Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

19/ I, 1926

Старинный романс («Как сумрак, распростёрлась тишина…»)

Как сумрак, распростёрлась тишина
По мебели в чехлах в просторном зале,
И сквозь окно высокая луна
Посеребрила клавиши рояля.

В саду мертво. В саду совсем темно.
Лишь под окном белеется берёзка.
Прабабушка с высокою причёской
Из рамы смотрит в тёмное окно.

Дрожит звезда на небесах высоких,
Несёт бодрящей сыростью земли.
Над озером задумалась осока,
И яблоки в саду налились соком,
И розы у террасы расцвели.

В ручье журчит прозрачная струя,
Да лай собак несётся на деревни.
И в парке, под шатрами сосен древних,
— Весна, любовь и трели соловья.

19/ I, 1926

Анне Ахматовой («Над горами — спокойные вспышки зарниц…»)

Над горами — спокойные вспышки зарниц,
На столе — карандаш и тетрадь,
Ваши белые книги и шелест страниц,
И над ними — дрожанье косматых ресниц —
Разве всё это можно — отдать?

И пушистую прядь золотистых: волос,
И туманное утро в росе,
И шуршанье колючих цветущих мимоз,
И гортанные песни, что ветер разнёс
По безлюдным и гулким шоссе.

Разве можно не помнить о юной тоске
В истомлённый, полуденный зной,
О шуршании пены на мокром песке,
О беззвучности лунных ночей в гамаке
Под широкой узорной листвой.

Это первое лето в мечтах и слезах,
И зловещее солнце в крови,
И какой-то наивный, ребяческий страх —
Всё лежит в Вашем имени, в тихих стихах,
В непонятной тоске о любви.

22/ I, 1926

«Когда в саду шуршит весна…»

Когда в саду шуршит весна,
Когда глаза глядят упрямо, —
Душа торжественно мрачна,
Как католические храмы.

В саду канавки и кусты
Сдавили узкие дорожки,
И смотрит жизнь из темноты
Безумными глазами кошки.

Но что до жизни, до души!
Ведь ветры зимние задули,
Ведь смерть назойливо шуршит
По разрисованному тюлю.

Ведь не понять мне всё равно,
Куда идти, звеня стихами,
А жить и пусто, и темно,
И тихо, как в старинном храме.

26/ I, 1926

В Россию («Я туда не скоро возвращусь…»)

Я туда не скоро возвращусь.
Ты скажи — что эти годы значат?
Изменилась ли шальная Русь,
Или прежнею кликушей плачет?

Так же ли подсолнухи лущит,
В хороводе пёстрой юбкой пляшет,
Вековыми соснами шумит,
Ветряными мельницами машет?

Край, который мыслью не обнять,
Край, который мне и вспомнить нечем.
Там меня рожала в стонах мать,
Там у гроба мне поставят свечи.

27/ I, 1926

«Не в первый раз и не в последний…»

Не в первый раз и не в последний
Я выхожу из этого метро,
Отсчитывая звонкие ступени.
Не в первый раз и не в последний
Я говорю ненужные слова,
Рассеянно следя за дрожью тени.
Я прячу задрожавшие колени
И безобразные от слёз глаза —
Не в первый раз и не в последний.

2/ II, 1926

«Жена и мать останутся в Довиле…»

Жена и мать останутся в Довиле,
Вертеться в безысходном колесе.
А он помчится в даль прямых шоссе
На собственном автомобиле.

Они останутся покорным эхом
В нормандском домике — жена и мать —
Потрёпанными картами гадать —
Благополучно ли доехал?

И будет ночь, и будет даль всё та же,
И будет ветер биться, как и раньше,
И серо-жёлтая вода Ляманша
Взбегать на опустевший пляж.

Они останутся — жена и мать —
Чтоб слушать ветер и ловить сквозь шторы
Далёкий шум случайного мотора,
Сидеть у саламандры и гадать.

