Владимир Джунковский - Воспоминания (1915–1917). Том 3

• Название: Воспоминания (1915–1917). Том 3
• Автор: Владимир Джунковский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-8242-0143-7

В 2015 г. исполнилось 150 лет со дня рождения В. Ф. Джунковского (1865–1938), свиты генерал-майора, московского губернатора (1905–1913), товарища министра внутренних дел и командира Отдельного корпуса жандармов (1913–1915).

В августе 1915 г. В. Ф. Джунковский был отстранен от службы по личному указанию императора Николая II, после того как представил на высочайшее имя записку, в которой подробно изложил неприглядные факты о деятельности Г. Распутина.

Осенью 1915 г. Джунковский добился назначения в действующую армию и командовал дивизией, а затем 3-м Сибирским корпусом, продолжая вести дневник, ставший основой его воспоминаний за 1915–1917 гг. Западный фронт, напряженные бои под Нарочью, окопные будни, Февральская и Октябрьская революции, падение монархии и развал армии, а следом и распад страны – все это документально зафиксированно очевидцем и непосредственным участником событий.

Издание проиллюстрировано фотографиями из фронтовых альбомов мемуариста. Публикуется впервые.

---

Был у меня с ответным визитом Круглый, полный благожелательности. Он почему-то радуется, что я – юрист. В Москве, кажется, также относятся благожелательно и тоже довольны, что я – юрист. Эти сведения я имею от своего нового помощника, который ездил туда отчасти по своим делам, отчасти по моему поручению. Самым важным вопросом был вопрос о порядке утверждения штатных преподавателей. По уставу – это всецело Ваша прерогатива, но я встретил случаи направления в министерство, несогласные с уставом. В министерстве согласились, что это принадлежит всецело попечителю академии, охотно отступаются спокойные, что мною, как юристом, не будут допущены отступления от закона. Мною отправлен отчет о манкировках, составленный инспектором Казаковым по установившемуся параграфу, он не передает действительной жизни школы. Наболевшее место – манкировки старших классов. С ними я борюсь с первых же шагов, но здесь приходится иметь дело с психологией, воспитанной десятилетиями. Справиться с нею сразу нельзя, хотя кое-что удалось уже сделать, а именно родилось сознание, что делать это теперь не просто и не так легко.

Разрешите мне коснуться отчетов специально в особом письме, а теперь засвидетельствовать глубокое уважение и искреннюю преданность

Евгений Ефимов».

В первых числах ноября мне удалось получить 3-х недельный отпуск, что дало мне возможность побывать и в Москве, чтобы посетить академию и познакомиться с новым директором. Он произвел на меня очень хорошее впечатление своей прямотой, честностью; с ним было легко говорить, т. к. каждое его слово звучало искренностью, в беседе же с Реформатским я этой искренности никогда не чувствовал, и это всегда бывало очень тяжело.

В сопровождении членов Совета и директора обошел я все классы, затем приказал собрать всех воспитанников в актовом зале, куда собрались и все преподаватели с инспектором Казаковым во главе.

Когда я вошел в залу, меня трогательно встретили, я обратился с несколькими словами привета к воспитанникам и приказал их освободить от занятий на три дня. Это конечно вызвало гром аплодисментов. Когда ученики разошлись, я обошел весь педагогический персонал, беседуя с каждым отдельно, многие, как мне показалось, чувствовали себя неловко, смотрели на меня как-то виновато. Затем я, на виду у всех, отозвал инспектора Казакова в сторону и довольно долго беседовал с ним, откровенно высказав ему свое недовольство, что он уклонился от правильного пути и пошел на поводу у отрицательного меньшинства состава преподавателей, что я жду от него поддержки новому директору и не сомневаюсь, что интересы академии он поставит выше своих личных.

Когда я, простившись с преподавателями и сказав им на прощание несколько слов, направился к выходу, меня остановил В. Н. Пичета, стоявший во главе оппозиции, и от имени всех преподавателей просил меня принять их чувства уважения и преданности и заверение, что они против моих желаний идти никогда не будут. Такое выступление Пичеты мне доставило большое удовлетворение, хотя я и не особенно доверял его словам, зная отлично подпольную игру, которую часть преподавателей, а с нею и Пичета, вели против директора Ефимова.

На другой день состоялось общее собрание Общества любителей коммерческих знаний под моим председательством. На этом заседании председателем Совета, на место скончавшегося В. Г. Сапожникова, избран был С. М. Долгов, человек достойный во всех отношениях.

Перед самым моим отъездом обратно на фронт, я узнал, что на предстоящем заседании педагогического совета готовится выступление оппозиционно-настроенной группы преподавателей.

Озабоченный этим, я послал В. Н. Пичете следующую телеграмму:

«Покровский бульвар 5. Практическая академия. Преподавателю истории Пичета.

