Пантелеймон Кулиш - Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

• Название: Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Типография П. А. Кулиша, в Николаевской улице, в доме г-жи Яценковой
• Жанр: История
• Год: 1857

Предисловие Кулиша:

Недостаток книг по предмету истории, которые могли бы читать с пользою молодые люди, без особенной, специальной цели, чувствуется у нас до сих пор. Причиною тому не столько отсутствие способностей в сочинителях, сколько — несчастная манера все скрашивать перед детьми и выставлять одни добродетели там, где естественно могут быть и пороки. Обыкновенно думают, что молодые люди, увидев низость души в занимающих передовые места в гражданском обществе, или нравственный разврат в целом поколении известной эпохи, потеряют уважение к старшим и любовь к родной национальности, — как будто детский ум только и живет книгами. Перед ним ежедневно раскрывается действительность, во всей поражающей наготе своей, и, не смотря на то, из детей вырастают люди благородные, любящие свое отечество и готовые для блага его на все пожертвования. Низкие страсти и дурные поступки окружающих их людей вовсе не подавляют в их молодых душах стремления к добру. Напротив, раннее уразумение лицемерия, хищности, предательства и других нравственных пороков рождает в них непреодолимое отвращение ко всему недостойному. Кто из людей честных не знает этого по себе?.. Полный веры в святость юношеской натуры, которая изо всего извлечет себе побуждение к стремлениям чистым и возвышенным, издаю свою повесть о том времени, когда упадок нравственных достоинств в русском гражданском обществе открыл простор для низких происков людей своекорыстных и коварных, и поколебал было основы государственной жизни русского народа до степени, близкой к разрушению. Дурное пускай у меня будет дурным, хотя бы оно наводило на моих читателей грусть, что на Руси в старину мало было хорошего. Эта грусть благотворна: она заставит каждого желать сильнее и всеми мерами содействовать, чтобы теперь и на будущее время было хорошего побольше...

---

44

Там же: «Мисаил и Варлаам зело негодующе на него, яко да с ними не пиет, но творит себе яко свят.»

45

Там же: «И внидоша в некую весь близ литовского рубежа, и видят ту великий пространный путь, и восприя их в дом едина жена и честно их угостив, и егда же седяще за столом, и вопросиша жену о пути... И глагола жена: Путь сей, господине, за рубеж в Луеву гору, и ныне на том пути заставы суть от царя; не вем, кто с Москвы без вести в сия страны бегу ся ят, того ради во всей стране сей крепкие заставы сия! И тогда Гришка Отрепьев от страху яко мертв; Мисаил же рече: Повеждь нам, о жено, где путь к Чернигову прилежащ?... Жена же им скоро путь показа и возвратися в дом свой.»