3/ II, 1926

«Улыбка, беспечальная когда-то…»

Улыбка, беспечальная когда-то,
Кривит лицо, приподнимая бровь.
А на губах запечатлелась кровь
Огромного холодного заката.

Вот почему улыбка так тиха,
Застенчив взгляд и равнодушны губы.
Вот почему коробит смех беззубый
В разорванных, неконченых стихах.

6/ II, 1926

«Надеть открытое, короткое платье…»

Надеть открытое, короткое платье,
Намазать губы и танцевать фокстрот
Узнать на губах терпкий привкус счастья,
А на сердце — равнодушный гнёт.

И в зимний вечер, который слишком долог,
Паденьем тела сломать речную сталь —
За один короткий, сухой некролог,
За равнодушно брошенное «жаль».

6/ II, 1926

Цветаевой («Целый день по улицам слонялась…»)

Целый день по улицам слонялась,
Падал дождь, закручивая пыль.
Не пойму, как я жива осталась,
Не попала под автомобиль.

На безлюдных тёмных перекрёстках
Озиралась, выбившись из сил.
Бил в лицо мне дождь и ветер хлёсткий
И ажан куда-то не пустил.

Я не знаю, сердце ли боролось,
Рифмами и ямбами звеня?
Или тот вчерашний, женский голос
Слишком много отнял у меня?

8/ II, 1926

«Будет утро и свет заструится…»

Будет утро и свет заструится
Сквозь прикрытые ставни окна.
Мне тревожное что-то приснится,
И проснусь я от страшного сна.

Я проснусь. И, глаза протирая,
Вдруг почувствую холод и страх.
И вокруг ничего не узнаю
И не вспомню, что было вчера.

Так исполнится чьё-то проклятье,
И не день, и не месяц, не год —
Будет мир сочетанием пятен
И зияньем зловещих пустот.

8/ II, 1926

«Так что же? — плачь, неистовее плачь!..»

Так что же? — плачь, неистовее плачь!
Захлёбывайся, бейся, как кликуша.
И пусть молчание соседних дач
Твой крик придавленный нарушит.

Вой голосом, сжимая кулаки,
Вой голосом, как на погосте баба,
И повались, беспомощной и слабой,
Как жертва молодости и тоски.

10/ II, 1926

«Это будет сегодня. Я в это верю…»

Это будет сегодня. Я в это верю.
Я не знаю, где и зачем,
Но сегодня скажу о моей потере,
О тревоге моих ночей.

Я не знаю, зачем, и кто в этом волен,
И когда этот час придёт,
Но предчувствием счастья, обиды и боли
Исступлённо кривится рот.

Это будет сегодня, я знаю, верю.
Будет вечер суров и нем.
Я кому-то скажу о моей потере,
И сама не пойму, зачем.

13/ II, 1926

«Пусть брошены те нежные слова…»

Пусть брошены те нежные слова,
Как звон тысячелетней колокольни.
От них не закружилась голова,
Не сделалось ни радостно, ни больно.

В глазах, должно быть, искрится тоска,
А губы слишком сухи и упрямы.
И кровь назойливо стучит в висках,
И сердце гулко отбивает ямбы.

Я всё отдам больному февралю,
Всё вырву, брошу, растопчу, развею.
Я только молодость мою люблю,
Я только молодость мою жалею.

18/ II, 1926

Ночь («В окно сквозит ночной, туманный свет…»)

В окно сквозит ночной, туманный свет
И зеркало рассеянно сверкает.
Хоть музыканта, знаю, дом, а нет,
Но слышу я — виолончель играет.

Стоит в углу, раздув свои бока,
Звенят, гудят натянутые струны.
А я твержу, что вот — пришла тоска
Холодной ночью, матовой и лунной.

Не жаль того, что кончилось вчера.
Не жаль себя, и боль, и горечь эту.
Я буду тихо думать до утра,
Я буду тихо плакать до рассвета.

И ветер гулко стонет за стеной,
И бьётся кровь, и сердце замирает,
И в первом этаже сама собой
Виолончель безумная рыдает.

21/ II, 1926