Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

— Ну, я побежала… Езжай! — кинулась она в свою улицу: больше ей ничего не надо было…

Лампея ветром заскочила в избу, да как брякнется с размаху на лавку:

— Мамка! Стишку убитого привезли!..

Она была бесконечно довольна собой, — она первая принесла в дом эту невероятную новость, и она же сумела смолчать до поры до времени, — Епихе есть за что похвалить свою Лампейку!..

Чаще и чаще стала приводить она Епиху к себе домой. Ворчал Аноха Кондратьич, — какие тут гулянки-разгулянки, когда идет великий пост и всякий человек должен блюсти смирение и чинность? Однако все это говорилось Лампее в одиночку, а при Епихе же о чинности и речи не заводилось: нельзя корить гостя, нельзя не принять его обходительно.

Для Ахимьи Ивановны веселый собеседник Епиха давно стал желанным гостем, — любила она непринужденную смешную болтовню, где можно острым словом сверкнуть. Но не только это сделало его желанным: от него выведывала она и насчет налогу, и насчет страховки, и насчет того, много ли предстоит нынче хлеба сыпать… да мало ли что можно было выведать у сельсоветчика и кооператора. Епиха знал и от Ахимьи Ивановны не таился, когда привезут в лавку цветной товар, и она шла вовремя, раньше других баб, ей не приходилось стоять в очереди… Его полезность со временем признал даже Аноха Кондратьич, начал со вниманием вслушиваться в Епишкины новости.

Так, постепенно, неделя за неделей, Епиха входил глубже и глубже в дела и сердца членов Анохиной семьи, и с течением времени его стали считать у Анохи почти своим человеком.

— Что зять Мартьян, что Самоха, что Епиха — все едино, — говорила иногда Ахимья Ивановна.

Аноха Кондратьич отмалчивался.

Епиха всё видел, все мотал на ус, которого у него, кстати, и не было, — так, прорастающая мочалка какая-то.

Он все примечал, и когда после уничтожения Стишкиной банды по селу о нем пошла громкая слава и у Анохи Кондратьича стал он еще желаннее, — он сказал председателю, своему названому отцу, с которым вместе хозяйствовали:

— Ну, теперь, Пахомыч, держись… женюсь — и никакая гайка!

— Дело, дело, отозвался Алдоха, — Анохина девка куда с добром.

— Одобряешь?.. Коли так, иди от меня к Анохе сватом. Такому свату отказу не будет… Довольно, побобыльничал, покрутил мне Аноха голову более двух годов… Согласен?

— Схожу, для тебя схожу, — согласился Алдоха. — Век прожил, никто в сваты не брал, — как не пойти…

Епиха сбегал в кооператив, набрал подарков чуть не на все свои наградные.

— Куда столько? — изумился Василий Домнич.

— Еще мало!.. Теще, тестю, каждой девке, а их целых четыре… Женюсь, Васильич, женюсь!.. Ну, я побежал, — недосуг!

Он закинул подарки домой, понесся в Краснояр, вызвал Лампею на гумно:

— Счас сват придет. Пора!..

— Да ну? Надумал?

— Надумал… доколь еще ждать-то! Иди готовь что надо.

— Кто сват-то?

— Сам председатель!

— Алдоха… эко диво! — Глаза Лампеи струили лучистый счастливый свет.

— Когда придет, выдь ко мне в сенцы… Я за сватом побег… — Он схватил ее за руки и закружил вкруг себя.

Дома он застал Алдоху за необычайным занятием. Обряженный в новую розовую рубаху, подпоясанный тканым поясом, председатель расчесывал и оглаживал пятерней взлохмаченную голову и черную свою бороду. Перед Алдохой стояла его старуха, лила ему в горстку пахучее масло, приговаривала:

— Хоть бы гребень взял… Диво, право диво!.. Все-то постом сватать ходят…

— Обойдется и без гребня… и в пост обойдется, — вяло отшучивался Алдоха: ему не хотелось заводить спора.

— Картина-патрет! — крикнул Епиха с порога. Они вышли в улицу, напутствуемые старухой: она разъясняла мужу, как вести себя по чину, и все покачивала головою, выражая этим свою боязнь перед возможным провалом Алдохина неурочного сватовства.

Алдоха и сам не был уверен в успехе, — он знал об упрямстве Кондратьича, — да и обязанность свата, на которую согласился он единственно из любви к Епихе, смущала, стесняла его. Подумать только, — впервой в жизни идет он сватом! Всю дорогу подбодрял его Епиха смешною всячиной, а в сенях Анохиной избы легонько подтолкнул в спину, а сам остался.

— С праздником, с воскресеньем, — переступив порог, по обычаю перекрестился Алдоха.

Ахимья Ивановна приветливо поднялась ему навстречу. Встал и Аноха Кондратьич. За какой надобностью пожаловал к ним председатель? Без надобности он не ходок к людям… Приметливая Ахимья Ивановна сразу поймала неуверенно-торжественный взгляд председателя, оглядела его праздничную рубаху, и догадка мелькнула в ее голове.

Не проходя вперед, как его учили дома, Алдоха сел на край кровати, у рукомойника и лохани.

