Антология - Певчий ангел

• Название: Певчий ангел
• Автор: Антология
• Жанр: Поэзия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9905980-7-2

В настоящей книге представлено творчество женщин-поэтов XXI века, проживающих в России, а также в странах ближнего и дальнего зарубежья.

Российских поэтесс объединяет с поэтессами русского зарубежья профессиональное владение русским языком, любовь и бережное отношение к слову, широкий диапазон тем, стилей и выразительных поэтических средств. Собранные здесь стихи не только несут печать лирической исповедальности их авторов, но и являются подлинным историческим документом нашего времени.

В оформлении обложки использована картина «Ангел трубы» ("The Angel of the Trumpet") сэра Эдварда Бёрн-Джонса (1833–1898), Лондон.

---

Ропот

Господь мой, на то ли зрячим
родиться, чтобы во мраке
скулить, от себя же пряча
цепь, миску – удел собаки!..

Прикрой мне ладонью очи,
в незнанье верни, в младенство.
Рожденному – мука ночи,
слепому в ночи – блаженство.

Бессмертие. Кундера

С бессмертием играешь в прятки,
кропя во времени свой путь,
и все надеешься бесплатно
в глаза горгоне заглянуть?

Но платой – суд! Пытливый, тонкий,
усерден и неумолим,
что учинят, любя, потомки
над изваянием твоим.

К чему?

К чему тебе чужие слезы,
терзанья грешников, святош,
что почивают мирно в Бозе.
И ты когда-нибудь умрешь,
оставив горстку песнопений
тому, грядущему… Тому,
кто сам – новоявле́нный гений —
восславит виршами луну,
проводит грустным оком стаю,
любви трагический финал
и лет закат, и карнавал.
Споет, как мир еще не знал,
все то, что я теперь листаю.
И задаю вопрос – к чему?..
Молчи. Услышишь тишину.

Мой клен

Ревнивец милый, хлопотливый клён,
полой еще шумящей летом робы
укрой меня, на страже испокон,
от сентябрей, случайных и недобрых.

Вот-вот октябрь – пришлый мокровей —
сорвет зеленый плащ, оставив немо
тебе чернеть ноябрьской готикой ветвей
на ясном и сыром картоне неба.

Но ты не ведаешь пока, что обречен
на небыль декабря порой смурною.
За нас двоих борьбою страстно увлечен
мой рыцарь-клён с грядущею зимою.

«Пока живу, мороз и зной…»

Пока живу, мороз и зной
меня обходят стороной.
Судьба щадит мое лицо,
не оставляет ни рубцов
потери близких, ни теней
глазниц голодных. Я бедней
почти любой моих подруг,
но я богаче всех вокруг.
И не балуется огонь
моею пяткою нагой.
Давно затвержен мой урок.
Что проку в жизни? Что есть прок?
Кому спасибо прокричать
за пенье птиц и плеск ручья,
За долю матери, жены,
за неизведанность войны.
За то, что сон по-детски тих…
И за бессильный этот стих.

Клуб самоубийц Лизы K.

Когда среди небес угрюмых за́вес
блуждает взор – и жадный, и немой —
самоубийцы, мрачно улыбаясь,
последней тайной делятся со мной.
Ты знать хотела, что нас убивает?..
До смерти ли на гребне бытия.
До жизни ли, когда ослабевает,
скудеет вдохновенная струя,
когда смолкает ветер за плечами,
когда пустой страницей замолчишь,
когда височным выстрелом встречает
источника иссушенная тишь.

Предгрозовое

Разбилась темнота
на рока рокотанье
и всполохи кнута.
За окнами метанье,

всплеснул ветвями клен,
волнуется, хлопочет.
Землей укоренен,
смириться он не хочет.

Туда, на зов, к Тому,
чьи камни, души, птицы…
Откуда никому
уже не возвратиться.

«И кожи патина и вечер подглазий…»

И кожи патина и вечер подглазий
скрывали от зеркала, и не раз,
шутную коммуну моих ипостасей,
теснящуюся за оправою глаз.

Льняная рубаха и ванна в дорогу —
вернуться ль когда-нибудь мне сюда?
Сегодня меня пригласили к порогу
воронки в зияющее никуда…

Окуджаве

Пусть суждено тебе иссякнуть телом
и сгинуть тихо где-то там, в Париже.
Но духу не очерчены пределы,
расставшемуся с прахом неподвижным.

Он в воздухе российском растворится
над мостовой качнувшейся Арбата,
в стекле московских окон отразится
закатным блеском матовым булата.

Ни бельмондо,
                  любимцем публики недавним,
ни марксом, ни онасисом ты не был.
Поэтам не нужны надгробий камни.
Пусть шариками голубеет небо!

