Дмитрий Воденников - Пальто и собака (сборник)

• Название: Пальто и собака (сборник)
• Автор: Дмитрий Воденников
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-9907254-7-8

«Пальто и собака» – новая книга Дмитрия Воденникова, в которую вошли эссе, стихотворения и заметки о буднях Жозефины Тауровны, или, по-простому, таксы Чуни.

Дмитрий Воденников – поэт и эссеист, автор семи сборников стихотворений. Ведёт авторскую колонку в Gazeta.ru и программу «Поэтический минимум» на «Радио России», читает лекции о русской поэзии, преподаёт в школе литературного мастерства «Хороший текст».

---

Но это стихотворение написала не она.

А я.

Завидуйте.

Самовывоз Красный, синий, голубой – выбирай себе любой

Как в норе лежали они с волчком, –
зайчик на боку, а волчок ничком, –
    а над небом звёздочка восходила.
Зайчик гладил волчка, говорил: «Пора»,
а волчок бурчал, – мол, пойдём с утра, –
словно это была игра,
словно ничего не происходило, –
    словно вовсе звёздочка не всходила.

Линор Горалик

Смерть, она, понятно, разноцветная.

Когда мне сверлили голову, а я был под наркозом, мне казалось, что я задыхаюсь под серым провисающим одеялом, которое натянуто до горизонта, а вся земля, или то, что можно считать землёй, похожа на огромные неровные ватные холмы, спелёнутые так неудачно, что было совершенно непонятно, как по этим мягким холмам можно идти. Собственно, я и не шёл.

Худо-бедно перекатываясь в этом клаустрофобическом войлочном мире, я свалился в одно из углублений, небольшую сухую яму, поднял глаза и увидел тебя.

Смотреть в лицо человека, которого любил, даже если от человека осталась только живая голова, как у Чеширского кота, который плывёт в пространстве – это, надо сказать, успокаивает. Я никогда не думал об этом раньше. Мне казалось, что в минуту сильного страха или большой боли тебе уже должно быть всё равно. Я думал, что всё то, что называется человеческой любовью (если все мы вообще имеем право свои кошачьи чувства называть любовью), отступает перед естественной эгоистичной паникой или сухим ожесточением самовывоза.

Но тут оказалось, что нет.

– Я люблю тебя, я люблю тебя, спасибо тебе и прости меня, – говорил я чеширской преувеличенной голове, плывущей под провисающем одеялом и смотрящей на меня с привычной доверчивостью и интересом. (Наверное, так глядят на новорождённых. Ты вообще так умеешь смотреть на людей. Как будто весь мир и все люди новорождённые. А ведь это не так.)

И страх отступал. И клаустрофобия уходила.

Только надо было внимательно и не отрываясь смотреть в твоё лицо и повторять то, что никто не услышит. Даже ты.

И тогда я понял, что предсмертье и смерть – серые.

…Бедная моя собака, единственное существо, которое осталось возле меня после всего (да и то вынужденно), ночью спит со мной в кровати, закрутившись в плед и расположившись в ногах. Если меня мучает совесть, бессонница или боль, и я не могу спать – я иногда хочу её подозвать в надежде, что мне, прижавшись головой к её горячему боку, будет легче заснуть. Зная её упрямый характер, я не всегда её зову напрямую. Иногда я практикую хитрый ход. Учитывая, что таксы крайне любопытны и ревнивы, я начинаю целовать подушку рядом с собой и что-то ласково приговаривать. Раздираемая недобрыми чувствами, собака выбирается из кокона тряпок и приходит посмотреть. Выяснив, что там нет другой, случайно незамеченной ею таксы, прокравшейся в нашу постель, она ложится на целуемое мес то и таким образом моя цель достигается.

– Какой же я хитрый, – думал я, пока благодаря моим блужданиям под серым провисающим одеялом у меня не открылись глаза, и я не внял прозябанью лоз и полёту ангелов. Как только всё это я проделал, картина моего мира, надо сказать, сильно изменилась.

– О господи, – тяжело думает моя такса, когда среди ночи она в очередной раз слышит мои причмокивания. – Опять этот контуженный разговаривает с подушкой! И ведь надо идти. Ну ничего, рано или поздно я доберусь до телефона и вызову Общество охраны животных.

После чего она, криво переставляя короткие ноги, протискивается по холмам зимнего одеяла, оступаясь и заваливаясь, и ложится у моего лица без движения. Она закрывает глаза и ей снится сон.

…Когда мы были совсем маленькими: я тираничным сорокалетним дураком, только что заведшим собаку, а она «весёлой игривой таксочкой» (если верить объявлению, по которому я её приобрёл) – она, как и положено было по её щенячьей природе и объявлению, везде весело бегала и оставляла лужи мочи и горки какашек. Какашки мне были безразличны, а вот лужи сильно выводили меня из себя.

