Н. Стромилов - Впервые над полюсом

• Название: Впервые над полюсом
• Автор: Н. Стромилов
• Издательство: Гидрометеоиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1977

В 1977 г. исполняется 40 лет с момента высадки на дрейфующие льды советской научной станции «Северный полюс 1». Казалось бы, что нового можно сказать об этом выдающемся событии, которому посвящена обширнейшая литература?Оказывается, можно. Многие ли знают, что прежде чем в районе Северного полюса сели четыре тяжелые машины, над полюсом пролетал маленький самолет-разведчик? Бортрадистом этого первого советского самолета над полюсом и был автор предлагаемой книги. Он же был одним из создателей радиостанции «Дрейф», связывавшей папанинцев с миром. За участие в подготовке и обеспечении работы папанинской экспедиции Н. Н. Стромилов был награжден орденом Ленина.Книга рассчитана на самые широкие круги читателей, и прежде всего — на молодежь. 

---

* * *

Ленинградская Опытная лаборатория не впервые выполняла работу для Севера. Мы проектировали и строили коротковолновые и средневолновые передатчики малой и средней мощности для полярных станций и оборудование для радиоцентров Арктики. В 1933 году планировался рейс парохода «Челюскин» по Северному морскому пути в одну навигацию. Нам поручили проверить возможность прямой связи парохода с центром, изготовить для этого коротковолновый передатчик и выделить специалиста для его обслуживания. Так в составе команды «Челюскина» в качестве радиста оказался один из разработчиков передатчика - автор этих строк. А старшим радистом на «Челюскине» пошел Эрнст Теодорович Кренкель.

* * *

Мое первое знакомство с Кренкелем - эфирное, одностороннее - состоялось в 1931 году. Я был радистом летней Новоземельской геологической экспедиции, база которой находилась в Белушьей губе. В конце июля, в яркий солнечный день, над нашим поселком появилось огромное сигарообразное тело с надписью «LC-127», послышался шум моторов. Летел немецкий дирижабль «Граф Цеппелин» под командованием доктора Гуго Эккенера, направлявшийся на Землю Франца-Иосифа для встречи и обмена почтой с ледоколом «Малыгин». На борту - международная экспедиция, научную часть которой возглавлял известный советский ученый-полярник Р. Л. Самойлович.

Я бросился к радиостанции. Включил приемник. «Пробежал» по диапазону и услышал громкую, не быструю, ритмичную, очень четкую, даже изящную работу на ключе. Это был Кренкель. Он с кем-то держал связь.

Сгорая от нетерпения, я с трудом дождался окончания связи, с трудом запустил изношенный движок, включил передатчик и позвал: DENNE (позывной дирижабля). Ответа не было. Я снова и снова вызывал дирижабль, но он молчал. Когда возбуждение прошло - понял, что воздушный корабль ведет наблюдение на определенной, неизвестной мне волне, а она может быть далека от той, на которой я его вызываю. И все равно было обидно: упущена возможность установить первую в моей жизни (а может, и последнюю!) связь с настоящим дирижаблем - я ведь радиолюбитель…

* * *

Что я знал о Кренкеле?

Знал, что он дважды - в 1924 и 1927 годах - зимовал на полярной станции Маточкин Шар и год в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа - 1929-30-й. Что проявил он себя настойчивым экспериментатором, правдами и неправдами добывал и привозил на станцию коротковолновую аппаратуру и мастерил самодельную, успешно связывался на ней с островом Диксон и советскими радиолюбителями в южных районах страны, а 12 января 1930 года установил рекорд дальности радиосвязи на коротких волнах, связавшись с американской экспедицией Р. Бэрда, зимовавшей в Антарктике.

Жизнь Кренкеля представлялась насыщенной событиями, ради участия в которых стоило появиться на свет божий, хотелось увидеть «живого» Кренкеля, поговорить с ним и посмотреть, каков он. Но честно скажу: не было еще у меня в те годы мысли о том, что эксперименты с короткими волнами на полярных станциях, которые Кренкель проводил с одержимостью ученого, были началом огромного вклада, внесенного этим человеком в дело развития арктической радиосвязи. Чтобы понять это, потребовалось время.

* * *

…На проектирование и изготовление передатчика для «Челюскина» коллективу лаборатории было отпущено до смешного мало времени - полтора месяца. Но мы все же уложились в этот сжатый срок и, как сделала бы на нашем месте каждая «приличная фирма», повезли устанавливать передатчик за несколько часов до отхода «Челюскина» от причала. Тут произошла моя первая встреча с Кренкелем.

В тесноватой радиорубке стоял высокий, плечистый человек в морском кителе и мятой фуражке с низко надвинутым козырьком. Отличная выправка. В зубах погасшая трубка. Я представился:

- Ваш помощник… (называю фамилию).

- Приветствую вас. Кренкель. Велика ли моща? (касается привезенного передатчика).

