Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

• Название: Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
• Автор: Мигель Унамуно
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973

В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".

В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.

Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.

Вступительная статья Г. Степанова.

Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.

---

А затем добавлял, как важное заключение к сказанному ранее:

Не подражай Наполеона
Неосмотрительным шагам.

Понять, каким неосмотрительным шагам Наполеона не должна подражать Манолита, было нелегко. Манолита, по всей вероятности, не имела даже самого отдаленного представления о существовании героя Аустерлица, но это обстоятельство не мешало песне в устах Тельягорри звучать очень мило.

Для тех минут, когда Тельягорри бывал под хмельком или совсем пьян, он имел в запасе еще одну песню; в ней воспевалось Вергарское соглашение{139}, и завершалась она так:

Да здравствует Эспартеро{140},
Да здравствует королева!
А мать ее, старая ведьма,{141}
Скорей бы она околела!

Нелестное пожелание, адресованное матери Изабеллы II, свидетельствовало о том, что ненависть к Марии-Христине проникла даже в самые глухие уголки Испании.

Глава IV,

в которой речь идет о благородной фамилии Оандо

Возле большой дороги, у въезда в новый город и, следовательно, за пределами каменной стены, стоял самый старинный и аристократический дом Урбии — дом Оандо.

В течение долгих лет Оандо являлись единственным знатным семейством города; в отдаленные времена они были крупными землевладельцами и основателями капелланий, затем превратности судьбы и гражданская война уменьшили их доходы, а прибытие в Урбию других богатых семейств лишило Оандо того полного превосходства, каким они ранее пользовались.

Дом Оандо стоял не у самого большака, его отделял от дороги обширный сад, в котором возвышались, как стражи, шесть замечательных лип. В промежутках между толстыми стволами этих деревьев росли старые розовые кусты; весной их украшенные цветами ветви напоминали гирлянды.

Куст вьющихся чайных роз разбросал свои побеги по фасаду дома и увивал его, словно виноградная лоза, придавая древнему зданию изящность и легкость. Кроме роз, в саду, с той его стороны, которая соединялась с огородом, росли еще, небольшой рощицей, сирень и бузина. В апреле и мае они зацветали, и тогда благоухающие белые соцветия перемешивались с лиловыми гроздьями.

На фасаде родового жилища, над большим центральным балконом, красовался фамильный герб из красного песчаника; на нем были высечены барельефные изображения двух волков на задних лапах с отрубленными человеческими руками в зубах, и мощный дуб. На языке геральдики волк знаменует жестокость, дуб — почтенную древность.

Судя по геральдическим знакам семейства Оандо, это был древний род, лютый со своими врагами. Если верить некоторым старым преданиям, герб сообщал чистейшую правду.

Задняя кирпичная стена дома, с застекленной верандой, рамы которой совсем почернели, выходила на овраг; за оврагом поднималась гора, согласно данным географической карты провинции, — высотой в две тысячи футов; внизу, на склонах ее, было разбросано несколько крестьянских усадеб; выше, на скалах, почти лишенных растительности, кое-где виднелись дубы и рощицы поддуба.

Семейство Оандо состояло из матери — доньи Агеды и двух ее детей — Карлоса и Каталины.

Донья Агеда, женщина хрупкая, болезненная, фанатически религиозная, была очень слабохарактерна и по части домашнего хозяйства вечно находилась в подчинении у какой-нибудь старой служанки, а по духовной части — у своего духовника.

В ту пору духовником ее был молоденький священник по имени дон Феликс, человек с виду спокойный и мягкий, который, однако, под плащом евангельской кротости скрывал туманные мечты о власти.

Карлос Оандо, сын доньи Агеды, был грубый, тупой и трусливый подросток с необузданными страстями. Ненависть и зависть превращались в его душе в самые настоящие болезни.

Мартина Салакаина он невзлюбил с малых лет, а когда Мартин пересчитал ему ребра возле школы, нелюбовь переросла в ненависть. Глядя, как Мартин верхом на лошади въезжает в реку, он мечтал, чтобы лошадь споткнулась в самом опасном месте.

Карлос ненавидел Мартина исступленно, яростно.

В противоположность своему тупому и грубому брату Каталина была умной, приветливой, веселой и очень хорошенькой. Когда она шла в школу в сером платье и в красном берете на белокурой головке, все встречные женщины при виде ее загорелого личика улыбались; все девочки хотели с ней дружить и говорили, что, несмотря на свое высокое положение, она совсем не гордая.

