Кальман Миксат - Том 2. Повести

• Название: Том 2. Повести
• Автор: Кальман Миксат
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1967
• ISBN: не указан

Кальман Миксат (Kálmán Mikszáth, 1847―1910) — один из виднейших венгерских писателей XIX―XX веков. Во второй том собрания сочинений Кальмана Миксата вошли повести, написанные им в 1890—1900-е годы: 

― «Голубка в клетке» (1891);

― «Имение на продажу» (1894);

― «Не дури, Пишта!» (1895);

― «Кавалеры» (1897);

― «Красавицы селищанки» (1901);

― «Проделки Кальмана Круди» (1901);

― «Кто кого обскачет» (1906);

― «Шипширица» (1906).

Время действия повестей Миксата «Имение на продажу», «Не дури, Пишта!», «Кавалеры», «Кто кого обскачет», «Шипширица» и «Проделки Кальмана Круди» ― вторая половина XIX века.

Историческая повесть «Красавицы селищанки» посвящена эпохе венгерского короля Матяша Корвина (XV в.). В основу повести легли изустные легенды, бытующие в комитате Фогараш (Трансильвания), где действительно есть село Селище.

Повесть «Голубка в клетке» представляет собой два варианта одного и того же сюжета в разных временных рамках: первая, романтическая, часть отнесена лет на четыреста назад и написана с легкой иронией в духе новелл Боккаччо; вторая, сатирическая, часть, относящаяся по времени действия ко второй половине XIX века, ― в духе реализма.

Все повести, в том числе сатирические, отличаются характерным для Миксата мягким, добродушным юмором.

---

— Выходит, румыночка — невеста твоя? Теперь я понимаю…

— Вот потому-то мне и хотелось бы пробраться на обед, посмотреть, что там с нею будет.

— Ну, а что ж там может случиться? Не съедят же ее.

— Как бы не так, барич, — возразил трактирщик. — Недавно стояла у нас на окне в горшке роза. А матушка моя возьми да и полей ее по ошибке не водой, а скипидаром. Розе от того ничего не сталось, не съел ее скипидар, только запах у нее стал больно уж отвратный. Пришлось в конце концов выкинуть цветок на улицу.

Носатый задумался.

— А короля-то ты знаешь? — спросил он немного погодя.

— Видеть случалось всего раза два. Но узнать и среди тысячи узнаю!

— Неужели?! — усомнился собеседник Коряка. — А ну скажи, какой он из себя?

— Коренастый, белокурый, голову держит чуть-чуть набок.

— Ну, так вот что. С переодеванием в одежду слуги ничего не выйдет. Здешние лакеи все хорошо знают друг друга и, увидев постороннего, сразу же забьют тревогу. А вот, коли уж ты хочешь, чтобы два золотых остались у меня, я обязуюсь присмотреть за твоей невестой и, если какая опасность для нее возникнет, тотчас же извещу тебя.

— Честное слово?

— Вот моя рука.

— Смотри, чтобы не обернулась она лисьей лапой, — весело заметил Коряк и потряс маленькую, изящную руку придворного.

Колокол на левой башне дворца, сзывавший своим звоном гостей к столу, прозвучал уже давно. Теперь же загрохотали мортиры у замковых ворот, возвещая, что обед начался.

— Его величество за стол садится, — заметил Коряк, которому как жителю Буды был известен придворный церемониал, а про себя добавил в раздумье: «И моя бедная Вуца тоже там сидит».

— Да, — подтвердил носатый, — сегодня будет великолепный обед. Я постараюсь и для тебя раздобыть бутылочку хорошего вина. — И он поспешно удалился в трапезную, по пути обдумывая только что услышанное: «Вот оно что! Значит, Дёрдь Доци задумал околпачить короля? Этого доброго дурня, который всему верит! Ну ладно же, сделаем вид, что поверили, но взвалим на Доци такую ношу, что он из-за нее по миру с сумой пойдет: хотя бы ради вечной его покорности сделаю так, как он просит».

Большой обеденный зал весь сиял, как в волшебном свете. Гости уже успели покончить с супом, когда носатый вошел в зал и замешался в кучку бездельничавших, откровенно глазевших «слуг».

Обеденный стол, казалось, даже прогнулся под тяжестью кубков, золотых и серебряных цветочных ваз и блюд. В голове стола сидел король, справа от него — Анна Гергей, слева — Мария Шрамм, напротив же — маленькая, улыбающаяся Вуца. Когда сидевшие на галерее музыканты заиграли какую-то веселую мелодию, румыночка не утерпела и принялась раскачиваться под музыку, так что ее перевязанная лентой коса тоже запрыгала из стороны в сторону. За спиной каждой из селищанок стояло по два пажа: один подливал в бокалы сладкого вермута или токайского, а другой обмахивал красавицу веером.

За супом последовали другие блюда, да в таком количестве, что все их перечесть — голова кругом пойдет. Обед был обставлен с неуклюжей, тяжеловесной помпезностью: например, поварята доставляли кушанье с кухни в вестибюль дворца, здесь блюда у них принимали гусары и несли в столовую. С каждой новой переменой старший стольник — седой, в шафранового цвета аттиле *, — сидевший подле Вуци, поднимался, брал из рук гусара блюдо, шествовал с ним к королю и, опустившись на одно колено, предлагал ему отведать первым.

А его величество или делал знак, что он не желает есть, или показывал на другой конец стола, где рядом с господином Рошто сидел «главный сниматель проб», и блюдо несли туда. Дегустатор брал в рот малую толику кушанья, жевал слегка (все это согласно церемониалу) и провозглашал:

— Habet saporem.[49]

Тогда блюдо принимал один из адъютантов и нес его к королю, который теперь уже смело брал себе с него все, что ему нравилось.

Еще ни один государь в мире не боялся так, что его отравят за трапезой, как в этот день король Муйко I, который велел старшему стольнику (на самом же деле — дворцовому садовнику) относить на пробу главному дегустатору, итальянскому лекарю Антонию Вальвазори, почти все кушанья. При этом король напоминал доктору, крича через весь стол на итальянском языке, о знаменитой королеве Лирилле, которая, заболевая, всякий раз распоряжалась: «Если я умру, рядом со мной заживо похороните двух врачей». Разумеется, после такого приказа врачи старались вылечить королеву во что бы то ни стало. Но однажды она все-таки умерла, и приказ ее привели в исполнение. Так что спит теперь прекрасная королева вечным сном в орлеанской земле под сенью густолистых олив хоть и не совсем пристойно, но спокойно: между двух своих докторов.

— Умная была женщина, — ответствовал дегустатор, — и коллегам моим повезло: погребены в королевских могилах.

Тем временем старший виночерпий без устали наполнял королевский кубок, он был освобожден от столь сложного церемониала, поскольку король заявил: еще ни одного владыку не отравили, подсыпав яд в вино, ибо нет на свете такого негодяя, которому не жалко было бы портить вкус столь благородного напитка!

Обед проходил чрезвычайно напряженно, и был он поэтому скучным. Почтенный Рошто про себя даже подумал: куда интереснее быть на пиру простого себенского крестьянина, когда он по осени режет откормленную свинью. (Впрочем, так ли это? Вернувшись к себе домой, старик заговорит совсем по-другому. Целые длинные зимние вечера напролет будет он теперь рассказывать об этом обеде на всех себенских пирах.)

Все дело, конечно, в том, что здесь говорит один лишь король, остальные же сидят и молчат, как выряженные чурки с глазами. А ведь хороший пир тем и хорош, что за столом говорят все сразу! Происходит так называемое amabilis confusio, когда благородная влага в головах людей обращается в разнообразные цветистые мысли.

А тут хоть влага и была благородной, но строгий придворный этикет (черт бы побрал того, кто его выдумал) не дал напитку проявить всю свою мощь. Впрочем, и почтенному Рошто, и красавицам селищанкам было чем потешить взор. Боже милостивый, сколько знатных вельмож! И такое множество богатых нарядов, драгоценных камней! Все так и блестит, так и искрится, будто кто зеркалом зайчиков пускает. А как великолепен был самый зал! Потолок представлял собою голубой небосвод, звезды на котором были изображены в том положении, как они стояли в момент рождения короля Матяша. Все простенки в столовой закрывали венецианские зеркала, и из них, куда ни кинь взор, отовсюду на тебя глядит множество Вуц. А окна! Все из стекла, что в ту пору уже само по себе было в диковинку: даже в королевском дворце застекленные окна имелись в одном только этом зале; в остальных покоях окна были затянуты где клеенкой, где промасленной бумагой или крашеным шелковым батистом.

Вдоль стен стояли лавки, вытесанные из красного с прожилками мрамора, а поскольку камень и во времена Матяша был твердым, то поверх лавок лежали мягкие, золотом тканные подушки.

На этих-то лавках и сидели уже много раз упомянутые мною слуги-бездельники, или, вернее, как мы уже знаем, истинные вельможи вместе с настоящим королем — одним словом, золотая молодежь «Холостяцкого замка».

Они-то, во всяком случае, веселились, болтали между собой и даже громко смеялись. Правда, их вольное поведение не бросалось в глаза, так как голоса их заглушались музыкой.

— Вы посмотрите только на этого висельника, на короля. Как все у него здорово получается! — вслух дивился действиям Муйко Батори-младший.

— Со смеху можно лопнуть, глядя на него.

— Переигрывает, — возражал Цобор, — а это значит, что не получается у него. Грош цена королю, который никогда не забывает о том, что он — король.

— Верно говоришь, — одобрил Матяш его слова.

— Поглядите, вы поглядите только! Какими глазами пожирает разбойник вдовушку-немку!

— Боюсь я, господа, что его величество Муйко только над столом разыгрывает из себя короля, а под столом самым плебейским образом не дает покою вдовушкиным ножкам. Видите, как краснеет бедняжка?

— А что же ты хотел, чтобы повар обед тебе сварил, а сам его и не отведал? — пожал плечами Банфи.

— Не сажать же нам было за стол под видом короля нашего Гергея Безногого, — сострил Батори.

Матяш нахмурился, услышав эту бестактную остроту в адрес его верного коменданта крепости, прозванного Безногим после того, как повар Михая Силади так хитроумно обвел его вокруг пальца *. По этому случаю одно время были в ходу даже эпиграммы, в которых досталось не только повару, но и самому королю.

— А что же мы-то? — с живостью воскликнул Бойкфи (как видно, и он не отличался тактом, ибо не скрыл даже, что и ему пришла на ум эта история с поваром!). — Так и не будем сегодня обедать? У меня в животе уже давно к трапезе прозвонили.