Тут уж Ахимья Ивановна обо всем как есть догадалась и запела:

— У лохани, гостенек дорогой, Евдоким Пахомыч, сидишь, в передний угол подавайся-ка…

Алдоха чувствовал себя стесненно, не знал, куда деть руки, и все нужные слова будто высыпались у него из головы, — никак не вспомнишь. Он даже чуть взопрел: до того непривычно. То ли дело кричать, наседать, требовать, — это ему с руки. А тут вот надо ломать комедь, а после держать ряду о приданом, если все пойдет благополучно, — столько хлопот! Да еще как бы не пришлось отчалить ни с чем… Алдоха понатужился, потерянные слова отыскались, и он сказал:

— Спаси Христос, Ахимья Ивановна, и ты, Аноха Кондратьич… Вот сделаем дело, тогда и пройдем.

Чуть закинув в ожидании голову, Аноха Кондратьич вопросительно таращил глаза на председателя.

Отчаяние начало овладевать Алдохой, — хоть бы скорее выручала его догадливая Ахимья Ивановна, но она тоже помалкивала, ждала слова необыкновенного этого свата.

— У вас, как говорится, товар, а у нас купец, — проводя тылом ладони по мокрому лбу, неожиданно для себя выпалил он.

Аноха Кондратьич понимающе чмыхнул и заулыбался. Еще бы: столько дочек замуж сбыл, да не знать, о каком товаре речь ведут.

Алдохе снова стали мешать непокорные руки, и снова не знал он, что говорить, что делать.

Выручка ему объявилась нежданная. С треском распахнулась дверь, — точно ветром-бурею рвануло, — и на пороге выросли виновники сегодняшних его мучений.

Епиха был обвешан цветастыми платками и отрезами ситца, — только голова торчит из пестрого этого вороха да ноги. Лампея схватила его за руку, отчего свалился на пол какой-то светло-голубенький, в крапинку, ситчик… Епишка смутился было, но, сжатая и подхваченная Лампеей, его рука выметнулась вперед, и, вскинув голову, Лампея звонким голосом отчеканила:

— Вот он, маманька, суженый мой!

— Любовь да совет, — ответила Ахимья Ивановна.

Аноха Кондратьич растерянно округлил глаза: а как же, дескать, сват-председатель, — невдомек ему было, что Алдоха пришел по Епихиному, а не какому другому поручению.

— Все великим постом сватовство затевают! — недовольно буркнул он, на святой добрые люди женятся.

— Пускай на святой… лишь бы женились, да меня освободили поскорей, — усмехнулся Алдоха.

— Вы, значится, за одним делом? — озарился запоздалой догадкой Аноха Кондратьич.

— Нет, за двумя, — насмешливо кольнула старика Ахимья Ивановна.

— Молчи, старуха… Ну, тожно дело… Пущай женятся, ладно уж… Но пошто же вы не по чину, свата перебиваете? — обернулся Аноха Кондратьич к жениху и невесте.

— Не по чину, зато здорово, — заулыбался облегченно Алдоха…

Счастливый Епиха роздал девкам платки, особо одарил стариков. Получив отрез на рубаху, Аноха Кондратьич одобрительно хмыкнул и ответил поклоном на Епишкин поклон.

Все были довольны.

Только Фиска забилась в куть и лила безудержные слезы в новый Епишкин платок, — то ли от зависти к Лампее, то ли от чего другого…

5

Мартьян Яковлевич долго вспоминал Епишкину веселую свадьбу: свадьба очень даже понравилась ему, — водки жених запасти не поскупился. Мартьян был рад за Епиху, — хороший парень, и девка попалась ему хорошая. Теперь вот породнились они, и дружба у них пойдет еще крепче, — думал он.

Широкая безобидная душа жила в Мартьяне Яковлевиче, и умная голова сидела на его плечах. Он пользовался на деревне всеобщим уважением за свою прямоту и веселый нрав. Никольцы спускали ему всяческую насмешку, — по этой части он был большой мастер, недаром прозвали его пересмешником. Уж если Мартьян ежит в ухмылке рябоватое свое лицо и раздумчиво подбрасывает в рот двумя вытянутыми пальцами русую мочалку бороды, значит, он задумал что-то такое, от чего народ будет животики надрывать… Даже крепыши уважали его, а некоторые, может, и потрухивали его колких насмешек.

Мартьян Яковлевич был выдумщиком едва ли не половины всех прозвищ на селе. По-прежнему семейщина никогда не отличала друг друга по фамилиям, — много ли фамилий-то: на семьсот дворов и трех десятков не наскребешь; по-прежнему по деду да отцу величали целую семью, а больше того по меткому да смешному прозванию. Дедушка Егора Терентьевича любил солодуху, и стал он Солодом, а дети его пошли Солодушатами… По всякой примете рождались прозвища, и сколько их ходило по деревне — несть числа. Все эти Зуды и Зуденята, Покали и Покалята, Берендаки, Мыньжи, Анчуты, Кипочки, Погорельцы, Трехкопытные, — во многих из этих прозваний жила изобретательная Мартьянова выдумка.