Владимир Колесов - Мир человека в слове Древней Руси

• Название: Мир человека в слове Древней Руси
• Автор: Владимир Колесов
• Издательство: Издательство ЛГУ
• Жанр: История
• Год: 1986

В популярной форме через историю древнерусских слов, отражавших литературные и исторические образы, бытовые понятия, автор излагает представления восточных славян эпохи Древней Руси (X—XIV вв.) в их развитии: об окружающем мире и человеке, о семье и племени, о власти и законе, о жизни и свободе, о доме и земле. Семантическое движение социальных и этических терминов прослеживается от понятий первобытно-общинного строя (этимологические реконструкции) до времени сложения первых феодальных государств в обстановке столкновения языческой и христианской культур. Изложение иллюстрируется цитатами и афоризмами из оригинальных и переводных текстов Древней Руси; история слов рассмотрена на общем фоне социальной и этической терминологии средневековья, главным образом византийской, которая оказала известное влияние на формирование средневековых представлений и понятий славян; делаются выводы о влиянии древнерусской культуры на дальнейшее развитие русского, украинского и белорусского народов, для которых изучаемый период является в равной мере культурным истоком. Книга адресована филологам и историкам, а также всем, кто интересуется историей языка и культуры нашей страны.

---

Из давних времен доходит до нас сокровенный смысл словесного русского образа, который никогда не изменяется, а только в поворотах значения приноравливается к обстоятельствам жизни, это образ ведущего вперед, но не образ того, кто стоит над тобою.

СЛОВО ДРЕВНЕЙ РУСИ (вместо заключения)

В природе ничто не возникает мгновенно и ничто не появляется на свет в совершенно готовом виде.

Д. И. Писарев.

Тему книги невозможно исчерпать до конца, ее можно разрешить частично — на тех примерах, которые были изложены.

В древнерусскую эпоху (X—XII вв.) происходило своеобразное «расширение текста»: от отдельного слова-мифа, древнего слова, путем подстановок, замен, изъяснений возникали легенды, сказания, мифы — произведения, которые донесли до потомков смысл древних слов, синкретичных и емких, и вместе с тем создали основу для новых понятий. Древние словесные образы постепенно наполнялись новыми признаками, сменялись более точными и строгими наименованиями понятий о человеке и мире, в котором он жил. И всегда это происходило в обстановке конкретной деятельности человека и его устремлений.

В XV в. средневековый писатель уже способен был различать иерархическую последовательность тех однородных понятий, которые к этому времени образовались. Достаточно вспомнить хотя бы описание возвышения Тамерлана в повести начала XV в. И таких «сводных» описаний в литературе этого времени много.

К XV в. все многообразие терминологических обозначений, иногда многозначных и часто дублирующих друг друга, противоречивых и сложных, как противоречива и сложна была жизнь, которую эти термины отображали, — это море слов постепенно достигло некоторого равновесия, чем была создана основа для новой, на этот раз уже подлинно русской традиции.

В нашей книге доминантные для социальной жизни Древней Руси понятия описаны аналитически, одно за другим, при этом «внутренний образ» древнеславянского слова как бы вел за собой в последовательном выражении новых понятий о мире и человеке. Теперь нам следует собрать их все вместе — в том перечне, который полнее всего соответствует именно древнерусской эпохе.

За словесными обозначениями, причудливо изменяющими свои формы и значения, мы можем проследить постепенный переход от подсечного земледелия к пахоте со всеми хозяйственными последствиями этого важного шага; разложение родового строя и формирование соседской общины, надолго ставшей основной единицей русской государственности. Для Древней Руси важен уже не род, но племя, наследники прежних родов. Одновременно, благодаря двойственности обозначений, возникает (как непременный фон) понятие высокого стиля о семени и о коленах — понятие, которое в точности повторяет ключевую народную мысль о роде-племени человека. И в дальнейшем, постоянно раздваиваясь, пройдут в истории нашей мысли эти две линии понятий или представлений: одна — конкретная и простая, другая — «повыше», постоянно отстраняясь от первой, всегда абстрактная, хотя и о том же самом.

Есть своя динамика в кажущейся неподвижности средневековой культуры. Она создается и держится именно этой двойственностью понятий об одном и том же реальном отношении, явлении или факте. Конкретно житейское, бытовое отраженным светом предстает в абстрактно высоком, в книжном, что по тем временам всегда казалось одухотворенным неземной мудростью. Мудрость эта получена извне, основана на готовых образцах византийской культуры; постоянное «перетекание» книжного понятия в народный образ, как и обратно — из образа в понятие, — создает напряженность духовного и интеллектуального тонуса русской средневековой мысли в той, конечно, мере, какая находит отражение в слове и в тексте, ведь именно потому не все детали доступны нашему пониманию теперь, столетия спустя. Слова изменяли свои значения или изменили последовательность значений, четкие когда-то в жизни противоположности со временем сгладились.

