Сергей Лишаев - Эстетика Другого

• Название: Эстетика Другого
• Автор: Сергей Лишаев
• Жанр: Философия

В монографии ставится ряд существенных для философской эстетики вопросов. Что мы чувствуем, когда чувствуем что-то особенное, Другое? Что происходит с нами в момент, когда мы как-то по-особому расположены? Что это за расположения? Если расположения отличны друг от друга, то чем? И, наконец, каковы онтологические предпосылки, делающие такие расположения возможными? Соглашаясь с тем, что нынешняя эстетика оторвалась от жизни, автор видит выход в создании эстетики как ветви онтологии, как аналитики чувственных данностей, субъективные и объективные моменты которых не изначальны, а обнаруживаются в стадии рефлексии над эстетической ситуацией. «Эстетику Другого» можно определить как попытку дать развернутый ответ на эти непростые вопросы. В книге разрабатывается концептуальный аппарат феноменологии эстетических расположений и дается аналитическое описание феноменов, которые еще не получили углубленной философско-эстетической проработки; среди них: «ветхое», «юное», «мимолетное», «затерянное», «маленькое», «ужасное», «страшное», «тоскливое», «скучное», «безобразное» и др.

Книга предназначена для всех, интересующихся проблемами эстетики, онтологии, философской антропологии.

---

Различие восприятия времени года от восприятия возраста можно показать и на таком примере: когда перед нами осеннее дерево, то в качестве осеннего мы можем воспринять и старое, и молодое, и зрелое дерево. Мы находимся в осеннем расположении, а потому все деревья здесь — прежде всего «осенние деревья» с теми их приметами, которые дают живой опыт движения «природы как целого» в смене ее временных фаз. Но если мы воспринимаем дерево в его индивидуальности, если по его стволу-телу мы читаем историю его жизни, если оно находится в центре нашего внимания, то мы воспринимаем его именно как «молодое», «зрелое» или «старое» независимо от того, что сейчас «на дворе»: осень, зима, весна, или лето, поскольку эти возраста дерева как «частного существа» лежат в ином измерении, чем времена года или времена суток (циклическое время). Временные изменения в существовании отдельного предмета (того же дерева) накапливаются, в то время как циклическое время, как время, охватывающее «все сущее под солнцем», жизнь «в ее целом», не оставляет следов, поскольку каждый новый цикл имеет своим центром не отдельные вещи, но один и тот же пребывающий в сезонных изменениях предмет — «землю и небо».

Зиме и ночи нет соответствия в эстетическом восприятии возрастов линейного времени. Очевидно, что несоответствие эстетически-временных образов природы и временных образов существования сущего (в частности, — человека) как телесно обособленного существа, связано с тем, что в эстетическом восприятии времени года или времени суток мы имеем дело с природой в целом. Для непосредственного опыта (для опыта конечного существа, временная размерность которого ничтожна по сравнению с астрономической размерностью природы как целого) природа представляется пребывающей в своих циклических видоизменениях (речь идет о той природе, которая доступна непосредственному восприятию человека: это земля и небо, пребывающие неизменными во всех сезонных и суточных циклических состояниях природы), в то время как жизнь отдельного существа (например, жизнь человека) очевидным образом накапливает в себе «время», которое спрессовывается в нем (для эстетического восприятия) в особые «возраста». Возраста же не повторяются. В них есть необратимость накопления изменений, идущих в одном направлении [125]. Но необратимости нет во временах циклических, которые представляются нам вечно возвращающимися и в своем круговращении — неизменными[126].

Однонаправленность, накапливающегося в вещах линейного времени и скольжение по «поверхности земли» циклического времени суть следствия того, что возраста — в отличии от периодов циклического времени — не замыкаются в круг. Не достает звена, соединяющего старость и молодость, нет того, что было бы подобно «зиме» или «ночи». «Зима» (как и «ночь») — не «старость», но и не смерть. Тело природы не мертво — оно спит. После старости человек не переходит в «новый возраст» и не возвращается к первому своему возрасту (молодости). «Сон мертвеца» нечто совсем иное, чем сон зимней или ночной природы, чем сон живого человека. «Сон природы» может быть в определенном смысле отождествлен с человеческим сном, но «сон мертвеца» — отличается и от сна природы, и от сна человека [127].

На этом мы заканчиваем анализ эстетического переживания линейного и циклического времени. Задача составления подробной карты условных временных расположений при этом еще далека от выполнения, а только намечена, обозначена... Будет ли продолжена работа над такой картой? — Бог весть...

