Сергей Лишаев - Эстетика Другого

• Название: Эстетика Другого
• Автор: Сергей Лишаев
• Жанр: Философия

В монографии ставится ряд существенных для философской эстетики вопросов. Что мы чувствуем, когда чувствуем что-то особенное, Другое? Что происходит с нами в момент, когда мы как-то по-особому расположены? Что это за расположения? Если расположения отличны друг от друга, то чем? И, наконец, каковы онтологические предпосылки, делающие такие расположения возможными? Соглашаясь с тем, что нынешняя эстетика оторвалась от жизни, автор видит выход в создании эстетики как ветви онтологии, как аналитики чувственных данностей, субъективные и объективные моменты которых не изначальны, а обнаруживаются в стадии рефлексии над эстетической ситуацией. «Эстетику Другого» можно определить как попытку дать развернутый ответ на эти непростые вопросы. В книге разрабатывается концептуальный аппарат феноменологии эстетических расположений и дается аналитическое описание феноменов, которые еще не получили углубленной философско-эстетической проработки; среди них: «ветхое», «юное», «мимолетное», «затерянное», «маленькое», «ужасное», «страшное», «тоскливое», «скучное», «безобразное» и др.

Книга предназначена для всех, интересующихся проблемами эстетики, онтологии, философской антропологии.

---

Нечто находится «в зрелом возрасте», и это значит, что перед нами что-то «уже-осуществившееся». Полнота осуществления возможностей в зримой форме, дающей наилучшее представление о данной вещи (наилучшим образом обнаруживающее свое «что»). Здесь мы имеем дело с эстетическим опытом настоящего.

Нечто предстает перед нами как «старое», и это значит, что оно воспринято как «утратившее-со-временем-полноту-осуществленности», как то, чья форма утратила какие-то элементы из тех, что были присущи ей в пору ее зрелости. Как «старое» мы воспринимаем то, что существует «после своего осуществления». Здесь перед нами предмет, чья форма дает эстетический опыт прошлого-в-его-настоящем-виде. Все уже было, но «бывшее» (именно как бывшее) дано в актуальном переживании эстетической формы, дано как «старость».

Во всех трех случаях отправной точкой модификаций эстетического опыта времени оказывается чувственно данная «форма» вещи. Форма вещи привлекает внимание реципиента именно теми своими чертами, которые свидетельствуют о мере ее осуществленности. А поскольку отправная точка условна, относительна (молодое молодо по отношению к зрелому, зрелое — по отношению к молодому и старому и т. д.), то и опыт времени здесь тоже условен, относителен. Именно в условной эстетике линейного времени мы получаем эстетический опыт «будущего», «настоящего» и «прошлого», в то время как в опыте юного, ветхого и мимолетного мы получаем опыт Времени как абсолютно Другого. Эстетика «молодого», «старого», «зрелого» дает нам эстетику «внутримирного времени», времени вещей как осуществляющихся «во времени».

Хорошо, пусть линейные возраста не дают нам опыта чистого времени, но равноценны ли (преэстетически) «молодость», «зрелость» и «старость» в том, что касается их способности создавать условия для соответствующих эстетических расположений? Если попытаться отобрать привилегированные по преэстетическому потенциалу «возраста»[110] эстетики линейного времени, то «отборными» возрастами будут, пожалуй, молодость и старость как наиболее «динамичные», нестабильные «фазы» в человеческом существовании, фокусирующие — своей чувственно воспринимаемой уклончивостью от чистоты и определенности зрелой формы — наше внимание на «временной стороне дела». Восприятие, например, взрослого, зрелого человека преэстетически способствует его переживанию во вневременном аспекте его «чтойности». Взрослый человек — это настоящий человек (это «настоящее время» человека вообще и конкретного, вот-этого человека как индивидуального образа «человека вообще»). «Взрослость» («зрелость») тяготеет к тому, чтобы быть воспринятой не как один из человеческих возрастов, а как образ «всего человека» в совершенстве внешнего выражения его «что». Таким образом, форма зрелого человека во многих случаях располагает не к восприятию его «взрослости» (как его особого возраста), а к его восприятию в горизонте прекрасного/безобразного, красивого/некрасивого. Можно сказать, что зрелость для эстетики возрастов маргинальна, периферийна, неспецифична, хотя исключить ее из линейной эстетики времени не представляется возможным (подробнее о восприятии зрелости как особого возраста см. ниже).

В отличие от взрослости, молодость и старость как переходные возрасты подвижны по своей форме, а сквозящая в ней неполнота может располагать — преэстетически — к переживанию «другого» во временном горизонте. Мы говорим «может», потому что и молодой, и старый человек (также, как и зрелый), помимо их возможного восприятия во временном аспекте, могут быть восприняты и в рамках таких расположений, как красивое, прекрасное, безобразное, ужасное и т. д., так что Другое будет эстетически дано человеку не в его временной, а в его пространственной расположенности. Хотя молодое существо может быть воспринято в аспекте его гармоничности, полноты или грациозности, то есть как красивое или прекрасное, эта возможность не мешает его восприятию в перспективе взрослость-старость. Да, старость может быть воспринята как «возвышенная» («благородная»), как красивая или даже «прекрасная»[111], но это не отменяет возможности ее эстетического переживания как собственно старости, как того, что «сменяет» зрелость, как формы, свидетельствующей о прошлом больше, чем о настоящем.

