Михаил Анохин - Проклятая повесть

• Название: Проклятая повесть
• Автор: Михаил Анохин
• Жанр: Ужасы и Мистика

«Дело», о котором я хочу рассказать, еще не окончено, да и «дела», в юридическом смысле, нет никакого. То есть ни в прокуратуре, ни в следственных органах МВД нет папки с крупно начертанным словом: «Дело» – номер такой-то. В этом нет ничего удивительного: не по каждому факту смерти заводят уголовное дело, ведут расследование. Настолько очевидными кажутся причины смерти, настолько они обильны и повседневны, что власть и люди принимают смерть как неизбежное, должное. Пословица утверждает, что «смерть не за горами, а за плечами», и вечно актуальными являются слова: «Помни о смерти». Но многие ли помнят? Такая папка, только без номера, поскольку единственная, есть у меня. Хотя по строгим законам криминалистики из неё следовало бы «выделить» несколько самостоятельных «дел»: «Дело об экстрасенсе таком-то…», «Дело о поисках святых мощей», «Дело о…» Господи, сколько таких больших и крохотных «дел» накопилось в этой папке за «проклятые годы!». Именно о них мой рассказ.

---

– Молчи и не требуй объяснений. Видел ли ты, как зеркало отражает от себя свет? Знаю, видел. Вот так же и я отразил удар твоего друга, когда он бросил его из мысли своей к действию. А я ведь предупреждал, что «не получится». Понимаю. Непонятно. Однако мир устроен так, что он зло и добро отражает от людей многократно. Задумывался ли ты над очевидным, но необычайно редкостным в мире явлении?

Ефимка посмотрел в глаза Адамова и усмехнулся. Усмешка была печальной и горькой.

– Я вот о чем речь-то веду. Казалось бы, уж чего практичней желать соседу, да и всем вокруг, удачи, здоровья, счастья? Казалось бы, если вокруг тебя живут люди счастливые, довольные, то и тебе от их счастья и довольствия что-то да перепадет. А теперь загляни в себя: много ли людей радуются удаче другого? Много ли людей желают благополучия другому человеку? Напротив, люди завидуют и желают другому человеку недоброго. Когда вокруг тебя злые, несчастные люди, то, что перепадет тебе? Вот, собственно, и все, что я хотел сказать и зачем звал. А ехать тебе нужно срочно в город Прокопьевск. Почему, узнаешь сам.

– Как срочно? – Переспросил Адамов, проглотив застрявший в горле ком. Он как-то сразу поверил всему тому, что говорил этот странный человек.

– Ну, месяц-два-три. – Уточнил Ефим, вставая с пола.

И так сильно сказал, так веско, что лишил всяческого разумения Адамова. Вот так Адамов попал в Прокопьевск, где и женился, обзавелся семьей.

Ефим Лоскутов еще пятнадцать годочков прожил в том доме по улице «Высокой». На пятнадцатом году его пребывания в Новоалтайке отошла в мир иной Мария Спиридоновна, и остался Ефимка один.

Поскольку политическая жизнь в России, в очередной раз за сто лет, развернулась, как та избушка на курьих ножках, «к лесу передом, а к народу задом», то и народ озлобился, ожесточился, и все меньше и меньше людей получали от Ефима исцеление. Бывшие его почитатели как-то сами собой растворились в этой кутерьме, исчезли.

Жители окрестных домов, осатаневшие от реформ, считали Ефима колдуном, «тварью, вышедшею из бездн ада», поскольку вокруг дома Ефима незримо и неслышно сгустилось такое плотное облако несчастий – похлеще и похуже Чернобыльской радиации, так что жить рядом стало невмоготу.

Для самого Ефима наступили дни и месяцы беспрерывного душевного страдания, перед которым муки телесные ничто: ведь сильные, непереносимые волей человеческой боли всегда прерывает смерть, а душевная боль смертью не избывается, а длится и длится, покуда не рассыплется в прах душа.

Вскоре, соседние постройки одна за одной сгорели, и дом Ефима оказался один одинешенек среди пепелища.

Когда сердце Ефима почувствовало давно ожидаемое им, это душевное страдание оборвалось. Тело Ефима Лоскутова умерло, закоченев в позе «лотоса».

Молва о «гибельном месте» отпугивала любопытствующих, и одинокая избушка, окруженная выгоревшими усадьбами, заросшая крапивой, подернутая летом фиолетовым пожаром татарника, через год-два и вовсе заросла под самую крышу, все той же крапивой и сеянцами тополя.

III

Адамов работал на автокране в строительной организации, преобразованной в годы приватизации в непонятное ему «ООО». В советские доперестроечные времена организации принадлежал кирпичный завод, и, когда подошла очередь Адамова на получение квартиры, он отказался, но взамен попросил выделить ему кирпич и цемент для строительства собственного дома. Строение получилось небольшое, всего-то в 80 квадратных метров, но Адамов надстроил из бруса еще этаж, и получилось по советским временам очень даже прилично. Десять соток огорода стали надежным подспорьем для семьи Адамовых. Тогда, Маруся решила родить ему сына и родила в самый разгар шахтерского бунта.