46

В том же Сказании есть известия о переходе Отрепьева с товарищами через рубеж и путешествии их от границы в Киев, но неудобно ими воспользоваться для текста, по сбивчивости повествования. Автор этой драгоценной летописи, вероятно, смечая на бумагу приключения Отрепьева по несвязным рассказам современников, или, может быть, описывая их по давним воспоминаниям, перемешал во многих местах собственные имена и перепутал события; но сообщаемые им подробности очевидно взяты из действительности. Насколько в них неправды, конечно неумышленной, это решить покамест трудно, но большая часть в этом Сказании такого, чего не возможно выдумать. Привожу выписку о путешествии Отрепьева (стр. 5, 6). «И пойдоша к востоку к Киеву, прямо Луевы горы, и пройдоша непроходимые дебри, и идоша три дни и три нощи; место же то едва проходимо, лес и чаща велия. И приидоша в четвертый день на некий бор велий зело, и тамо видят ходяща человека и кошницу на плещу носяща, и устрашишася мниха, чающа русский человек, от них же бежаста, и близ его приидоша и познаша его, яко польский человек, и ради быша, яко избежаша от сети ловца. И нача вопрошати его Гришка Отрепьев: «Повеждь ми, пане, кая страна сия и кая область, и кто владеет ею; русских ли страна, или польских, молютися, скажи ми.» Поляк же рече: «Страна сия Белорусская суть; владеет ею Польский Август Жигимонт краль; место — именье двою братов, Миколая и Яна Воловичей. Мой пан, Николай Волович, недалече отсели, на пути к Луевой горе; добре вас приимет и угостит. А который же брат Ян, верою Лютор, жесток зело сый и немилостив; едва кто преходит сквозе имение его. Аз есмь бортник Миколая Воловича, имя же мое Якуб. Скажите ми, коея вы есте страны и како проидосте из Великие России крепкие заставы сия по всей Северной стране?» Мисаил же рече: «Мы, пане, клирицы суть, вольность имеем по всей вселенней, якоже вольность в наших странах; и о сем молим тя, несть ли выдачи от вашия страны на Великую Русь, аще кто преселится семо?» Поляк же рече: «Несть; но пойдем до государя, пана моего!» Они же радовахуся и идяху к Николаю Воловичу. И прияти бысть радостни; угости их вельми, и пребысть в дому его девять дней. Глаголаше убо, седяще с ним, Гришка Отрепьев. От книг той пан Миколай искусен грамотические премудрости, но не возможе претися, часто попираем в словесех. И почте их, угости и отпусти их с миром, и наказа им, како б им притти к брату его, Яну, Лютору сущу, и како б им сохранитися от него. Они же шедше от Миколая к брату его, к Яну Воловичу, и пришедши во имение его; и виде его по двору ходяща и с паны своими рыцарствующи; они же внидоша на двор; он же нача их карати, что семо приидосте, шпини, и хотя их посещи. Они же сказаша ему, како приидоша и како брат его, Миколай, угостив их, и принесоша к нему картечку от Миколая, брата его, дабы над ними помилованье учинил. Такожде и Ян любезно их восприял и послал их в каморы своя, сам же еще на дворе мешкая. Они же внидоша в каморы его и видев ту седяща шурина его, Лютора же суща, именем Флоренц. И поста, и питался, и нача глаголати о вере: «Коея веры есте?» Гришка Отрепьев вся подробно ему отвеща и многие мудролюбные словеса к нему изрече. И тогда Флоренц поста и целова их любезно, и рече: «Истинный есте премудрый клирицы суть, да пришли есть в нашу орду о духовных беседовати.» И возва из светлицы зятя своего, Яна Воловича; он же вниде в камору свою, поклонитися им и витаяся. И рече Флоренц ему: «Пане Яне! истинный клирицы мудро любезный зело, веры же католическия.» Ян же, витаяся, рече: «Истинно, пане, кафалическая вера с нашею единака зело.» Гришка же Отрепьев рече: «Пане! неединака кафалическая вера с польскою: вы Божеству приносите опреснок, а мы, кафолики, приносим жертву о хлебе живом.» И сими словесы угодно бысть Яну пану, и учреди их в дому своем вяще Николая, брата своего, и пребысть в покое 40 дни, беседующе и глаголюще о вере и о противлении, и во всех словесех побеждены быша от него. Тако беседова во все 40 дней и отпущены быша к Луевым горам конным путем. От Луевых гор до града Луева 15 миль; и приидоша в Луев городок, бе бо тут воевода и пан Станислав Прокулицкий, и той прият их любезно и угостив их, и отпусти их в Киев конным же путем.»

47

В грамоте патриарха Иова архимандриту Солвычегодской обители, у Карамз. XI, пр. 232: «А Стефан иконник в роспросе сказал: ездил он в Киев променивати образов и жил в Киеве год да 13 недель и того ростригу Гришку видел в Киеве в чернецах... и был-де он... в Печерском и в Никольском м. в дьяконех, и к лавке его приходил с запорожскими черкасы.»

48

Так называлось укрепленное место, служившее центром соединения запорожской общины, в низовьях Днепра.

49

Сходки у казаков были малые собрания возле куреней, а рады — собрания общие на площади, для решения — важных дел. См. Истор. о казак. запор. в Чтен. Общ. Ист. и Др. Р. 1847, генв.

50

См. Летоп. Самовидца, 7: «З Запорожья через поля дикие з рарогом, раструбом (рогом и ястребом), орлом, хортом, казака бедного шлет (полковник) в городы, кому подарок шлючи якому панове.»

