Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

30/ III, 1926

Март («Не любовь, а лёгкая влюблённость…»)

Узнаю тебя, жизнь, принимаю
И приветствую звоном щита.

А.Блок

Не любовь, а лёгкая влюблённость,
Не тоска, а смутное томленье
В молодой, бушующей крови,
Оттого, что это небо юно,
Оттого, что эта жизнь прекрасна.

Выйти в лес, окутанный туманом,
Не январским, а весенним, светлым,
Пахнущим и сыростью, и тленьем.
К ласковой сырой земле прильнуть,
Телом всем прижаться к ней, и слушать
Шорохи, и шёпоты, и стоны.

И цветут фруктовые деревья,
Белые, мохнатые, смешные,
И манит весенний, тёмный лес
Девичьей стыдливостью берёзки.

Оттого, что в мире есть бездонность
Неба, красоты, воспоминаний,
Тихой человеческой печали
И манящих неподвижно глаз.

Тонкие, весенние берёзки!
Клейкие зелёные листочки!

Оттого, что родилась я в мае,
Тихим утром на рассвете дня,
И на встречу мне взглянуло солнце
Северной, холодною улыбкой,
Оттого, что я вчера читала
Кованые, звонкие стихи,
От которых сердце холодело,
От которых становилось больно,
И, прочтя которые, хотелось
Крикнуть: «Больше ничего не надо!»
И потом весь мир казался звонким,
Пряным, пёстрым, в разноцветных бусах,
Точно в брызгах летнего дождя.

Оттого, что есть в короткой жизни
Молодость, поэзия и счастье —
Эта жизнь мучительно прекрасна.

6/ IV, 1926

«Движенье дней, трагедия борьбы…»

Движенье дней, трагедия борьбы,
Утрата родины — всё мимо, мимо…
Одна мечта, одно желанье — быть
Встревоженной, влюблённой и любимой.

Как мало надо: власти над собой
Жестокого и сильного чего-то.
И в тесный, узкий, глупый мир порой
Врываются трагические ноты.

Так нарастает роковое. Так
Подходит то, чего нельзя поправить.
Ведь сердце захлестнула пустота,
А даль весенняя светла ведь?

Вот почему и горечь на губах,
И тёмная дорога за плечами.
О, женщина, о, тихая раба,
Сосуд нечеловеческой печали!

8/ IV, 1926

«Прежде тоска была…»

Прежде тоска была,
Стала потом чуждою.
Так сирень цвела
В прошлом году весною.

Тихо твержу — прости.
Прошлой весне? — Не знаю.
Ветер сухой свистит
На остановке трамвая.

Хочется что-то сказать,
Хочется в чём-то открыться.
О, как близки глаза,
И как далёки лица!

В новом прошла новизна —
Странная мысль о чуде.
И так привычно знать,
Что ничего не будет.

20/ IV, 1926

«Целый день я наряжаю кукол…»

Целый день я наряжаю кукол,
И без дум за часом бьётся час.
Вечером — люблю любить науку,
А ночами думаю о вас.

И по улицам, по грязи липкой,
В коридорах гулкого метро
Прохожу с неискренней улыбкой,
Как мои печальные Пьеро.

Стала боль рассеянней и тише,
Жизнь взяла, швырнула, понесла…
Острый дождь опять стучит по крыше,
Капает с оконного стекла.

Прогляжу конспект вчерашних лекций,
Загляну в потрёпанный словарь…
А ночами глухо ропщет сердце
На мои упрямые слова.

22/ IV, 1926

«Что мне мешает броситься в окно…»

Что мне мешает броситься в окно —
Обидеть друга — выбросить билеты…
На улице безлюдно и темно,
В тумане фонари мигают где-то.

Впились в туман молящие глаза —
Теперь никто не видит их печали.
Мне хочется кому-то рассказать
О нежности, накопленной молчаньем..

Напрасно говорят, что я отдам
Всё за любовь, которая дурманит,
Ведь я не забываю никогда
Обидных слов, ошибок, невниманья.

А, может, правда, что хочу зажечь
В себе я тихую, как сон, истому,
И в подсознательном желанье встреч
Иду по улицам, давно знакомым.

Кто знает — вдруг все чувства и слова
Поднимутся неудержимо стаей,
И выйдет так, что расскажу я вам
О том, чего ещё сама не знаю.

29/ IV, 1926

Донна-Анна. Этюд («В саду цвели высокие каштаны…»)

В саду цвели высокие каштаны
И веяла зелёная весна.
В своём саду томилась Донна-Анна,
Молчала у раскрытого окна…

И наклоняя низко профиль тонкий,
С улыбкою печального лица,
Она ласкала локоны ребёнка,
Не знавшего далёкого отца.

А по ночам, когда душа устанет,
Под душным пологом ей снились сны
О кораблях на тёмном океане,
О женщинах, прекраснее весны.

И годы шли. И проходили сроки.
Стонало море. Падала гроза.
И так же всё таинственно глубоки,
Как у еврейки, грустные глаза.

А вечером к ней тихо шёл прохожий.
Пусть он другой — не всё ли ей равно?
В глазах мужчин всегда одно и то же,
Пьянящее, как старое вино.

И по ночам, в назойливом дурмане,
Под тихий шум его влюблённых фраз,
Ей снились корабли на океане
И женщины с ревнивым блеском глаз.

И на кремнистом дне, в измятом платье,
Она — с лицом, забрызганным, в крови,
Не вынесшая душного проклятья
Своей огромной, давящей любви.

3/ V, 1926

О том, как кошка пропала

Постой, вот этот ящик отодвинь-ка!
Молчи! Она скребётся за дверьми?
Там холодно и сыро. Минька, Минька,
Минь!

Под шкафом — нет! На чердаке — там страшно,
Там в паутине скользкий домовой.
И от свечи косое пламя пляшет
По лестнице крутой.

Сбежала! Вот! Ах, чтоб ей пусто было!
Теперь не спать всю ночь! Из-за неё!
И холод по ступенькам и перилам
Ползёт, оттачивая лезвиё.

И бьёт в окно ночной, холодный ветер,
Рвёт над виском растрёпанную прядь…
Мяукает? — Нет, это у соседей…
Мне холодно. Я спать хочу. Я — спать…

Минька! Минька!

10/ V, 1926

«Пусть вы не любите моих стихов…»

Пусть вы не любите моих стихов,
Пусть вы не помните моих вопросов.
Мои глаза спокойней синих льдов,
И больше ни о чём не спросят.

Но, если обо мне заходит речь —
Меня, вы думаете, вспомнить нечем?
А недосказанность коротких встреч?
А узко сдвинутые плечи?

И голосом намеренно сухим
Вы бросите без злобы и печали,
Что вам не нравятся мои стихи,
Что вас они не волновали.

17/ V, 1926

«Лежит в распахнутом окне…»

Лежит в распахнутом окне
Спокойное, ночное небо.
Так было всё в далёком сне,
В том сне, который был и не был.

Я слышу голос — тихий шум,
Я слышу шум — но слов не слышу.
Я лекции не запишу —
Другие за меня запишут.

Что делать мне в чужом краю?
Я в мир вошла тихонько, с краю.
Я — только зритель. Жизнь мою
Другие за меня сыграют.

25/ V, 1926

«Сегодня вечер слишком сух…»

Сегодня вечер слишком сух,
И как-то пасмурно в лесу.

И не спадает душный зной,
И пахнет пылью и весной.

А в городе — тревожный гул,
Стучащий молотом в мозгу.

И раскалённые торцы,
И фонари, как близнецы,

И воздух пылью нагружён,
И душит пыль со всех сторон.

И в лицах встречных что-то есть
Жестокое, как слово — месть.

27/ V, 1926