Владимир Джунковский - Воспоминания (1915–1917). Том 3

• Название: Воспоминания (1915–1917). Том 3
• Автор: Владимир Джунковский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-8242-0143-7

В 2015 г. исполнилось 150 лет со дня рождения В. Ф. Джунковского (1865–1938), свиты генерал-майора, московского губернатора (1905–1913), товарища министра внутренних дел и командира Отдельного корпуса жандармов (1913–1915).

В августе 1915 г. В. Ф. Джунковский был отстранен от службы по личному указанию императора Николая II, после того как представил на высочайшее имя записку, в которой подробно изложил неприглядные факты о деятельности Г. Распутина.

Осенью 1915 г. Джунковский добился назначения в действующую армию и командовал дивизией, а затем 3-м Сибирским корпусом, продолжая вести дневник, ставший основой его воспоминаний за 1915–1917 гг. Западный фронт, напряженные бои под Нарочью, окопные будни, Февральская и Октябрьская революции, падение монархии и развал армии, а следом и распад страны – все это документально зафиксированно очевидцем и непосредственным участником событий.

Издание проиллюстрировано фотографиями из фронтовых альбомов мемуариста. Публикуется впервые.

---

Второй существенный пункт – учебный план, который «в настоящем учебном году завершен своим осуществлением». Здесь позвольте мне быть совершенно откровенным. Я считаю учебный план академии тяжелой могильной плитой над заживо погребенным. Мне трудно в письме детально его анализировать, позвольте ограничиться лишь основными штрихами. Прежде всего число недельных часов – 274, на 41 час превышающие таблицу часов по новым, высочайше утвержденным программам министерства. Реально это число выражается в том, что дети 1-го класса в возрасте 10 лет вынуждены сидеть в школе три дня – пять часов и три дня – шесть часов, т. е. делать то же, что делает взрослый, например, чиновник. Но работа чиновника однообразна, и потому легка, к ребенку же приходят пять, шесть преподавателей с разным материалом и каждый из них требует внимания, активности, напряжения. Ученики старших классов вынуждены по этому учебному плану пять дней в неделю сидеть на уроках по шесть часов, а один день – семь часов. Если же принять во внимание, что преподаватели академии в большинстве, и большом, книжны и сухо формальны, с чем мне уже пришлось столкнуться, что к этим 6–7 урокам нужно еще готовиться дома, то естественным результатом должна быть апатия, пассивность и уклонение от посещений школы – как необходимая реакция и естественное стремление отдохнуть от школы. Здесь и лежит источник потрясающих манкировок учеников. Если в старших классах такие манкировки можно еще отнести на счет небрежности переходного возраста, то говорить об этом на младших ступенях не приходится. А между тем манкировки на младших ступенях не меньше, чем на старших ступенях. Ясно, что учебный план академии не посилен для ее абитуриентов. Как произошел этот план, позвольте мне коснуться другой раз. Образцом же формализма может служить педагогический курьез, с которым я встретился впервые в академии – здесь практикуются переэкзаменовки по чистописанию и рисованию (и немало – 13 человек!), от исхода которых зависит дальнейшая судьба даже талантливых учеников.

О всей глубине непонимания смысла и значения своего предмета преподавателем говорить, мне кажется, не следует. Учебный план академии произошел исторически – путем разных наслоений соответственно запросам момента и не представляет органического целого как результата напряженного педагогического творчества. По нему можно изучать историю академии и коммерческого образования в России.

Вас заботит вопрос о четырех немцах – классных наставниках. Я всецело присоединяюсь к Вам в этом отношении. Но Вы, вероятно, еще более удивитесь и озаботитесь, если узнаете, что самое большое число часов в учебном плане отведено немецкому языку – 42 часов, а русскому – 40, т. е. в нашей школе немецкий язык – первый предмет – persona grata. Ребенок приготовительного класса, у которого не оформился еще родной язык, посвящает немецкому языку 6 ч. в неделю, родному языку – 5 ч. Вся же история – и всеобщая и отечественная – 13 часов в неделю. Мне казалось бы, что здесь нужно было бы что-нибудь предпринять. И так как это – большой вопрос, то позвольте мне не касаться его мимоходом, а остановиться на нем, если Вы найдете нужным, – поподробней и специально. Вообще, учебный план и преподавательский персонал – вот два кардинальных пункта, которые всецело привлекают мое внимание, как составляющие жизненный нерв школы. Но для их реформы необходимо много сил и мужества и, главное, Ваша поддержка. Ради Бога, не подумайте, что я хочу бросить тень на работу А. Н. Реформатского. Я его уважаю и ценю его работу. Я только исхожу из той точки зрения, что школа – общественное дело и его нужно делать, как говорят слова судебной клятвы «не увлекаясь ни дружбой, ни родством, ниже ожиданием выгоды»…

Я очень извиняюсь за это затянувшееся письмо, хотя очень многого я не мог коснуться, и за его опоздание – мне приходилось писать его урывками. В заключение же позвольте мне принести Вам поздравление с расширением сферы Вашей деятельности на бранном поле, пожелать Вам здоровья и засвидетельствовать свое глубокое к Вам уважение и преданность.

