты, датированные 21 марта 1981 года, и рабочая тетрадь в твердом красном переплете с записанными в нее необходимыми справочными данными. Члены Комиссии брали в руки карты, делая вид, что определяют свое отношение к ним. Лица их не выражали никаких чувств, и потому можно было подумать, что все им ясно и понятно…

Мне, кадровому военному, длительной службой приученному к ясному и определенному пониманию фактов, к предметному их обсуждению с определенными выводами, не вполне понятен был метод проведения данного совещания Юрием Владимировичем Андроповым. Я его просто не узнавал. Я неоднократно бывал у него на Лубянке, раз пять или шесть. И всякий раз я уходил с впечатлением, что имею дело с мудрым сановником, который без ненужного менторства втолковывал мне некоторые, пусть и прописные истины. Он всегда был приятен в разговоре. Темы бесед всегда ясно прорисовывались, хотя и подтекст было нетрудно обнаружить. И, несмотря на то, что я находился в кабинете руководителя политического сыска страны (а кадровые военные никогда не приходили в восторг от посещения этого места), я чувствовал себя комфортно и зачастую ловил себя на том, что с симпатией рассматриваю этого уже грузного, седовласого, с мучнистым лицом человека. Глаза его, однако, упрятанные за толстенными стеклами очков в роговой оправе, не выдавали истинного его отношения к собеседнику. Думаю, что и одной встречи с Андроповым хватило бы, чтобы сделать вывод о нем как о сильной личности, обаятельном и одновременно хитром человеке самого высокого государственного положения.

Было бы естественным ожидать от него, чтобы он властно вел совещание, на которое часть приглашенных приехали отнюдь не для спокойной демократичной беседы, а для получения четких ориентиров и необходимой информации. Мы ведь не философы и даже не профессиональные политики и дипломаты — мы солдаты… Однако он выступал сейчас не столько руководителем совещания, сколько собеседником на равных.

Особенно активно высказывали свое мнение по проблемам Ахромеев, Табеев, Максимов и Спольников. Пономарев реже вступал в беседу, суждения его отличались отсутствием категоричности, а скорее располагали к совместному размышлению. Устинов оживлялся лишь при упоминании о технике и вооружениях, применявшихся в боевых действиях. Он спрашивал Максимова о техническом состоянии вертолета МИ-8 в горах на высотах 4–5 тысяч метров или об эффективности в горах бомбы объемного действия. Конечно, отказать сталинскому наркому в знании техники было бы несправедливо, однако нельзя не сказать и о том, что Устинов не интересовался собственно ходом и особенностями боевых операций, не спрашивал он и о потерях.

Андропов терпеливо и, казалось, очень внимательно слушал ворчливые вопросы Устинова и толковые ответы Максимова. Быть может, эта внимательность служила лишь маской, под которой шла напряженная работа ума, пытавшегося охватить и обобщить все известное этому человеку про трагическую войну в Афганистане? А может быть, этот ум был уже просто не способен что-либо сколь-нибудь широко охватить и сделать правильные обобщенные выводы? Не знаю. Во всяком случае, Ю. В. явно находился уже не в лучшей физической форме, болезнь, вероятно, мучила его, и маска на лице, как знать, лишь скрывала внутреннее ежеминутное сопротивление физическим страданиям? Я смотрел на него и думал, что держава наша с такими стариками вряд ли далеко уедет. Брежнев настолько болен, что не смог сделать доклад на съезде партии, Суслову — тому идет уже восьмидесятый год…

— Высказывайтесь, высказывайтесь, товарищи, — подбодрил Андропов присутствующих.

Табеев предложил объявить Пакистану ультиматум в связи с расположенными на его територии лагерями моджахедов.

— Еще одну войну сейчас начинать? — буркнул Громыко, сделав ударение на слове «сейчас».

— А что, — заерзав на стуле, оживился Устинов. — Махнем к Индийскому океану, Вооруженные силы готовы решить эту задачу.

Я заметил, как молчавший Соколов внутренне собрался, как будто все в его существе съежилось от такой безумной перспективы.