Глава 2. Чувственная данность Другого как Бытия: анализ пространственных эстетических расположений

Разве не молились люди разноцветным камням и деревьям? или все это не важно, и за внешним видом, улавливаемым глазом, не кроется ничего, он ничего не значит? Нет, я этому не верю.

Мне кажется, что любое очертание есть внешнее выражение особого, независимого от нас чувства.

Л.Липавский[128]

Эстетика пространства дана нам как эстетика прекрасного/безобразного; красивого/уродливого/ мерзкого; как эстетика большого и возвышенного/ужасного; безусловно и условно страшного; «беспричинно радостного»; заброшенного и малого (маленького)[129].

Надо сказать, что то, что в этой книге названо пространственными расположениями (в отличие от временных расположений) включает в свой состав те эстетические феномены, которые с давних пор привлекали к себе внимание философской эстетики. Если говорить о европейской традиции, то эстетические категории прекрасного и возвышенного попали в поле зрения философской мысли уже в эпоху античности. Эти категории (в качестве исходных, базовых категорий эстетического опыта) просуществовали без каких-либо кардинальных изменений вплоть до сегодняшнего дня.

От Платона до Б. Кроче, от Псевдо-Лонгина до Ж. Лиотара[130] философы говорили и говорят о прекрасном и возвышенном, о возвышенном и прекрасном.

Что касается модусов пространственных эстетических расположений, относимых нами к условной эстетике (красивое/уродливое/мерзкое, большое/маленькое[131]), то их философско-онтологический анализ находится пока что в зачаточном состоянии, так как в философии разведение эстетики условного и эстетики безусловного до сих пор сколько-нибудь последовательно не проводилось. Отсюда проистекает постоянное смешение (в литературе по эстетике) красивого с прекрасным, уродливого и мерзкого с безобразным, большого с возвышенным. Вполне осознавая важность обследования эстетических феноменов обоих уровней, мы в этом исследовании сосредоточиваем наше внимание на безусловных эстетических расположениях, которые размыкают Присутствие онтологически исходнее и интенсивнее, чем в расположениях, названных нами условными.

Конкретизировав область пространственных эстетических расположений в целом, напомним, что в центре внимания этого параграфа находятся не пространственные расположения вообще, а лишь утверждающие пространственные расположения. Ниже мы остановимся только на тех расположениях, которые до сих пор еще не попадали в поле зрения эстетики: это «затерянное» и «беспричинно радостное». Что касается «беспричинной радости», то анализу этого феномена мы придаем особое значение в связи с тем, что это расположение рассматривается нами как одни из полюсов эстетики Другого. «Беспричинная радость» занимает в эстетике утверждения такое же место, какое в эстетике отвержения — феномен «ужаса».

2. 1. Затерянное

«Затерянное» мы относим к безусловным пространственным расположениям. В затерянном Бытие дано нам через созерцание эмпирически «другого» как чего-то ото всего «оторванного», маленького, затерянного в бесконечном пространстве. В силовом поле этого расположения предмет («затерянный» предмет)[132] созерцается как безусловно малое, как маленькое, воспринятое в своей безусловной «малости» или, лучше, в своей заброшенности в пространство (маленькое мало только по отношению к бесконечно большому).

В силовом поле данного эстетического расположения предмет созерцается не в его полноте и самодостаточности, не как совершенное «что» (не как прекрасное), не как возвышенное или большое, не как безобразное или уродливое, но как предельная форма малого, как малое, воспринятое в своей безусловной «малости» или, лучше, «затерянности в мире», «заброшенности в мир»: ведь маленькое мало по отношению к чему-то другому, к «большому». Восприятие чего-то как безусловно малого в то же время предполагает данность чего-то как бесконечно большого [133]. Тут то ли маленький предмет бесконечно мал, то ли мир бесконечно велик: встреча с предметом, становящимся безусловно малым на фоне бесконечно большого мира.

В опыте «затерянного» человеком воспринято, что все, имеющее «место» (все сущее как «вот-это»), уже самим его «имением» отъединено ото всех других «мест», что оно «теряется» в той пространственной неопределенности, в которой оно «имеет место». Формула восприятия для затерянной вещи такова: не сущее среди других сущих, а сущее, тонущее в безмерности мирового пространства. Здесь «затерянность» воспринимается не как следствие невеликости сущего по его пространственным параметрам[134], но как его «судьба».