Евгений Ефимов».

Мой ответ:

«17 сентября 1916 г. № 104.

Действующая армия

Милостивый государь Евгений Николаевич!

Благодарю Вас сердечно за Ваше подробное интересное письмо от 6 сего сентября. Читая его, мне показалось, что мы с Вами давно знакомы и уже обменивались мнениями не раз. Постараюсь ответить Вам насколько удастся подробно на Ваше письмо.

Все, что Вы пишите о первых Ваших разговорах с инспектором Казаковым меня нисколько не удивляет, т. к. в этом сказался как характер его, так и его вообще отношение к делу; правда А. Н. Реформатский его держал всегда далеко от дела и как бы сторонился его, относился к нему с опаской, если так можно выразиться. Я от души рад, что первые Ваши шаги, которые были особенно трудны – переговоры с инспектором и первой конференции педагогического комитета – прошли у вас с таким успехом.

Сердечно Вас благодарю за то, что Вы так правильно отнеслись к заявлению преподавателя Зернова относительно возбужденного им вопроса о прибавках, выработанных совершенно незаконно комиссией, избранной педагогическим комитетом. Выход из этого положения необходимо найти, и я уверен, что Вы его найдете, буду ожидать от Вас отдельное о сем письмо.

Во всяком случае, допускать в педагогическом комитете разработку вопроса их не касающегося – очень скользкий путь и надо стремиться эти попытки парализовать. Должен Вам сказать, что тот же педагогический комитет, вернее, собрание преподавателей, хотели обсуждать вопрос о заместителе директора, когда А. Н. Реформатский объявил весной о своем уходе. Преподаватели повели дело через протоиерея Диомидова, который просил С. М. Долгова разрешения собрать преподавателей и произвести как бы выборы, наметить кандидата в директоры. При этом о. Диомидов уверял, что преподаватели волнуются этим вопросом и т. д. С. М. Долгов заявил, что т. к. это не входит в компетенцию педагогического комитета, то без моего разрешения таких обсуждений быть не может. Получив такое известие от С. М. Долгова и при этом еще письмо от и Диомидова, я тотчас ответил этому последнему депешей, что советую преподавателям заниматься спокойно своим делом, не уклоняясь в сторону, что выборы директора и его назначение предусмотрено уставом, от которого я не отступлю и потому нахожу излишним всякие собрания преподавателей по этому поводу, которые поведут только к разгару страстей, что каждый должен заниматься своим делом, а не чужим.

Что я вполне понимаю, что они заинтересованы в назначении преемника А. Н. Реформатскому, но что они могут быть спокойны, что заместитель его будет лицо достойное академии и что я, как попечитель, считаю себя ответственным в данном случае. О. Диомидов был очень смущен моим ответом и сказал С. М. Долгову, что он не решается передать его преподавателям. Я ответил, что перерешать своего мнения не буду. Тем и кончилось. После этого меня завалили анонимами самого неприличного свойства. К моей радости со дня Вашего избрания я ни одного анонима больше не получил. Рассказал я Вам так все подробно, чтобы осветить Вам настроение преподавательского кружка, вернее некоторой его и, думаю, меньшей части.

Уход профессора Петрова это большое событие в жизни академии, он многое для нее сделал и сумел заинтересовывать молодежь. Пишу ему письмо с выражением сожаления. Ф. Ф. Нелидов – это очень преклонного возраста человек, он кажется одинокий, и потому вопрос о пенсии не такой острый. Я все сделал со своей стороны и лично просил в канцелярии прошений и у товарища министра финансов Кузьминского[325], которые мне обещали все сделать.

Замещение о. Диомидова очень серьезный вопрос, и я очень рад, что Вы беседовали по сему поводу с профессором Кузнецовым. На счет Вашей поездки в Петроград – конечно, Вы можете смело отложить до Рождества. Относительно постепенного обновления педагогического персонала мы переговорим с Вами лично. На счет учебного плана я совершенно с Вами согласен. Мне казалось в нем что-то не так, но мне трудно было вмешиваться в детали и мало всегда было времени разобраться. Это все, конечно, можно будет незаметно изменить, а такие абсурды как переэкзаменовки по чистописанию и рисованию – это прямо курьез, я этого не подозревал. Насчет немецкого языка необходимо было бы теперь же изменить в пользу русского. То же самое подумать и о наставниках классных – немцах.

Моя поддержка будет всегда Вам оказана по всем вопросам, затронутым Вами, которым я всей душой сочувствую. Вот, кажется, ответил Вам на все вопросы Вашего письма. Пришлю Вам прошение Землякова[326], будьте добры исполнить его ходатайство, я его хорошо знаю по старой моей службе в Москве и в подобных случаях я всегда шел навстречу. Правда, мальчик много пропустил, но я уверен, быстро догонит. Получил я печальное известие, что Л. П. Княжевич[327] сильно хворает и вернулась из Крыма совсем больная. Как мне жаль ее, это такая дивная умная сердечная женщина, выдающаяся. Пожалуйста, если увидите ее, передайте ей от меня мой сердечнейший привет.