Встреча

А. Ахматовой

Времен пробраться теменью густою
       по лесенкам поэмы без героя,
              взойти к Вам, Анна, гостьей без лица,
где Вы одна пред рамою пустою,
       глаза прикрыв видений пеленою,
              в сиянии царицына венца…

Ужель Вам не сказать ни слова больше?
       Наложит время, что пространства толще,
              обет молчанья, строг и нарочит.
Пробиться через все травой проросшей,
       пусть голос Ваш, давным-давно умолкший,
              в устах моих покорных прозвучит.

Негромкий, словно звездами отточен,
       продолжится он рифмами отточий.
              Но я, поверьте, все слова пойму.
Который год меня желанье точит
       отправить Вам мои стило и почерк,
              и руку, приучённую письму.

Одна секунда встречи… Здравый опыт
       нудит, что пролегают наши тропы
              во всех, за исключением одной.
Оставим, Анна, бездны темный ропот.
       Да будет стих наш колоколом пробит
              над нашей исстрадавшейся землей.

Старушка и смерть

Старушка об руку со смертью,
на черный опираясь зонт,
бредет поутру в мокрый сквер, где
считает дни, за годом год.

Спектакль кончился. Актеры
все восвояси разбрелись,
оставив сцену, на которой
ее разыгрывалась жизнь.

На привокзалье рыбный запах
борделей. Раб своей мошны,
крадется муж на задних лапах
под носом бдительной жены.
Прохожим уши треплет ветер
неразличимых новостей.
Сквозят вагоны. В желтом свете
трамвая личики детей,
когда-то ею не рожденных…
Им нет имен. Их нет нигде.
И мужа нет. Сквозят вагоны…

Проснувшись утром в пустоте,
бредет она, считая будни
дождливой старости, и ждет,
когда немногословный спутник
над ней раскроет черный зонт.

«Холодно здесь. Неизбывно холодно…»

Холодно здесь. Неизбывно холодно.
Переполняю собой квартиру.
Стены мои с безучастием молота
чавкают кровью в коллекторе мира.

Я остываю. Забыв неначатое,
перехожу ко вчера забытому…
Жизнь, похоже, готова начерно,
кто-то стучит за стеною копытами.

Мимо. Ресницы сомкнув за окнами,
переползаю от желудка к желудочку,
выше и выше, гортанью мокрою…
и родничок раздирая – в будущее.

Ангел

Часы прокукарекают и дня
стальной корсет почует позвоночник.
Исчадия луны – химеры ночи —
смолкая, в тень отступят от меня.

Рыданий шрамы маскою прикрыв
спиной изображу кариатиду.
Луна невинно скроется из виду —
смолкает в синеве ее мотив.

Что ж, радуйся! Усерден ангел твой!
Моленья и капризы исполняет.
И осень приглашать не забывает.
И хлеб не горек милостью чужой.

А все теперь некстати и не впрок.
Луна ли под сурдинку чрево точит
и тело бледной немочью морочит?..
Но если отзовется пара строк

из кельи за дольменною плитой —
ту ангел учит душу терпеливо
полночное превозмогать светило
молитвою смиренной и простой.

«У блаженных котомки пусты…»

У блаженных котомки пусты.
Для свидания с музою нужно
трепетать на краю нищеты,
ожидать, затянувшись потуже.

Не надеяться и возжелать,
развенчаться с обыденным надо,
чтобы деве капризной внимать,
не заботясь о тучности стада.

«Из памяти лица смывает текучей толпой…»

Из памяти лица смывает текучей толпой
и камни развилок уносятся ветром времен.
Вспорхнула строка – я слежу под повязкой слепой.
Я – памяти страж, уследить ли мне беглых имен.

Плывет между черных полотен моя голова.
По черному выжечь – иначе не буду прощен.
И я загребаю последних угольев слова,
еще только слепок, еще только снимок, еще…

Каприччо

Три дня, три бриллианта выпало
для нас у Времени из рук.
Каприччо, римские каникулы
сверкнули между буден вдруг.

Судьбой одарена непрошенно,
приберегу для черных дней
три самоцветные горошины
в шкатулке памяти моей.

Когда растает наваждение
и увлекусь куделью дня,
останется стихотворение,
родившееся от тебя.

Наш дом

Ласки раздариваю,
тебя обкрадывая.
Статуей каменной
встречу, не радуя.

Судить не смей меня —
Дом я разрушила!
Любовь при свете дня
глядит иссушенно.

Она источником
была терпения…
Что грех —
то снежный ком,
до воскресения.

«Нелепый и развенчанный портрет…»

Нелепый и развенчанный портрет
проступит, озадачив на мгновенье.
Возможно ли – бессонницы предмет
бесплотнее, чем ветра дуновенье?..
Так озером забыт водоворот.
Безвинно небо в заводи глядится.
Но знает, знает ветренная птица
глубины потайные темных вод.

31 августа