И все же можно установить, как из идеи рода проглядывает представление о народе; в Древней Руси он предстает простой людской массой, но это масса «своих». Чем больше и чаще стычки с «чужими», тем прочней единение этой массы, которая позже, уже за гранью Древней Руси, предстанет особым народом.

От общины, как бы кругами расходясь в разные стороны, создается реальный мир средневекового русича: свои и чужие, близкие и ближние, друзья и товарищи, соседи и сябры, гости и на самом дальнем порубежье враги. Прежнее представление о семье как «роде» заменяется понятием о семье как социально важной единице общества. Происходит также сближение с прежними терминами социального быта: брат как родич и брат как друг сливаются в нерасчленимом единстве; иногда и вовсе неясно, «семейными» или уже социальными предстают в момент своего зарождения те или иные термины. Единственно, что видно отчетливо, — это то, что наименования, связанные с «мужской» половиной рода человеческого, развиваются постоянно и стремительно, тогда как терминология «женской» половины образует некую замкнутость и в словах, и в понятиях.

Родной «дом» противопоставлен «белому свету», но неотвратимо растут в сознании человека они оба: дом — вглубь, а белый свет — вширь.

Дом наполнен многими предметами и людьми. Он уже хорошо освоен и в любых обстоятельствах нужен; но он еще и прекрасен несокрушимой своей силой. Тем не менее и в него проникают веяния нового быта. Они идут со «двора», который прежде был самой ближней, пограничной гранью внешнего мира, а теперь стал хозяйственной частью «дома». Вместо «рода» с его «домом» возникает феодальный «двор», из дворов создаются «миры» и «города», которые совместно представляют собой «землю». Социальное дробление рода порождает группы, «дружины» и классы; так возникают «волость» и «власть» с бесконечно дробящимися степенями «государей»: от хозяина дома-двора до наследника бога — владыки. Изменяются и взаимоотношения со «своими». Защищая себя от внешних вторжений, миры «сгущаются» в земли, земли — в княжения, княжества — в царства, а царство — в державу, которая крепко держит людей силой закона, отменяя старые обычаи.

Расширение мира в восприятии человека — следствие расширения его трудовой деятельности. Мир познан тем более, чем дробней его ипостаси: семья, государство, власть и все остальное. Объем знания растет в глазах и оттого, что многое вокруг обретает многозначность, одно заменяет другое и при этом поворачивается новой, неведомой гранью. Земля/страна или царство/государство могут стоять рядом в тексте и в словесном своем определении быть как бы синонимами; и между тем ясно, что все эти слова стали совершенно разными обозначениями со временем, когда определились различия между ними и прежние оттенки значений стали неважными.

Расширяющийся перед глазами мир, как в зеркале, отражен и в самом человеке. В период раннего средневековья, в отличие от родового быта, он не только не свободен, как прежде, но словно обручем охвачен со всех сторон. В переменчивых отношениях средневекового общества человек становится многоликим: и господин и раб одновременно, так что одним и тем же словом можно именовать и хозяина, и слугу, но только в разное время, в определенных обстоятельствах и никак не совместно; иерархия отношений в семье и обществе стала более дробной: отрок на службе, хлопец, ребенок, «детский» и все остальные — до старца.

Но вместе с тем основным и совершенно новым представлением о «жизни» становится то, что уже связывается со значением слова житие: не физическое бытие (что выражалось словом животъ), но морально-этический аспект бытия. При этом «житие» на земле непременно увязано с «жизнью» на небе. Средневековая мысль в высоком ищет оправдание, смысл и цель жизни; важно уже не то, что обозначалось как животъ, но еще и не жизнь: важно — житие. Нравственный тонус «жития» отстраняет простую проблему одного лишь «живота своего» — и в этом масштабе все изменяется сразу. И боль, и болезнь, и смерть теперь воспринимаются иначе, не так, как в родовом обществе, да и «жизнь человека» получает неведомые прежде краски. Образуется ряд переходов от одной возрастной ступени к другой, потому что и в жизни усложнились социально важные признаки человека. «Социологизируются» не только понятия, связанные с возрастными характеристиками, но и все, что лежало в глубинах семейных, родовых и других человеческих отношений. Оно проникает в социальные ранги старшинства и владычества.

И в этих движениях смысла все та же динамическая напряженность между абстрактно книжным понятием и конкретным народным представлением: молодой и юный, старейший и старый и так далее. Эти слова поддерживают одну идею, столь характерную для средневековых представлений о мире: все социальное приходит извне и свыше, на земле же — лишь конкретность и конечность этого. «Бытие» и «быт» существуют как будто отдельно одно от другого, но так только кажется, особенно современному наблюдателю, ибо на самом деле это — одно и то же, аналитически представленное в разных словах и в различных текстах: две точки зрения — сверху и снизу.