Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

11/ I, 1924

«Я в розы майские не верю…»

Больные верят в розы майские
И нежны сказки нищеты…

Н.Гумилёв

Я в розы майские не верю,
Не верю в тёплый луч весны.
Я знаю, что глухие сны
Меня зовут за тёмной дверью.
В моей тоске и нищете
Так много роковых загадок.
Мой день в беззвучной пустоте
Жесток, нерадостен и гадок.
Созвучья рифм, сплетенья строк
Так беспощадны, злы и грубы,
Кому-то медленный упрёк
Бросают сдавленные губы.
И жуткий блеск в зрачках бездонных
Твердит, что солнца больше нет.
Вся жизнь — беззвучный силуэт,
В оконном глянце отражённый.

11/ I, 1924

«Настежь дверь открыта…»

Настежь дверь открыта,
Согнута рука.
На столе забыта
Пачка табака.

Солнечны и тонки
Вихри облаков.
Так задорно-звонки
Крики петухов.

Ярко, как весною,
Блещут небеса.
Звонко за стеною
Слышны голоса.

Луч скользит по краю
Стен и потолка.
Пальцы загибают
Край воротника.

И сильней тревога,
И нежней печаль.
Белая дорога
Ускользает в даль.

13/ I, 1924

«Лежат прозрачные, лунные пятна…»

Лежат прозрачные, лунные пятна
На тёмном холодном полу.
Таинственный шорох, глухой и невнятный,
Прорезал сонную мглу.

Открыла бессильной рукой занавеску,
И сделалось как-то грустней.
Дрожали таинственные арабески
На белой дощатой стене.

Я сжала до боли холодные руки,
Небрежно раскрыла тетрадь,
Хотелось исчезнуть в вечерние звуки
И долго беззвучно рыдать.

Казалось, сегодня исчезну, умру я —
Но день догорает, и вот —
Опять я одна, дожидаясь, тоскуя,
И медленный вечер плывёт

13/ I, 1924

Новый Год («Сначала молчали в пустом бараке…»)

Сначала молчали в пустом бараке.
Горели лампады у царских врат.
Пламя свечей разливалось во мраке…
Сжаты губы. Недвижен взгляд.

А вечер был — синий, лунный вечер.
Звёздные тайны приникли к земле.
Пред аналоем трепетали свечи
И отражались в чёрном стекле.

Потом, у ёлки, грустной и бедной,
В грубых стаканах колыхалось вино.
Лунный свет, прозрачный и бледный,
Лежал на дороге, за тёмным, окном.

Мигали свечки в сосновой хвое.
Написала в Россию три письма.
Что-то вспомнилось… дорогое,
Что скрыла туманом ночная тьма.

Горели свечки. Слова звучали.
Примус шипел. Кипятился чай.
Было больно думать о будущем, дальнем,
Последнему месяцу прошептать: прощай!

А после в широкой, холодной постели,
Под грудой свернутых одеял,
Мне казалось, что звёзды на стене синели,
Что месяц сквозь раскрытые ставни сверкал.

Кусала пальцы, тупо и рьяно,
Хотелось думать про лунный обман.
За окном раздавались возгласы пьяных,
И крики, и хохот ускользали в туман.

14/ I, 1924

«И голос тих, и голос глух…»

И голос тих, и голос глух.
Слова рассеянны и редки.
Неясный шорох режет слух.
Шуршание засохшей ветки.

Скользящий взгляд уныл и тих…
Когда ж настанет вечер синий,
Возникнет разноцветный стих
И сочетанья пёстрых: линий.

И голос медленной тоски,
И бледных ирисов в стакане
Узорчатые лепестки,
И плеч неровное дрожанье —
Всё брошу я в звенящий стих,
В сплетенья рифм, залитых ядом,
И бьенье сердца свяжет их,
Уже звучащие набатом.

Бесцветная, пустая мгла,
Давно знакомые предметы,
За глянцем тёмного стекла
Мелькающие силуэты —

Всё будет петь, всё будет жить…
Когда же зацветут страницы —
Я молча опущу ресницы
И оборву сознанья нить…

16/ I, 1924

«Как я узнаю, что будет солнце…»

Как я узнаю, что будет солнце,
Что будет солнце в оконном глянце?
Как я узнаю, что день вернётся,
Что загорится запад румянцем?

Глухие тени чертят зигзаги.
Сухие листья шуршат невнятно,
И, как обрезки белой бумаги,
Ясны и ярки лунные пятна.

В душе так просто и так тревожно,
Зрачки недвижны и губы сжаты,
А всё, что близко, что так возможно,
Уж загорелось лучом заката.

Лучом прощальным, лёгким и гибким
Уж загорелись грязные стёкла,
Уж искривились губы улыбкой,
Улыбкой нежной, грустной и блёклой.

Как я поверю, что день вернётся,
Что тень растает в узорном танце?
Как я поверю, что будет солнце,
Что будет солнце в оконном глянце?

18/ I, 1924

«С катехизисом Филарета…»

С катехизисом Филарета
У стола в четырёх стенах
Я слежу на бликах окна
Отражённые силуэты.

Отражает меня стекло,
Опьяняет запах нарциссов,
И готовлю я злобный вызов,
Повторяя сплетенье слов

О прекрасном, далёком рае,
О прохладных райских садах…
Только сердце моё скучает
И трепещет, как никогда.

И тоскует, не о небесном,
А, прикованное к земле,
Всё стучит о простом, телесном,
Утонувшем в вечерней мгле.

Трепеща, уплывают миги.
Хорошо следить и молчать.
И пестреет в глазах печать
На зелёной обложке книги.

24/ I, 1924

«За дверью — отдалённые шаги…»

За дверью — отдалённые шаги,
Стук экипажа долетел невнятно.
Уже скользили солнечные пятна
И расплывались тёмные круги.

Горел закат кровавой багряницей,
Дрожал на стёклах грязного окна.
Печальна, безответна и грустна
Передо мной раскрытая страница.

А я смотрю на белые цветы,
На купол неба ярко-голубого.
Я не могу найти такое слово,
Чтоб передать безумие мечты.

26/ I, 1924

«Последний луч скользнул по красной крыше…»

Последний луч скользнул по красной крыше
И потонул в сосновой хвое.
И сразу сделалось темней и тише,
И потускнело небо голубое.

Тень расплылась у низкого порога,
Совсем другими сделались предметы.
На потемневшей каменной дороге
Трещит мотор мотоциклета.

Вечерний холод обжигает плечи.
На сердце — смутно, холодно и жутко.
И опускается безумный вечер
Уродливой и страшной шуткой.

А небо мутно отражает тени,
Облепленные облаками.
Душа отравлена безумным, теми,
В тоске произнесёнными словами.

26/ I, 1924

«Хотелось нарциссов — белых цветов…»

Хотелось нарциссов — белых цветов.
Хотелось свободы, хотелось счастья.
Струились нити пёстрых стихов
И разрывались на неравные части.

И падали ночи. И падали сны.
Звучали минуты. Звучали струны.
Душа пьянела дыханьем весны,
Дыханьем тленным, тленным и юным.

Хотелось солнца, аромата земли.
Боялось сердце. Скучало. Слабело.
Было грустно думать о заветной дали
И плакать о нежном, красивом и белом.

29/ I, 1924

Вечер («Бессильно согнутые руки…»)