51

Ригельман, изложив мнения самих казаков о их происхождении, говорит: «Прочие же от древних некаких вольных людей, кои якобы не принадлежали ни к какому владению и потому мнят о себе все, будто б они навсегда право имеют в вольности, и ни под чьим точным владением, как только под защитою тех областей, к которым они прикосновенны, состоят; и для того не почитают себя, чтоб они были из русских людей, или чьи бывшие подданные.» (Летописное Повествование о Малой России, 3, в Чтен. Общ. Ист. и Др. Р. 1847, февр.). Самое слово казак значило человек вольный. До сих пор во всей России удержалась в народе поговорка вольный казак.

52

Как сами турки описывают казацкие морские походы, см. в Collectanea z Dziejopisow Tureckich, przez J. Sccowskiego; Боплан, в Опис. Укр., 63 — 69, рассказывает о них так: «Проезд казаков через Лиман (в море) не может совершенно укрыться от (турецкой) стражи; весть о выходе их в море быстро распространяется по морскому берегу, до самого Константинополя. Султан рассылает гонцов по берегам Натолии, Булгарии и Румелии для предостережения жителей. Но все это ни к чему не служит. Казаки, пользуясь и временем, и обстоятельствами, через 36, или 40 часов по выходе из Днепра, причаливают к берегам Натолии и, оставив для караула на каждой лодке по два товарища, и по два мальчика, вооруженные пищалями, делают высадку, нападают врасплох, приступом берут города, грабят, жгут, опустошают Натолию, нередко на целую милю от морского берега; потом немедленно возвращаются к судам, нагружают их добычею и плывут далее — на новые поиски.... Встретятся ли им на море турецкие галеры, или купеческие корабли, они бросаются на них в абордаж. Открывают же неприятельский корабль, или галеру прежде, нежели турки заметят их челны, возвышающиеся над морскою поверхностью не более 21/2 футов. Увидев вдали корабль, казаки немедленно складывают мачту, замечают направление ветра и становятся таким образом, чтобы к вечеру солнце было у них за спиною. За час до захождения оного, на всех веслах плывут к кораблю и останавливаются на милю от него, чтобы не упустить неприятеля из вида. Наконец в полночь, по данному знаку, устремляются на врага: половина удальцов, готовых к бою, с нетерпением ждет абордажа и, сцепившись с турецким судном, в одно мгновение всходит на оное. Турки, изумленные нападением 80, или 100 лодок и множеством врагов, уступают; а казаки, забрав деньги, негромоздкие товары, которым не вредит подмочка, пушки и все то, что может быть для них полезно, пускают корабль на дно, со всем его экипажем... Наконец настает время к возвращению на родину. Турки между тем усиливают стражу на устье днепровском; но казаки смеются над этим, даже и тогда, когда битвы с неприятелем уменьшили число их, или волны морские поглотили некоторые из утлых челнов: они причаливают в заливе, в 3, или 4 милях на восток от Очакова. От сего залива к Днепру идет низкая лощина, длиною около 3 миль, которую море иногда заливает на 1/4 мили, покрывая ее водою не более, как на полфута. Через сию лощину, постепенно возвышающуюся к Днепру, казаки перетаскивают свои суда: над каждым челном трудится 200, или 300 человек, и через два, или три дни, весь флот, обремененный добычею, является на Днепре.... Впрочем и казаки, в свою очередь, попадаются в западню, если встретятся с турецкими галерами среди белого дня, на открытом море; тогда от пушечных выстрелов челны их рассыпаются, как стая скворцов, и многие гибнут в морской пучине; удальцы теряют все свое мужество и в быстром бегстве ищут спасения. Но когда решаются на битву, привязывают весла по местам и вступают в бой: одни не трогаясь с лавок, палят беспрестанно из пищалей; другие заряжают их и подают товарищам; меткие выстрелы их не допускают турков до ручной схватки. При всем том пушки наносят казакам вред ужасный: они обыкновенно теряют в сражениях с галерами около двух третей своих сподвижников, редко возвращается их на родину более половины; зато привозят богатую добычу.... Вот главный их промысел: они живут одною добычею; ибо, возвратясь на родину, ничем не занимаются, а умеют только пить и бражничать с друзьями.»