Перед началом гайдаровских реформ жена словно сдурела, но эта была какая-то особая, провиденческая, что ли, дурь. Она сняла со своей сберкнижки все деньги, а также принудила мужа сделать то же самое, поехала в Новосибирск и в шесть приемов привезла оттуда рулоны туалетной бумаги. Семен обомлел от такого безумия жены, поскольку деньги копили именно на машину. И чем бы это закончилось – неизвестно, только гайдаровский отпуск цен и замораживание вкладов в Сбербанке расставили все на свои места. Нужно было незаурядное терпение и опять же необъяснимое чутье жены, чтобы не спустить на мелочи враз подорожавшую бумагу. И только тогда, когда цены на туалетную бумагу сложенную в одной из комнат, и цены на машины сравнялись, Адамов обменял эту бумагу на «Жигули» в одной из коммерческих фирм, и ему даже приплатили.

Семья Адамовых пребывала в счастливом, приподнятом настроении. Наконец-то, мечта сбылась. Во дворе их дома стояли «Жигули» девятой марки цвета морской волны. Счастливы были сам Семен Адамов, и его жена Маруся, и шестилетний сынишка Валерка.

Пацан, первые дни не вылезал из машины и даже вознамерился там спать, и если бы не мать, то точно уснул бы на заднем сидении, укрывшись старым меховым манто, которое Семен перекроил в чехол, да так и не доделав, оставил в машине.

Хлопоты, суета вокруг долгожданного приобретения занимали семейство Адамовых несколько дней кряду, благо все были в отпусках. Адамовы решили выехать на отдых, поближе к воде, и Маруся предложила махнуть на её родину, в Кондому, пообещав мужу хорошую рыбалку на царь-рыбу, хариуса. Она была оттуда, из Горной Шории, где текут прозрачные реки и в зарослях малинника пасутся медведи.

И вот, наконец, машина была под завязку заправлена, багажник загружен всем необходимым, и даже половина заднего сидения была завалена сумками и свертками.

Утром на трассе Новокузнецк-Таштагол их «жигуленок» был размят и проутюжен КамАЗом. Жена и сын погибли на месте, а Семена увезли в Новокузнецкую больницу.

Во всей этой истории была, по крайней мере, одна странная случайность, давшая Адамову шанс выжить. Случайно из Таштагола в Новокузнецк на машине «Скорой помощи», да еще реанимационной, ехал заведующий горздравотделом района. Он оказал первую помощь Адамову, убедившись в том, что ребенок и женщина погибли. На этой же машине доставили Адамова в новокузнецкую клинику.

Вопрос о том, что заставило Адамова рано утром выехать из Кондомы, где они заночевали, занимал меня все время. Этот вопрос я не раз задавал Адамову после его выздоровления. Он вспоминал и не мог вспомнить. В памяти его, в этом месте, был «провал». С памятью Адамова случилось нечто такое, о чем пишут в занимательных и потому безответственных книжках. Он помнил то, чего человек помнить не должен, и забыл, казалось бы, очевидное как, например, причину, по которой они выехали в ночь из Кондобы. Кое-что из того, что человек, попавший в его положение не должен бы помнить, но помнит, я попытался реконструировать.

* * *

– Ни чего не понимаю! Ни-че-го!

Мысль гудела в голове Адамова, как осенняя пчела, залетевшая между рам и ищущая выхода, дорогу в свой улей.

– Вспышка света и огненная боль, а потом легкость необыкновенная! Где я? Что со мной? И от чего была эта огненная боль? Мне хочется летать, как летал когда-то в детстве, расставить руки, подпрыгнуть и лететь, лететь… Ну, да! Это же сон! Я сплю, и мне хочется лететь, но что-то меня не пускает, что-то меня держит. Я чувствую, мое тело куда-то везут, но почему, зачем везут не пойму. Та вспышка и последовавшая за ней огненная боль начисто лишила меня памяти. Я знаю, что я – это я, но кто я – забыл.

Странно, разве можно забыть себя? Нужно это хорошенько обдумать. Вот проснусь и обдумаю хорошенько, а пока…

Ах, как мне хочется лететь! Вон туда в эту светящую воронку, к этим переливчатым малиновым колоколам. Но не пускают, не пускают! Ниточки, веревочки, паутиночки – оплели, тянут.

Ни чего не видно, кроме света, спиралями охватывающего меня. Что же меня держит-то, что? И почему я сам себя не вижу? Я тут и везде, но так не бывает!

Бывает, бывает! Только во сне. Странный сон, страшный сон! Вот! Я понял, что это страшный сон! Что случилось несчастье! От того я и не вижу себя, что меня уже нет!

И мысль исчезла, сверкнула искрой, ввинтилась в ту самую светящую воронку, откуда доносился «малиновый» колокольный звон.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Главврач хирургического отделения, Битюгин заканчивал дежурство, когда скорая привезла Адамова. Дежурная по хирургическому отделению, молоденькая выпускница мединститута, Наташа Дягилева еще не привыкла к ежедневному потоку травмированных и потому, каждое поступление, принимало очень эмоционально. Вот и сейчас, она влетела в кабинет Льва Петровича возбужденная, словно в хирургическом отделении случился пожар.

Лев Петрович, Лев Петрович! Там после автомобильной аварии привезли! Ужас! Жена и мальчик погибли на месте!

Частила Наташа.

– Ты успокойся, сядь, воды выпей. – Сказал Битюгин, вставая с кушетки и прикрывая голые ноги байковым одеялом. Он поглядел на часы, было пять утра.