Хотя зрелое существо может быть воспринято и чаще всего воспринимается (если говорить о его эстетическом восприятии) не как «зрелое», а как «красивое» (или «некрасивое»)[112], это не отменяет возможности его переживания в качестве «зрелого». «Взрослость-зрелость» имеет наибольшие шансы оказаться в центре внимания в том случае и в тех ситуациях, когда то, что «зрело» соотнесено с прошлым (молодость) и (или) будущим (старость), когда оно рас-творено, рас-крыто молодостью или старостью как «иными» возрастами. Непосредственная, «детская улыбка», порывистая походка, «заразительный» смех по пустякам — и вот зрелый муж уже раскрыт в свое собственное «было». Несколько седых волос в шевелюре, усталость во взгляде — и вот уже он открыт в свое будущее, в свою старость, открыт для нашего восприятия: акметическая полнота формы «развернулась» по направлению к своему прошлому или будущему и тем самым «зрелость» оказалась в центре нашего внимания, открылась нам как особый «возраст» человека, а не как форма, которую мы (эстетически) рассматриваем как прекрасную или безобразную.

Человек воспринимается как «зрелый» (а не как, например, красивый) тогда, когда наше восприятие сфокусировано на тех чертах-отметинах, которые выражают временной аспект существования в его внешности. И все же «зрелость» преэстетически гораздо менее действенна, чем «старость» или «молодость». Поэтому восприятие «зрелости» как особенного в чувственно-временном плане возраста нуждается в дополнительной преэстетической «обстановке». Таким стимулирующим опыт зрелости может быть соприсутствие зрелого человека в одном пространстве с «молодым» или «старым». Если вы видите одновременно дряхлую старуху, а рядом — ее цветущую дочь, то такая разновозрастная рядоположенность преэстетически стимулирует не столько расположение в перспективе эстетики «форм» (прекрасное/безобразное), сколько расположение в одном из модусов эстетики линейного времени (молодое/зрелое/старое/): «Боже, как, в сущности скоро и ты, красавица, станешь такой же, как эта старуха»! Тут «зрелость» удерживается на авансцене внимания через пространственную развертку временных фаз существования чего-то или кого-то (в данном случае — человека). В таких ситуациях происходит своего рода преэстетическая подготовка к событию восприятия «зрелости» как одного из «эстетических возрастов».

Привычный, рассудочный взгляд на человека (суждение о нем с точки зрения здравого смысла) затрудняет эстетическое восприятие зрелости самой по себе (она ускользает от нас также, как «настоящее», которое «исчезает» как только мы пытаемся зафиксировать его, дать ему рациональное определение). Если воспринимать человека рассудочно, а не эстетически, если не созерцать сущее, а «прикидывать в уме» его возраст и анализировать его «приметы», то зрелого человека мы не найдем: перед нами все время будет или еще-не-зрелое или уже-не-зрелое существо. При таком рассудочном подходе человек (в нашем восприятии) или «тянется» к еще недостающей ему полноте сил и форм, или движется к их ослаблению, к старости; никакого «плато» зрелости как особого возраста не получается, «зрелость» распадается на то, что «еще-молодо-зелено» и на то, что «уже-отцвело». Со зрелостью, стоит только вынести ее из непосредственного созерцания в область рассудочного анализа, произойдет то, что происходит со временем в его развертке на отрезки прошлого, настоящего и будущего, когда настоящее, при попытке рационально его удержать, зафиксировать, из особой «фазы», из временного «периода» превращается в скользящую с бесконечной скоростью точку, которую уже невозможно (как точку) представить рационально. Однако живое эстетическое восприятие, в отличие от рассудочного подхода к анализу «возрастов», базируется на опыте «зрелости» как особого эстетического «расположения».

1.5. Эстетика циклического времени

Если мы хотим получить общее представление о «карте» временных расположений, то нам никак не обойтись без описания эстетических феноменов «циклического времени». «Циклическое время» выводит нас к эстетике «времен года» (весна-лето-осень-зима), которая в структурном отношении соответствует тому, что можно назвать эстетикой «времен суток» (утро-день-вечер-ночь). Классическая эстетика (мы имеем в виду теорию, а не художественную практику) феномены циклического времени вниманием не баловало, и его переживание философско-эстетической проработки не получило. Такое положение обусловлено тем обстоятельством, что классическая эстетика была ориентирована на анализ прекрасного и возвышенного. Образы времен года (времени суток) рассматривались не в их динамически-временной взаимосвязи, но как особые «лики» природы, как разные, но своеобразно-совершенные ее «повороты». Другими словами, классическая эстетика была ориентирована на рассмотрение временных расположений в горизонте эстетики пространственной формы.