Узнав, что на сегодня назначено заседание педагогического комитета и помня Ваше любезное обращение ко мне при моем последнем посещении академии от имени всех преподавателей, когда Вы мне выразили чувства преданности и готовность работать рука об руку и следовать всем моим желаниям, что меня весьма тронуло, я от души желаю всем дружной работы, проникнутой исключительно делом на пользу академии. Очень надеюсь, что своим отношением преподаватели докажут, что переданные Вами мне их чувства и заверения не останутся одними словами и помогут мне с легким сердцем довести до конца начатое мною, при содействии совета и директора, дело улучшения материального быта преподавательского персонала. Уезжаю сейчас обратно на фронт и шлю всем привет.

Попечитель Джунковский».

К сожалению, депеша моя запоздала и пришла уже после заседания. Я получил от Е. Н. Ефимова следующее письмо:

«г. Москва. 21 ноября 1916 г.

Глубокоуважаемый Владимир Федорович!

Мои предположения о планах противников – сделаться хозяевами академии, как в былое время, вполне оправдались. В конце заседания, в связи с докладом моим о постановлениях общего собрания, сообщенных мною (о прибавке) к сведению с целью исключить прения, выкладки, подсчет средств общества и т. д., Кислицын[335] заявил о желательности представителя педагогов в Совете академии, т. к. между советом и педагогами нет связи и общения, во-вторых, восстановить хозяйственный комитет с его прежними функциями – контролировать финансовую сторону академии, и с этой целью – обсуждения и выработки соответствующих положений – я бы разрешил устроить им частное совещание.

Все малейшие попытки разговоров на эту тему в комитете я устранял. Но то смакование образов прошлого, которое проскальзывало в словах Кислицына, вполне определенно говорило за сущность и характер сформировавшихся тенденций. Собрание я разрешил, несмотря на явное противоречие этих домогательств и с уставом, и с прямыми обязанностями педагогов, и с требованиями корректности по отношению к распорядительному органу. Я разрешил, чтобы нарыв выявился не только для меня, но и для Советa, и так как уже решено, что нарыв подлежит вскрытию, то, когда наступит этот момент, иметь уверенность, что укол направлен в нужное место. И здесь я не ошибся.

Когда я сообщил С. М. Долгову об этом пожелании Кислицына, конечно, не его только, то он был возмущен глубоко не только сущностью пожеланий, но и тем, что их выражает Кислицын, выдвинутый Реформатским, производивший впечатление скромного человека. Глубоко отрицательные качества этого человека для меня были совершенно ясны, но ясными для С. М. они становятся только теперь. На реплику С. М. – «Кислицына нельзя терпеть ни одного дня, я не пущу его на порог» – я просил его сохранять прежнее обращение. Кислицын очень хитер, и я боюсь, что он изберет только подполье, как это было до сих пор, а теперь он начинает выходить наружу и будет жаль, если он всецело уйдет в подполье, так как терпеть его в академии, как и Казакова, нельзя.

В связи с сообщением о прибавке сделал заявление и Пичета: так как заявление педагогов вырабатывалось комиссией под его председательством, так как Совет готов был удовлетворить их просьбу о 30 %, но кем-то это было потом изменено (добавка Кислицына), то он просит у меня разрешения устроить частное совещание для определения своего отношения к совершившейся реформе: «Наденут ли они фрак и белые галстуки и будут благодарить Совет, петь ему гимны или оденут черные галстуки и выразят скорби, или пойдут в печать с протестом», – или что-то в этом роде.

И это собрание я разрешил. Не допуская обсуждения в педагогическом комитете, я не имел оснований устранить частное совещание, тем более, что такое устранение не устранит, а наоборот, усилит будирование, во-вторых, такое совещание может внести раскол, так как довольных реформой много, большинство – многие уже получили деньги и в том числе Пичета, угрожавший возможностью отказа. В третьих, я глубоко убежден в целесообразности реформы и с общественной точки зрения и с точки зрения будущего академии: эта реформа делает заманчивой службу в академии и облегчает руководителю выбор педагогических сил. Это хорошо понимают и мои противники – здесь-то и лежит истинный источник их недовольства. Принципиального нет абсолютно ничего в их недовольстве.

Но все эти заявления были сделаны в конце заседания и прошли при пониженном настроении. Им предшествовала напряженная борьба, открытая Пичетой по вопросу, Вы удивитесь, об утверждении журнала предыдущего заседания. Натиск был направлен на постановлении предыдущего заседания об устранении механизации наказаний. Пичета возражал против утверждения журнала, так как отсутствовало голосование баллотировкой этого постановления. Пришлось дебатировать долго и напряженно целый ряд формальных вопросов самого элементарного свойства, которые не возбуждают никаких сомнений и в практике академии. Все время бурно выступал Пичета, поддерживаемый двумя-тремя подголосками. Приходилось несколько раз останавливать Пичету, который чем дальше, тем больше возбуждал неудовольствие со стороны серьезной части педагогического комитета.