Энтони Бёрджесс - Муза

• Название: Муза
• Автор: Энтони Бёрджесс
• Издательство: Журнал "Аврора"
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1990

Энтони Бёрджесс (1917 г. р.) — известный английский писатель, автор многих романов (в том числе «Заводной апельсин»), рассказов, сценариев фильмов. Он является также исследователем творчества Шекспира.

В рассказе «Муза», написанном в 1968 году, Бёрджесс изображает полет Пэли — литературоведа будущего — в прошлое, в Англию времен королевы Елизаветы I. Однако, как явствует из рассказа, такая Англия существует только в воображении, а не в реальной действительности.

Автор с явной иронией относится к возможности проникновения в тайны творческого процесса. Этот рассказ — своеобразная пародия на жанр научной фантастики.

---

— Эй, откуда ты взялся?

Сердце у Пэли чуть не выпрыгнуло изо рта, подобно плохо пригнанному ряду искусственных зубов. Он повернулся, чтобы встретиться с первым елизаветинцем. Слава Богу, тот выглядел вполне нормально, хотя был грязен. Обут он был в башмаки грубой работы, плотно обтягивающие болотного цвета штаны и замызганную куртку. Он немного шатался, словно был пьян, и когда подошел ближе, чтобы разглядеть Пэли, того обдало резким пивным запахом. Глаза подошедшего человека глядели тускло, он сопел и втягивал носом воздух, словно пытался определить по запаху, кто такой Пэли. Пьяный, в глазах все двоится, подумал Пэли с отвращением, и еще так уверенно обнюхивает!

— Я джентльмен из Нориджа, — сказал Пэли, тщательно произнося каждый звук, — только что приехал. Отойди-ка немного в сторону, приятель! Тебе, что, невдомек, что перед тобой дворянин?

— Не знаю я, кто ты такой и зачем явился сюда в глухую ночь!

Но он все же отошел. Пэли зарделся от этой маленькой победы, победы человека, который, к примеру, изучал дома русский язык, а затем, впервые приехав в Москву, понял, что его отлично понимают. Он сказал:

— Ты? Ты? Ты мне не тыкай, приятель! Я хочу поговорить с министром Бербеджем.

— Который это Бербедж? Молодой или старый?

— Все равно. Я написал пиесы и желаю теперь показать их.

Сторож — очевидно, это он самый и был — снова обнюхал Пэли.

— Может, вы и джентльмен, только пахнете вы не как добрый христианин. И время явиться сюда вы тоже выбрали не христианское.

— Но я уже говорил, что только что приехал.

— Отчего же не видно ни вашей лошади, ни плаща?

— Они… я их оставил на постоялом дворе.

— А еще говорите, что недавно приехали, — пробормотал сторож. — Пойдемте.

Он хмыкнул и тотчас же протянул правую руку в направлении Пэли, как бы призывая на него благословение.

— Знаю я, что это такое, — он еще раз хмыкнул, — знаю я все эти шашни. Верно, возился с какой-нибудь потаскухой или с чьей-нибудь женой, а она тебя под утро возьми да и выстави…

Пэли плохо улавливал, что он бормочет.

— Тебе ведь нужна постель?

Наконец Пэли догадался, куда он клонит, а заодно понял, почему тот протягивал руку и шевелил пальцами. Золото. Он залез в сумку и вытащил энджел. Когда сторож взял монету в руки, у него отвисла челюсть.

— Сэр, — сказал он, дотрагиваясь рукой до шляпы.

— Сказать по правде, — произнес Пэли, — я не попал на постоялый двор, вернулся из гостей слишком поздно, барабанил в дверь, да так и не добудился хозяина.

— Ясно, — протянул сторож и прижал палец к кончику носа — обычный земной жест, поскреб щеку золотой монетой и потом, прежде чем спрятать в маленький мешочек у пояса, несколько раз перебросил ее из одной руки в другую.

— Пойдемте со мной, сэр.

Он шел быстро, хотя и вперевалку, Пэли следовал за ним, пульс его учащенно бился.