— Мы отклоняемся от темы обсуждения, — тихо вымолвил Андропов.

Несмотря на объективно более высокое служебное положение Соколова и Ахромеева и несмотря на непосредственный контакт между Табеевым и Громыко, Главный военный советник был в ту пору решающей фигурой в афганской военно-политической игре. На меня возлагалось планирование боевых действий, представление этих планов на утверждение в Москву и затем их осуществление на практике. Так что, никак не преувеличивая свою роль, мне не хотелось бы ее преуменьшать. Это мешало бы правильному восприятию событий, правильному определению роли и значения фигур на игровом поле.

На заседании, о котором сейчас идет речь, от меня ждали основного доклада о положении дел в Афганистане и о развитии там боевой обстановки. Соколов и Ахромеев, конечно, тоже хорошо владели обстановкой, и, возможно, из Москвы некоторые события им были видны даже лучше, чем мне из Кабула. Но они все-таки сравнительно давно выехали из Афганистана, и чувство непосредственного присутствия, чувство боя, чувство операции могло быть ими уже утрачено, как и непосредственное ощущение расстановки сил в руководстве Афганистана.

Во время совещания я вступал в беседу главным образом по фактическому материалу, обращаясь к тем самым картам, которые впервые предлагаются теперь вниманию читателей. С выводами выступать я не торопился, помня напутствие Самойленко на аэродроме в Кабуле:

— Дайте выговориться всем. Туза бросайте на стол, когда вас конкретно спросят о том, что делать.

— Конька менять — вот что делать, — зло бурчал Черемных. Но я больше соглашался с Самойленко.

И вот теперь я ждал этого момента.

— Будем подводить итоги? — предложил Андропов, и веки его устало поднялись за толстыми стеклами очков.

Какие же итоги подводить? Ведь за истекшие часы были одни только многословные рассуждения. И они отнюдь не определили дальнейших действий. Может быть, подумал я, когда мы все разойдемся, останется четверка и все решит? В таком случае нас-то зачем пригласили?

Состояние мое в ту минуту было странным, чувства и мысли мешались в голове. Мне казалось явно неудовлетворительным все это долгое обсуждение и отсутствие каких-либо выводов. Сейчас я предполагаю: уж не было ли это обычным почерком круговой безответственности на самом верху нашей власти — ждать, пока кто-то крайний, кому уж никак не «отвертеться», возьмет на себя ответственность?

Вслед за предложением подводить итоги Андропов прямо обратился ко мне:

— Что будем делать, Главный?

Сказать, что в тот момент я был в полной мере готов бросить туза на стол, было бы преувеличением. Одно дело с боевыми товарищами предполагать, а другое — оказаться перед человеком, имеющим полную власть, чтобы тобой «располагать» по своему усмотрению. Да и весь характер этого совещания настраивал скорее на то, чтобы изложить свои выводы в том же неопределенном мало к чему обязывающем стиле. Но факт есть факт: председатель Комиссии Политбюро спрашивает тебя как Главного военного советника: «Что будем делать?»

Теперь, вспоминая те минуты, мне кажется, что я пошел на Голгофу.

— Юрий Владимирович, я уверен, что в Афганистане все надо решать политическими и дипломатическими методами.

— Это не ново, — буркнул Громыко.

Я понял, что меня сразу же ставят на место.

Андропов тихо спросил:

— И все же?

Я почувствовал, как сердце мое стало ритмично разгонять кровь. Не вполне уверенный, что поступаю в соответствии с рангом и положением, когда вокруг столько крупных политических и военных деятелей, я медленно, стараясь не торопиться, начал излагать:

— Юрий Владимирович, уважаемые члены Комиссии, каждый день пребывания советских вооруженных сил в Афганистане и ведение ими боевых действий бьет по авторитету Советского Союза и выгодно играет на руку Соединенным Штатам Америки и НАТО.

— А у вас что, есть свои люди в Пентагоне? — едко спросил министр обороны.

— Нет, товарищ министр обороны, в Пентагоне своего человека не имею.

— Откуда же вам это известно, уважаемый радетель за интересы Америки и НАТО? — грубо продолжил Устинов.