- Пятьсот полезных (имелось в виду 500 ватт полезной мощности).

- Ого! Любительские диапазоны?

- Только сорокаметровый.

- Жаль, жаль - маловато. Ну, ничего…

Первое впечатление: мрачноват… не особенно любезен… Как часто оно бывает ошибочным! На поверку оказался Кренкель великолепным товарищем, умным, эрудированным человеком. И совсем не был «мрачноват», наоборот - любил шутку. Прекрасно воспитанный, он просто не мог быть «не особенно любезен».

Мы зачем- то еще раз пожали друг другу руки, и он стал помогать устанавливать привезенный передатчик.

…Почти три месяца были мы с Кренкелем на «Челюскине». Передавали друг другу вахты. Жили в одной каюте. Играли в шахматы и забивали козла. Чем запомнился мне Кренкель? Во-первых, высокоразвитым чувством служебного долга. Он не представлял себе, что можно опоздать на вахту или не вовремя провести ранее назначенную связь. Не терпел беспредметного «радиотрепа», понимал, что может помешать другим радиостанциям. Прекрасно ориентировался в эфире. Принимал телеграммы с хорошей скоростью. На ключе работал не быстро, но очень четко. «Лучше так, чем спотыкаться и давать перебои на каждом слове, как делают некоторые наши «скоростники», доводя своих корреспондентов до белого каления», - сказал он однажды.

И еще одна, не столько профессиональная, сколько человеческая, черта Кренкеля запомнилась мне: он никогда не стеснялся спрашивать, если чего-нибудь не знал. Он брал тебя за пуговицу кителя, говорил: «Слушай-ка…»-и задавал вопрос, на который сам ответить не мог. Это требовало определенной смелости, доверия и уважения к людям. И человек, поступающий так, достоин был уважения.

Справедливости ради, скажем, что черты, свойственные Кренкелю и характеризующие его как профессионала, были присущи и многим полярным радистам, которые одновременно с ним, а некоторые чуть позже, включились в дело освоения Арктики. Таким, например, как А. Абрамчук, Е. Гиршевич, А. Голубев, Н. Дождиков, В. Круглов, В. Кузнецов, О. Куксин, К. Румянцев, П. Целищев. Наделив других профессиональными качествами, свойственными Кренкелю, я вовсе не собираюсь умалить его заслуги и роль в развитии арктической связи. Я хочу лишь сказать, что он никогда не был этаким «высшим существом» (и обиделся бы, если бы так кто-нибудь сказал или подумал о нем): в Арктике его всегда окружали товарищи по профессии, он уважал их и учился у них, а они - у него.

Назад дороги нет

Рейс «Челюскина» относится к разряду событий, воспоминания о которых идут с человеком до конца его дней. Сохранил их и я, несмотря на то что не довелось мне быть в лагере Шмидта, возникшем на дрейфующих льдах после гибели парохода. В составе группы из восьми человек я ушел с «Челюскина» 3 октября 1933 года, когда судне накрепко зажатое тяжелыми льдами Чукотского моря, стояло у входа в Колючинскую губу - предстояла зимовка и начиналась эвакуация населения парохода, которое в этих условиях становилось избыточным…

* * *

Ленинградцы тепло проводили «Челюскина». Радужными были первые недели рейса. Приветливо встретила корабль летняя Балтика. В чреве парохода мерно клокотали 2500 лошадиных сил, заключенных в стальные цилиндры. Корабль уверенно, 10-узловым ходом шел из Ленинграда в Мурманск, и волны послушно расступались перед его черным форштевнем.

Чем- то теплым, гриновским веяло в эти дни от корабля и людей на нем. На мостике -часто вместе - прохаживались чернобородый начальник экспедиции и рыжеусый капитан{1}. Бдительно стояли вахты, напустив на себя суровость, штурманы. Лихо повторяли команды рулевые. Над кораблем, сопровождая его, летели чайки. Из камбуза на корме выглядывал кок в положенном ему белом колпаке. И казалось, вот-вот на мачты взлетят белые паруса…

А в судовых помещениях шла своя напряженная жизнь. Люди знакомились друг с другом, привыкали к морскому быту, проверяли и крепили грузы, готовились к научной работе, которая должна была начаться с момента выхода корабля в Баренцево море.

Радисты стояли свои вахты: чуть ли не круглые сутки звучали в эфире позывные RAEM. С удовольствием работали на коротковолновом передатчике непосредственно с Москвой и Ленинградом, слышали нас хорошо. По-доброму переругивались с плодовитыми корреспондентами газет, которых на «Челюскине» оказалось великое множество.

Шесть дней «Челюскин» стоял в чистеньком, залитом июльским солнцем Копенгагене. Тут, на верфи «Бурмайстер ог Вайн», только что построившей судно, устранялись дефекты машин.