Я уже рассказывал это всё в одном своём «собачьем» стихотворении, но я нигде не рассказал, что однажды собака справила малую нужду в свою полёжку (в спальное личное место типа тканевой муфты, стоящей на полу). Когда я всё это увидел, у меня помутилось в глазах. Чтобы наглядно показать, каких льгот с этого момента она навсегда лишается в этом доме, я схватил собаку за шкирку в одну руку, полёжку в другую и повлёк и написавшую и описанное на лестницу к мусоропроводу.

Там – не выпуская собаку – я как-то одной левой рукой (наступая ногой на ткань, по-видимому) умудрился порвать её спальное место на куски и демонстративно спустил их в мусоросборник. Чуня висела в воздухе и смотрела на все мои поучительные манипуляции.

– Ну вот и всё, – думала она. – Это конец. Следующая туда полечу я.

Смерть ей, наверное, представилась мусоросборником.

Он был синий, крашенный грубой масляной краской. С подтёками.

* * *

У Елены Шварц (ныне уже покойной питерской поэтессы) есть стихотворение из цикла «Шесть больших стихотворений», которое называется «Гостиница Мондэхель». Оно как раз о пережидании времени после смерти.

Гостиница, каких, должно быть, много,
Я расплатилась, кошелёк мой невесом,
Поёжишься пред дальнею дорогой,
При выходе разденут – вот и всё.
И упадёшь ты – лёгкий, бездыханный –
В своих прабабок и приложишься к цветам,
Тропою тёмною знакомою туманной
Всё ближе, ближе – к быстрым голосам.

Меня в этих быстрых голосах больше всего поражает то, что, как явствует из контекста, эти голоса очевидно идут снизу (упадёшь, приложишься к цветам, похороненные ранее прабабки, к которым тебе придётся присовокупиться, стать общей суммой всех мёртвых) – но вдруг происходит какое-то необъяснимое перевёртывание этой гигантской куклы-неваляшки. И быстрые голоса – против всего ранее написанного – начинают звучать не рабскими, подземными, запертыми в глубине, а птичьими, свободными, весенними, какими-то римскими или, может быть, пастернаковскими. Поднимающими твою голову вверх. Как будто они там – над круглым отверстием в куполе.

Что-то похожее есть у Тютчева. В чуть ли не альбомном стихотворении. С совершенно банальной предысторией.

Впросонках слышу я – и не могу
Вообразить такое сочетанье,
А слышу свист полозьев на снегу
И ласточки весенней щебетанье.

«Вот четверостишие, которое папа сочинил на днях, – написала зимой 1871 года дочь Тютчева Дарья Фёдоровна своей сестре, – он пошёл спать и, проснувшись, услышал, как я рассказывала что-то маменьке».

Я думаю, Тютчев немного приукрасил действительность. Чтобы сделать приятное дочери. Или просто было лень объяснять. Есть такой момент выплывания из сна, как правило, дневного. Когда заснул в сумерках, спал глубоко и темно, а когда очнулся и начал выныривать, то все человеческие звуки слышатся тебе преувеличено – и от этого чаще всего мучительны. Наложившиеся на скрип по снегу – они скорей всего были похожи на упомянутые шварцевские быстрые приближающиеся голоса. Приближающиеся – значит, становящиеся огромными. Озноб и тоска ещё продолжающейся жизни.

* * *

Самое важное для меня во всех трёх фрагментах – это слова «голоса» и «говорить». Я сначала не заметил этого и писал как писалось, но получается, что самое запоминающееся в тот момент, когда что-то происходит с твоим мозгом и он отключается или затуманивается, это звук и говорение.

Может, просто человеку страшно оказаться в неизвестной местности безъязыким, и он хочет хоть с кем-нибудь аукаться? В этом смысле загробье тогда – это там, где голосов уже нет. Они отступят предпоследними, потом ещё немного продержится цвет, но потом и он померкнет, и ты провалишься в мягкий войлок придуманного неумиравшими людьми бессмертья и перестанешь быть.

Поэтому больше всего из всех вариантов меня устраивает следующий уход в темноту. Будем считать, что это рассказал мне мой знакомый.

Так уж случилось, что два года назад его за полгода посетили пять ангин.

– Вы ещё не умерли? – спросила его участковый врач, когда узнала, что у приятеля была уже и четвёртая.

– Ещё нет, – вежливо ответил тот, вышел из кабинета с больничным и через неделю заболел снова.

Но перед этим он затеял у себя ремонт в комнате и поэтому спал на кухне, куда был перетащен компьютер, и где также ночевал его друг, который помогал ему этот более чем своевременный и символичный ремонт делать.

Когда у моего знакомого стала быстро и угрожающе высоко подниматься температура, друг, соскоблив с рук извёстку и выпив пива, как раз смотрел скачанную серию «Декстера». Они попытались всякими способами температуру сбить, но это было невозможно, и мой знакомый приготовился к обещанному гнойному абсцессу и скорой помощи. Преувеличенные дубляжом голоса разговаривали в компьютере о том, как они будут расчленять тело. Приятель лёг лицом вниз и понял, что на него наплывает огромный оранжевый апельсин.