Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

15/ IV, 1927

«Зацветают в Париже каштаны…»

Зацветают в Париже каштаны,
Как венчальные, строгие свечи.
Опускается вечер туманный —
По-весеннему дымчатый вечер.

За оградой туманного сада
Сумрак полон томленьем и ленью.
Лиловеют за ржавой оградой
Чуть расцветшие кисти сирени.

А уж сердце быть прежним не может,
Стало новым, взволнованно-странным
Оттого, что в аллеях каштаны
На венчальные свечи похожи.

25/ IV, 1927

«В окно смеётся синеватый день…»

В окно смеётся синеватый день,
Ложатся на постель лучи косые,
Лиловая, мохнатая сирень
Напоминает детство и Россию.

Стук сердца и похожий стук часов.
А в теле — дрожь, усталость и безволье.
И захотелось вдруг до слёз, до боли
Каких-то нежных, ласковых стихов.

2/ V, 1927

«Всё вспомнила, всё вновь пережила…»

Всё вспомнила, всё вновь пережила,
Все встречи, и оброненные фразы,
Все лица в памяти перебрала,
А вот о нём не вспомнила ни разу.

Как будто не был он, и я сама
В то время не жила на свете.
И сохранились только два письма —
Свидетельства о невозвратном лете.

Мне весело, что я теперь не та,
Сама к себе внимательней и строже,
И та весна — крылатая мечта —
На прошлую так странно не похожа.

И пусть меня возьмут в круговорот
Глухие, нарастающие грозы.
Я не боюсь, что счастье отцветёт —
На столике больничном — тёмной розой.

11 / V, 1927 Paris L’Hopital de la Pitie

«Казалось мне, что я и не жила…»

А время, подающему надежды,
Старательно выводит: неудачник.

Юрий Софиев

Казалось мне, что я и не жила,
Что впереди и молодость, и счастье.
А уж душа разделена на части,
И за плечами — дымчатая мгла.

Когда устанем мы с тобой от слов,
Когда начнём играть в другие игры —
Твои слова возьму я за эпиграф
К тетради незаконченных стихов.

12/ V, 1927, Госпиталь

«Затуманились мглистые дали…»

Затуманились мглистые дали,
В фонарях загорелись огни.
— Хорошо, что они миновали, —
Неспокойные, жуткие дни.

Снова начали губы смеяться,
И печаль моя стала ясна.
Душным запахом белых акаций
По земле расстелилась весна.

И она никогда не обманет,
Никогда не обманет меня,
Оттого, что в закатном тумане
Есть зачатье грядущего дня.

17/ V, 1927, Севр

Версаль («Мы миновали все каналы…»)

Мы миновали все каналы,
Большой и Малый Трианон.
Над нами солнце трепетало
И озаряло небосклон.

Мы отходили, уходили,
Под сводом сросшихся ветвей,
Не слышали автомобилей,
Не видели толпы людей.

И там, в глуши, у статуй строгих
Под взглядом из незрячих глаз
Мы потеряли все дороги,
Забыли год, и день, и час…

Мы заблудились в старом парке —
В тени аллей, в глуши веков.
И только счастье стало ярким,
Когда рванулось из оков.

12/ V, 1927

«С каждым днём всё больше в жизни красок…»

С каждым днём всё больше в жизни красок,
С каждым утром — радостней рассвет
И часы, похожие на сказку,
Тяготеют радостью примет.

Мысли мимолётны и случайны.
Стынет смех в углах весёлых губ.
Только грусть, волнующую тайно,
Для чего-то в сердце берегу.

Оттого, что больше нет ненастья,
Оттого, что ничего не жаль,
И легко рассказывать печаль,
И так трудно говорить о счастье.

29/ V, 1927

Счастье («Больше не о чем мне тосковать…»)

Больше не о чем мне тосковать,
Неспокойные дни миновали.
И счастливое сердце опять
Задрожало тоской о печали.

Счастью нет ни конца, ни преград,
Счастье тянется няниной сказкой.
Так смешно про него говорят.
Я надену весёлую маску
На цветистый его маскарад.

Помню: ветер, бараки, оливы…
Помню: мост, и туман, и огни…
Непривычны мне светлые дни.
Я не верю, что стала счастливой.

И когда-нибудь в пьяной мечте,
Задыхаясь, сжимая запястья, —
Упаду на последней черте
Моего невозможного счастья.

31/ V, 1927

Воля к жизни («В низких тучах, нависших уныло…»)

В низких тучах, нависших уныло,
В нежных думцах весёлой любви,
В нарастанье потерянной силы
Мне послышалось слово: живи!

И как крик у развёрнутой бездны,
Как раскаты звериной грозы,
Как бодрящий напев Марсельезы —
Этот бешеный к жизни призыв.

Я теперь поняла: не недели —
Месяцы потерялись в бреду…
И ещё поняла, что дойду
К настоящей, единственной цели.

Что, как прежде, горят маяки
Не обманным. и радостным светом,
И за ночью последней тоски
Есть звериная радость рассвета.

7/ VI, 1927

«Всегда всё то же, что и прежде…»

Всегда всё то же, что и прежде:
И пестрота больших витрин,
И кукольные лица женщин,
И жадные глаза мужчин.

Под сеткой закопченной пыли,
На тихом берегу руки
Скользящие автомобили
Швыряют наглые рывки.

Вдоль стен, расхлябанной походкой,
С улыбкой лживой и ничьей,
Проходит медленно кокотка
В венце из солнечных лучей.

И в головном уборе клином
Монашка — Божья сирота —
С ключами на цепочке длинной
Влачит распятие Христа.

А я хочу до боли — жить,
Чтоб, не кляня, не хмуря брови,
Весь этот подлый мир любить
Слегка кощунственной любовью.

10/ VI, 1927

«Облокотясь на подоконник…»

Облокотясь на подоконник,
Сквозь сине-дымчатый туман,
Смотрю, как идолопоклонник,
На вьющийся аэроплан.

И вслед стальной, бесстрашной птице
Покорно тянется рука.
И хочется в слезах молиться
Ей, канувшей за облака.

А в безвоздушном океане
В такой же предвечерний час,
В большие трубы марсиане
Спокойно наблюдают нас.

И видят светлые планеты,
И недоступные миры
Случайной, выдуманной кем-то,
Нечеловеческой игры.

И вот, седым векам на смену,
Из голубых, далёких стран,
Весёлый Линдберг с Чемберленом
Перелетели океан.

И уж, быть может, странно близок
Блаженный и проклятый час,
Когда раздастся дерзкий вызов
Кому-то, бросившему нас.

Когда могучей силой чисел,
Под громким лозунгом: «Вперёд!»
Желанья дерзкие превысив,
Земля ускорит свой полёт.

И, как тяжёлый, тёмный слиток, —
Чертя уклонную черту,
Сорвётся со своей орбиты
В бесформенную пустоту.

10/ VI, 1927

Пилигримы («Мы долго шли, два пилигрима…»)

Мы долго шли, два пилигрима —
Из мутной глубины веков,
Среди полей необозримых
И многозвучных городов.

Мы исходили все дороги,
Пропели громко все псалмы,
С единственной тоской о Боге,
Которого искали мы.

Мы шли размеренной походкой,
Не поднимая головы,
И были дни, как наши чётки,
Однообразны и мертвы.

Мы голубых цветов не рвали
В тумане утренних полей.
Мы ничего не замечали
На этой солнечной земле.

В веках нерадостно и строго,
День ото дня, из часа в час,
Мы громко прославляли Бога,
Непостижимого для нас.

И долго шли мы, пилигримы,
В пыли разорванных одежд.
И ничего не сберегли мы, —
Ни слёз, ни веры, ни надежд.

И вот, почти у края гроба,
Почти переступив черту,
Мы вдруг почувствовали оба
Усталость, боль и нищету,

Когда в тумане ночи душной
Нам обозначился вдали
Пустой, уже давно ненужный,
Неверный Иерусалим.

19/ VI, 1927