Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

21/ VI, 1928

«Ты погружён в иное бытиё…»

Ты погружён в иное бытиё,
Ты ищешь письменных единоверцев,
При чём тут я? Зачем тебе моё,
Скупое и расчётливое сердце?

Иди, иди в туман пустых дорог,
На новые, широкие просторы,
Ведь близок он, тот страшный час, в который
Ты вдруг почувствуешь, что одинок.

24/ VI, 1928

«Безвольно уронены слабые руки…»

Безвольно уронены слабые руки,
Зажат неулыбчивый рот,
А сердце гнетёт
Предчувствие близкой и страшной разлуки.

Напрасная нежность — такая смешная.
Оборвана мысль. Пустота. Тишина.
Стихи? Всё равно их никто не читает,
И в них я одна…

Тяжёлый, насыщенный копотью воздух,
И вновь, как когда-то давно —
Напрасная нежность, вино,
И слёзы, и слёзы…

29/ VI, 1928

«Вот придёт и уткнётся в газету…»

Вот придёт и уткнётся в газету.
Так над книгой ползут вечера.
Это было вчера,
И на завтра повторится это.

А мне хочется тихо сказать,
Что мне скучно, тревожно и больно,
Что я стала устало-безвольной,
Опускающей в землю глаза.

Что-то шепчет бессильная жалость,
Только разве моя вина,
Что на сердце моём — тишина,
Что оно никогда не дрожало.

Что срывается тихий вздох
Из-под нищих духовных рубищ:
Далёкий, суровый Бог,
Отчего Ты меня не любишь?

29/ VI, 1928

«Опять печаль, опять печаль без меры…»

Опять печаль, опять печаль без меры
Покрыла всё, чем я ещё жива,
И жадно захотелось детской веры
В наивные и милые слова.

— Давай, мы будем искренни и близки,
Давай откроем душу до конца,
И в этой жизни, пошленькой и низкой,
К высокому мы вознесём сердца!

А разум повторяет с тихой злобой,
Что уж давно, уж много, много дней
Мы — взрослые, наученные оба,
И непонятен нам язык детей.

1/ VII, 1928

«Звенели острые дожди…»

Звенели острые дожди.
Палило солнце в полдень ясный.
Дни проходили… Подожди,
Я сделаю тебя несчастным.

Должно быть, в поле есть цветы,
В лесу — прохлада, птицы, пчёлы.
Должно быть, прежде был и ты
Свободным, сильным и весёлым.

Но всё забудешь, всё сожжёшь
Огнём последнего заката,
И мне простишь былую ложь
О счастье, созданном когда-то.

И будешь следовать за мной,
Молчать угрюмо за плечами.
И будешь пьян моей тоской
И терпкой сладостью печали.

День ото дня грустней, бледней,
И стиснешь зубы, сдвинешь брови,
Убитый радостью моей,
Отравленный моей любовью.

2/ VII, 1928

«И стали дни покорны и легки…»

И стали дни покорны и легки,
И после вспоминаются без жалости,
Днём время нет для мыслей и тоски,
А вечерами плачу от усталости.

Лежит на всём нетронутый покой,
И даже сны безбурны и беспламенны.
А где-то безнадёжно далеко
Товарищи, учебники, экзамены.

Я не мирилась с этой пустотой,
Не замыкалась в тесном круге женщины.
Я всё отдам за счастье быть иной,
За радость ту, которая обещана.

6/ VII, 1928

Госпиталь («Давит медленно растущий зной…»)

Давит медленно растущий зной.
Даже воздух стал какой-то липкий.
Пахнет свежесрезанной травой
И землёю, влажной от поливки.

И, как кто-то сильный предсказал,
Наверху, в углу, за ширмой белой
Вздрагивает маленькое тело
И закатываются глаза.

И когда взметнётся солнце выше
И запахнет пылью и тоской,
Будет всех пугать предмет недвижный,
Второпях закрытый простынёй.

12/ VII, 1928

«Не сделалась интересней…»

Не сделалась интересней,
Не сделалась жизнь иной.
Всё те же старые песни,
И тот же старый покой.

Я утром отдёрнула шторы,
Раскрыла настежь окно:
Вот — день начался, в котором
Всё будет повторено.

А руки висят, как плети,
Я будто совсем не жива,
И нечего мне ответить
На ласковые слова.

12/ VII, 1928

«Ты говоришь, что скуки ты не знал…»

Счастье, может быть, пустое слово…

Ю.С.

Ты говоришь, что скуки ты не знал
И ощущение провала..
И будто душу не опустошала
Тебя волнующая новизна.

Но больше я твоим словам не верю.
Кого обманываешь? Ведь и ты
Ещё сильней меня и суеверней
Боишься мёртвой пустоты.

Я отравлю тебя своей отравой
На многие, на многие года.
И от познанья пустоты лукавой
Ты не отделаешься никогда.

Я научу тебя бояться тени,
Бояться звуков и ночей без сна,
Чтоб ты не прикрывал опустошенья,
Когда душа твоя больна.

Чтоб ты отрёкся от всего святого,
И жизнь запутал в безрассудный бред, —
Ведь счастье — может быть — пустое слово?
Ведь счастья — может быть — и нет?

17/ VII, 1928

Усталость («Это всё, что мне теперь осталось…»)

Это всё, что мне теперь осталось:
Тесный, цепкий, неразрывный круг —
Звон будильника, метро, усталость
И уроненные кисти рук.

Даже ночью снится мощный профиль,
Нагоняя неподвижный страх.
Дёргая за веки, Мефистофель
Продвигает стрелки на часах.

И на утро — куклы, куклы, куклы,
Мутный, безнадёжный циферблат,
И заброшенный в далёкий угол,
Неподвижный и безумный взгляд.

И не надо никаких исканий,
И уже печаль не отогнать.
Непреодолимое желанье —
Спать.

7/ VIII, 1928

«Для кого я надеждой была?..»

Для кого я надеждой была?
Светлой радостью, солнечным пленом?
Отражают меня зеркала,
Тень легко пробежала по стенам.

Только горечь ненужных недель,
В сердце холод, тупой и упрямый.
Тускло светится надпись: «отель»
За широкой, оконною рамой.

И, быть может, подходит гроза
В мутном образе давящей скуки,
Оттого некрасивы глаза
И устало опущены руки.

Как бесцельны дневные дела!
Сколько страшных и грустных пробелов!
Оттого, что я жизнь начала,
А построить её не сумела.

10/ VIII, 1928

Бабье лето («Тянется по ветру паутина…»)

Тянется по ветру паутина.
Воздух звонок еле слышной песней.
Стала жизнь безбурна и невинна,
Стала жизнь грустней и бесполезней.

Где моё печальное веселье?
Где мои задорные печали?
Давит зной последние недели,
Дымкой заволакивает дали.

Как теперь свои надежды бросить,
Перестать томиться, ждать и верить?
А уже непрошенная осень
Топчется у приоткрытой двери.

Стали дни спокойны и невинны,
И ничто покоя не нарушит
Только жизнь осенней паутиной
Ласково окутывает душу.

10/ VIII, 1928

«Ещё никто ничего не видит…»

Ещё никто ничего не видит,
И не поверит горькой обиде.

Ещё всякий — дальний и ближний —
Будет завидовать дружной жизни.

Ещё по утрам заметны не очень
Круги под глазами бессонной ночи.

Ещё мой смех, задорно звенящий,
Принимают за настоящий…

А где-то в потёмках, так глупо, так странно
Уже назревает рана.

15/ VIII, 1928