— Куда мы идем? — спросил он, но не получил ответа.

Луна почти что закатилась, небо посветлело — летний день постепенно пробуждался. Пэли стало вдруг холодно и зябко. И зачем он не захватил с собой плащ, а решил приобрести его здесь! Как он будет рад, если то место, куда его ведут, окажется постелью! Поспать бы часок-другой под теплым одеялом, пусть даже с блохами! На улицах не было никакого движения, хотя Пэли казалось, что он слышит вдали кошачий концерт — это неистовое, исходящее болью ухаживание, а затем еще более неистовое совокупление — точно такое, как на реальной Земле. Пэли шел за сторожем по узкой улочке возле Бишопсгейта, мрачной и вонючей. Действие лекарства прошло. Он чувствовал, что его глотка вновь содрогается от спазм. Но вонь, как определил его нос, уже отличалась от той, что была раньше. Он почти одурел от этой вони, и ему казалось, будто что-то бродит и разлагается на первоэлементы, каждый из которых стремится действовать сам по себе. Все это было ему вовсе не по душе. Глядя на бледнеющие звезды, он преисполнился уверенности, что они тоже частично переменили свое расположение, образуя новые созвездия с такой же быстротой, с какой движется песок в песочнице, если ее поставить на клавиши рояля и отчаянно колотить по ним.

— Пришли! — обронил сторож, подойдя к какой-то двери и постучав в нее. — Красотки на подбор! — подмигнул он. Но это подмигиванье натолкнулось лишь на пустоту. Он постучал еще раз, а Пэли сказал:

— Да ладно! Сейчас уже поздно, а может быть, слишком рано вытаскивать людей из постели.

Неподалеку кукарекнул молодой петушок, отрывисто — эдакий петух-подмастерье.

— Не одна, так другая!.. Такое уж у них занятие, верно?

Прежде чем он постучал еще раз, дверь отворилась. На пороге стояла сердитая, заспанная женщина. На ней была грязная ночная рубашка, и из ее выреза выглядывало нечто, похожее на цветок фиолетового аронника. Женщина раздраженно сунула это нечто назад, в вырез рубашки. Перед ними стояла старая женщина елизаветинского времени, лет тридцати восьми, седая.

— Ну? — крикнула она.

— Да тут одному приспичило, говорит, что джентльмен.

Он вынул из мешочка энджел и поднял его. Она приподняла свечу выше, чтобы лучше рассмотреть. Лиловатый аронник выглянул вновь. Вся рассиявшись, женщина сделала Пэли реверанс. Пэли сказал:

— Я хочу только переночевать, мадам.

Эти двое рассмеялись при слове «мадам».

— Я совершил долгое и утомительное путешествие из Нориджа, — добавил Пэли.

Женщина еще глубже, еще насмешливей присела, а затем отрывисто проквакала:

— Переночуете, и не на соломенном тюфяке или голых досках. В Норидже, видать, живут без горечи! Для джентльмена оттуда постель будет первый сорт!

Сторож ухмыльнулся. Он был слеп, теперь Пэли был в этом уверен. Большой палец его правой руки явно подмигнул Пэли. Дверь за ним захлопнулась, а Пэли с мадам остались в смрадном коридоре.

— Пошли, пошли, — сказала она и первая стала подниматься по скрипучим ступенькам. Тени, отбрасываемые ее свечой, бледнели на глазах — серый свет заполнял мир с востока. По стенам вдоль лестницы висели картины в рамах. Одна из них являлась резьбой по дереву, довольно грубо исполненной. На ней был изображен мученик, повешенный на дереве, а под ним — пылающий огонь. Из улыбающегося рта вились вырезанные на дереве слова: «И все-таки я утверждаю, что Моградон дарует жизнь». На другой картине был король в короне, с державой, скипетром и третьим глазом во лбу.

— Какой это король? — спросил Пэли.

Женщина обернулась и посмотрела на него с явным удивлением.