Одной из ее подруг была Игнасия, сестра Мартина.

Каталина и Мартин нередко встречались и разговаривали; с высоты городской стены он видел, как она сидит на веранде своего дома, очень чистенькая и прилежная, играет или учится вязать чулок. Она же постоянно слышала рассказы о проделках Мартина.

— Этот чертенок уже там, на стене, — говорила донья Агеда. — В один прекрасный день он сломает себе шею. Дьявол, а не мальчик! Такой испорченный!

Каталина уже знала, что, когда говорят о чертенке или дьяволе, имеется в виду Мартин.

Однажды Карлос сказал сестре:

— Не разговаривай с этим ворюгой.

Но Каталина не видела ничего преступного ни в том, что Мартин срывает с деревьев плоды и ест их, ни в том, что он бегает по стене.

Она воспринимала это просто как сумасбродство; и ей, с детства отличавшейся инстинктивной тягой к порядку и покою, не нравилось, что Мартин такой буян.

Семье Оандо принадлежал на берегу реки большой сад, обнесенный изгородью из кустов ежевики; в нем росли высокие магнолии и липы.

Когда Каталина, в сопровождении служанки, отправлялась туда за цветами, Мартин нередко шел за ними следом, но у калитки останавливался.

— Входи, если хочешь, — говорила Каталина.

— Ладно. — Мартин входил, сообщал Каталине о своих похождениях, о проделках, которые собирался совершить, и излагал ей высказывания Тельягорри, казавшиеся ему божественными откровениями.

— Ты бы лучше в школу отправился! — говорила ему Каталина.

— Я? В школу? — восклицал Мартин. — Я на войну отправлюсь или в Америку.

Каталина и служанка шли по тропинке в глубину сада, полного розовых кустов, и срезали цветы. Мартин смотрел на них и на плотину, где вода сверкала под солнцем, как жемчуг, а внизу разбивалась в белоснежную пену.

— Если бы у меня была лодка, я бы проплыл там, — говорил Мартин.

Каталина возражала ему:

— Почему тебе всегда одни глупости в голову приходят? Почему ты не такой, как другие мальчики?

— Да, я из них любого побить могу, — отвечал Мартин, словно это все объясняло.

…Весной дорога возле реки становилась просто чудесной. Буки покрывались зеленью молодой листвы, папоротник выбрасывал в воздух свернутые спиралью побеги, яблоневые и грушевые деревья в садах выставляли напоказ свои кроны, засыпанные, как снегом, цветами, из гущи ветвей слышалось пение дроздов и трели соловья. Небо голубое, мягкого, чуть бледного оттенка, а на нем одинокое облако, белое, с четкими очертаниями, точно высеченное из мрамора.

По субботам, в весеннюю и летнюю пору, Каталина и ее подружки отправлялись берегом реки на кладбище, под присмотром какой-нибудь почтенной матроны. Каждая несла корзиночку с цветами; на кладбище девочки, связав из сухой травы веники, наводили чистоту возле могил своих родственников, обметали надгробные плиты и украшали кресты розами и белыми лилиями. Возвращаясь все вместе домой, они глядели, как на небе загораются первые звезды, и слушали жаб, которые бросали в тишину сумерек свой таинственный клич, похожий на звук флейты.

В мае, когда Тельягорри и Мартину случалось во время их прогулок по берегу реки очутиться возле церкви, они часто слышали голоса девочек, распевавших хором песню о цветах девы Марии:

Мы здесь, богородица…

Мартин различал голос Каталины.

— Это Каталина, та, которая Оандо, — говорил он.

— Если ты не будешь дураком, ты на ней женишься, — отвечал ему Тельягорри.

Глава V

О том, как умер Мартин Лопес де Салакаин в божьей милостью одна тысяча четыреста двенадцатом году

Среди тех, кто чаще других прогуливался по дорожке на городской стене, был один престарелый сеньор по имени Фермин Сораберри. В течение очень многих лет дон Фермин пребывал на должности секретаря муниципалитета Урбии, пока, наконец, не подал в отставку, выдав дочку замуж за богатого крестьянина.

Сеньор дон Фермин Сораберри был высокий, толстый, неторопливый мужчина с отечными веками и одутловатым лицом. Обычно он носил шапочку с двумя свисающими сзади лентами, синюю накидку и легкие ботинки. Особенностью дона Фермина была рассеянность. Он забывал обо всем на свете. Все его повествования обрывались на половине фразы и всегда одинаково: