Жан Франсуа Лаперуз - Путешествие по всему миру на «Буссоли» и «Астролябии»

• Название: Путешествие по всему миру на «Буссоли» и «Астролябии»
• Автор: Жан Франсуа Лаперуз
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-65283-9

Новый том серии «Великие путешествия» — «Путешествие по всему миру на “Буссоли” и “Астролябии”» — представляет современному читателю наследие одного из самых знаменитых мореплавателей эпохи Просвещения — Жана Франсуа де Гало, графа де Лаперуза (1741–1788). В основе этого издания — первый перевод на русский язык дневников великого путешественника.

Маршрут кругосветного плавания, предписанный Людовиком XVI офицеру Королевского флота Жану Франсуа де Лаперузу, превосходил все, что было известно до той поры: Франция собиралась разом превзойти все свершения Великобритании в географических открытиях неизведанных земель. Напутствуя Лаперуза, король произнес: «Я буду считать самым счастливым итогом экспедиции, если она завершится без потерь человеческих жизней». К сожалению, пожелание Людовика не сбылось. Экспедиция пропала в марте 1788 года: Лаперуз «бесследно исчез в безбрежном синем океане, и только скорбная загадочная его тень не покидает наши умы и сердца». Лишь почти через 40 лет, в 1826 году, на острове Ваникоро, в западной части Тихого океана, были обнаружены следы пропавшей экспедиции. Эта книга — первый перевод на русский язык дневника знаменитого путешественника, дань героическому подвигу великого человека, одного из самых замечательных первооткрывателей в истории человечества. Издание включает не публиковавшуюся ранее на русском языке биографическую книгу известного историка Эрнеста Скотта «Жизнь Лаперуза».

Как и предыдущие издания серии, книга прекрасно оформлена и насыщена огромным количеством цветных и черно-белых иллюстраций.

---

Если это собрание и не было многочисленным, оно, по меньшей мере, оказалось весьма необычным. Тринадцать дам, облаченных в шелковые ткани, из которых десять были камчадалками с широкими лицами, маленькими глазами и плоскими носами, восседали на скамьях вдоль стен комнаты. У камчадалок, как и у русских, на голове были повязаны шелковые платки почти в такой же манере, как у мулаток наших вест-индийских колоний. Впрочем, рисунки мсье Дюше изобразят их наряды лучше, чем я мог бы описать. Бал начался с русских танцев, мелодии которых были очень приятны и весьма напоминали казачка — народный танец, который танцевали в Париже несколько лет назад.

Затем последовали камчадальские танцы, которые можно сравнить лишь с содроганиями конвульсионеров[191] у известной гробницы на кладбище Св. Медарда. В танцах, рожденных этой областью Азии, были задействованы лишь руки и плечи и почти не участвовали ноги. Камчатские танцовщицы своими конвульсиями и судорожными движениями вызвали очень тягостное чувство у всех зрителей. Оно еще более усиливалось скорбными грудными возгласами, которые были единственной музыкой, задающей ритм этому танцу. Исполнение настолько утомило танцовщиц, что пот стекал с них ручьями, и они растянулись на полу, не имея сил подняться. Обильные испарения их тел наполнили все помещение запахом масла и рыбы, слишком непривычным для европейских носов, чтобы почувствовать его прелесть.

Поскольку танцы подобных народов всегда подражательны и представляют собой род пантомимы, я спросил, что же хотели изобразить те две женщины, которые только что закончили столь неистовое упражнение. Мне ответили, что они показывали охоту на медведя: женщина, которая каталась по полу, представляла медведя, а другая, кружившаяся вокруг нее, — охотника. Впрочем, если бы медведи могли говорить и увидели подобную пантомиму, они имели бы все основания жаловаться, что им подражают настолько грубо.

Этот танец, почти столь же утомительный для зрителей, как и для танцоров, едва закончился, когда радостные крики объявили о прибытии курьера из Охотска. При нем была толстая сумка, наполненная почтой для нас. Бал был прерван, и танцовщицы откланялись, получив каждая по бокалу бренди — награду, достойную этих Терпсихор. Мсье Козлов, видя наше нетерпение скорее узнать новости обо всем, что нас интересовало в Европе, настоятельно попросил нас не откладывать этого удовольствия. Он проводил нас в свой кабинет и удалился, чтобы не стеснять нас в выражении различных чувств, которые в каждом могли пробудить новости, полученные от семьи и друзей.

Эти новости были радостны для всех, но в особенности для меня: высочайшей милостью, на которую я не смел надеяться, меня повысили до звания командира эскадры[192]. О поздравлениях, которые каждый поспешил мне принести, вскоре узнал мсье Козлов. Он пожелал торжественно отметить это событие залпом всех орудий в гавани. Всю жизнь с живейшим чувством благодарности я буду вспоминать знаки приязни и дружбы, оказанные мне мсье Козловым по этому случаю.

Каждое мгновение, проведенное мной с губернатором, было отмечено его добротой или заботой. Нет нужды говорить, что после его приезда все обитатели Камчатки охотились и ловили рыбу для нас — мы были неспособны употребить столько продовольствия. Мсье Козлов присовокупил к этому разнообразные подарки для нас с мсье де Ланглем. Мы были вынуждены принять камчатские сани для королевской коллекции диковинок и двух беркутов для зверинца, а также огромное количество соболиных шкур.

Мы, со своей стороны, предложили ему все, что только могло быть полезно или приятно для него. Однако наши богатства предназначались для торга с дикарями, и у нас не было ничего, достойного мсье Козлова. Мы попросили его принять в дар описание третьего путешествия Кука — нам показалось, что это доставило ему большое удовольствие. В его свите были почти все персонажи, кого редактор путешествия вывел на сцену: мсье Шмалев, почтенный кюре Паратунки и несчастный Ивашкин. Губернатор перевел им все отрывки, упоминающие их, и каждый подтвердил, что все сказанное — сущая правда. Лишь сержант, командовавший тогда военным портом, умер; все остальные пребывали в добром здравии и по-прежнему жили на Камчатке, кроме майора Бема, который вернулся в Петербург, и его служителя Иоганна Порта, поселившегося в Иркутске. Я выразил мсье Козлову свое удивление, вызванное тем, что старик Ивашкин оставался на Камчатке, хотя англичане сообщали, что он, наконец, получил разрешение отправиться на поселение в Охотск.

Мы не могли не отнестись с живейшим участием к этому несчастному, после того как нам сообщили, что единственным его проступком было несколько неосторожных высказываний в адрес императрицы Елизаветы, произнесенных, когда он покидал застолье, на котором вино помутило его разум. Ему не было тогда и двадцати. Он происходил из уважаемой российской семьи и был офицером гвардии. Ни время, ни беды не смогли изменить приятные черты его лица. Его разжаловали и сослали в самые глухие места Камчатки, выпоров перед этим кнутом и вырвав ноздри.

Императрица Екатерина, чья забота распространилась даже на жертв предшествовавшего царствования, помиловала несчастного несколько лет назад. Однако пребывание свыше пятнадцати лет среди диких лесов Камчатки, горькие воспоминания о позорном наказании, которому он подвергся, а также, возможно, тайное чувство ненависти к властям, что столь жестоко покарали его за проступок при вполне простительных обстоятельствах, — все эти разнообразные причины внушили ему безразличие к запоздалой справедливости, и он решил окончить свои дни в Сибири.

Мы попросили его принять от нас табак, порох, пули, сукно и, вообще говоря, все, что, как нам казалось, могло быть полезно ему. Он учился в Париже и все еще немного понимал по-французски: он припомнил достаточно слов, чтобы выразить нам свою признательность. Он любил мсье Козлова, как собственного отца, и сопровождал его в поездке по Камчатке из чувства привязанности. Добрый губернатор проявлял к нему отношение, рассчитанное на то, чтобы произвести в его душе полное забвение всех его несчастий[193].

Он оказал нам услугу, проводив к могиле мсье де ла Круайера, на похоронах которого он присутствовал на Камчатке в 1741 году. Мы поместили на могиле следующую надпись, выгравированную на меди и сочиненную мсье Дажеле, членом Академии наук, как и мсье де ла Круайер:

«Здесь покоится Луи Делиль де ла Круайер, член королевской Академии наук Парижа, умерший в 1741 году при возвращении из экспедиции, предпринятой по приказу царя для исследования берегов Америки; астроном и географ, сравнявшийся с двумя своими братьями, прославленными в этих науках, он заслуживает сожаления своей родины. В 1786 году мсье граф де Лаперуз, командующий королевскими фрегатами «Буссоль» и «Астролябия», увековечивая память о нем, назвал его именем остров[194] возле тех мест, которые посещал этот ученый».

Мы также попросили разрешения мсье Козлова выгравировать на пластинке из того же металла надпись на могиле капитана Клерка, которая была начертана кистью на деревянной табличке — материале слишком хрупком, чтобы увековечить память о таком почтенном мореплавателе. Губернатор был столь добр, что не только разрешил нам это, но и пообещал незамедлительно возвести памятник, более достойный этих двух прославленных мужей, которые окончили свои дни посреди утомительных трудов вдалеке от родины.

Могила капитана Клерка в Петропавловске. Гравюра по рисунку Вильгельма Готтлиба Тилезиуса. 1814 г.

Мы узнали от него, что мсье де ла Круайер женился в Тобольске и что его потомки пользуются большим уважением там. Мсье Козлову была прекрасно известна история экспедиций Беринга и капитана Чирикова. По этому случаю он сказал нам, что оставил в Охотске мсье Биллингса, которому государство поручило построить два корабля для продолжения русских открытий в северных морях.

Он приказал, чтобы все средства, находящиеся в его распоряжении, были использованы для ускорения новой экспедиции. Однако его рвение, настойчивые старания и крайнее желание исполнить волю императрицы не могли преодолеть препятствий, неизбежно возникающих в стране почти столь же дикой, как и в первый день ее открытия, где суровый климат на восемь месяцев в году приостанавливает все труды. Он полагал, что было бы экономнее и намного быстрее отправить Биллингса из какого-нибудь порта на Балтийском море, где его могли бы обеспечить всем необходимым на несколько лет.

Мы начертили карту Авачинской бухты или, говоря вернее, проверили карту англичан, которая весьма точна. Мсье Бернизе очень изящно перерисовал ее и преподнес в дар губернатору. Мсье Блондела также предложил ему принять в дар копию своего рисунка острога, и отцы Монже и Ресевер подарили ему ящик с кислотами для анализа воды и изучения различных веществ, образующих камчатскую почву.