— Ничего-то вы не знаете там, в своем Норидже, — сказала она. — Да пребудет Господь с вами и да сохранит он вас!

Пэли больше ни о чем не спрашивал. Он подавил удивление, когда они прошли мимо следующей картины. «Кв. Гораций Флакк» — значилось на ней, а изображен был бородатый араб. В самом деле, разве это не был Аверроэс?[4]

Мадам громко постучала в дверь на верхней площадке лестницы.

— Бесс, Бесс! — позвала она. — Здесь золото, девочка! И чистенький да симпатичный мужчина в придачу.

Она с улыбкой обернулась к Пэли и добавила:

— Она сейчас выйдет, ей надо принарядиться, как невесте.

Из выреза ее ночной рубашки снова выглянул цветок, и Пэли показалось, что он увидел подмигивающий глаз, который прятался в цветочной головке. Его затрясло от страха, но страха особенного, страха не перед неизвестным, а скорее уж перед давно известным. Его гидросамолет был надежно укрыт, неуязвим; здешний мир не мог коснуться его. Но вполне вероятно, что мир этот тоже в некотором отношении неуязвим, потому что создан иначе, чем Земля. Внутренний голос, казалось, говорил Пэли со всей пронзительной ясностью: «Нельзя безнаказанно вторгаться…» Но тут дверь отворилась и вышла девушка, которую звали Бесс. Она улыбалась профессиональной улыбкой. Мадам, тоже улыбаясь, сказала:

— Вот, пожалуйста, чем не ломтик баранинки, польешь соусом — пальчики оближешь!

Она протянула руку за деньгами. Пэли смущенно запустил свою руку в сумку и вынул полную пригоршню звенящих, тускло поблескивающих монет. Он положил ей монету на ладонь, но она ждала, что он добавит. Он дал ей еще одну, и еще. Она как будто осталась довольна, но Пэли чувствовал, что она удовлетворена на время.

— У нас есть вино, — сказала она, — принести?

Пэли поблагодарил: спасибо, не надо. Седые волосы на ее голове вздыбились. Она присела в реверансе.

Пэли пошел за Бесс в спальню, но теперь он был начеку. Потолок над ними бился, как пульс.

— Поросеночек, — проквакала Бесс, стягивая с плеч накидку — свой единственный туалет. Ее груди качнулись, соски нежно взглянули на него. Как он и ожидал, они оказались глазами. Он кивнул головой почти с удовлетворением. Конечно, чтобы отправляться теперь в постель, не могло быть и речи.

— Симпампушечка, — пробулькала Бесс, и глаза на ее груди округлились, длинные ресницы кокетливо вскинулись и опустились. Пэли крепко прижал к себе сумку, стиснул ее. Если это искажение — а похоже, насколько он мог судить, что оно должно нарастать все сильней и сильней, — если это расползание показателей чувств служило постоянным барьером против вторжения извне, то почему об этом на Земле ничего не знают? Другие путешественники в сферы времени отважно продвигались вперед и спокойно возвращались назад, полные вполне разумных сведений. Постойте, однако: а были они там? Откуда это известно? Это ведь Свенсон упоминал об Уилере, брошенном в средневековую тюрьму обрубками трехногой эктоплазмы. «Он был совсем седой и нес какую-то околесицу, когда мы подняли его на борт», — так рассказывал Свенсон. А как же быть с табличкой, где обозначены даты жизни Свенсона? Ее-то он видел собственными глазами. Или будущее не препятствует проникновению в него из прошлого? Но (тут Пэли встряхнул головой, словно пьяный, пытающийся привести себя в чувство) вопрос не о прошлом или будущем, вопрос о существовании иных миров в настоящее время. Нынешнее прошлое было завершено и нынешнее будущее тоже было завершено. Может быть, табличка в Брайтоне, на Рострон-плейс, указывающая, что Свенсон умрет через двадцать лет, была не что иное, как иллюзия, уловка времени, скорее радующая, чем пугающая, и тем не менее обескураживающая всякого, кто решится нарушить нормальный временной порядок?