Юрий Ильин - Путешествие назад во времени

• Название: Путешествие назад во времени
• Автор: Юрий Ильин
• Жанр: Биографии и Мемуары

История моей жизни богата разными событиями. Она начиналась в предвоенное время, само по себе насыщенное интересными фактами. Тяжёлое было время для жизни и в годы войны, в том числе и для детей. Наша семья эвакуировалась с «пересадками» аж до Байкала. В 1944 г. Мы вернулись в г.Кременчуг, где отец, работая в системе «Эпрон», расчищал Днепр от останков войны. Я учился в школе и вместе с другими ребятами помогал взрослым на разных участках общественно полезных дел. В 15 лет я поступил в Киевское артподготовительное училище, а в 18 – в Киевское артучилище. Окончив его, служил на Балтике. Там, по демобилизации, был закончен первый этап моей жизни С 1955 г. я работал в Киеве на заводе Артёма, и оттуда был рекомендован ЦК ЛКСМУ к поступлению в МГИМО По окончании Института в 1962 г. я начал работать в системе МИД: сначала в МИД БССР, затем, по окончании аспирантуры, в МИД СССР. Работал также в посольствах СССР в Австралии и в Италии. С 1985 г. нахожусь на научно-преподавательской работе. Жизнь моя получилась неоднозначна. В ней было много событий, о них и речь. Но всё, благодаря Богу, получилось по судьбе. В книге много авторских оценок и раздумий, в том числе и о днях нынешних.

---

В общем, седьмой класс я блестяще прогулял, но как бы ничего и не потерял. Тогда в первый класс принимали с восьми лет, а я в детстве преуспел настолько, что пошёл в Ленинграде в школу с семи. Оставшись на год, я как бы стал в общий строй. Конечно, дома я получил головомойку (правда, без ремня, но с материнскими слезами и отцовскими нотациями). Учёбу я, несомненно, подтянул и прошёл повторно седьмой класс без особых проблем, поняв всё-таки, что к основным делам в жизни нельзя относиться легкомысленно. Иначе говоря, свой учебный казус я внутренне пережил достаточно тяжело, а позже пришло понимание, что в жизни за всё надо платить. Повалял дурака в своё "удовольствие", повторно остался на второй год. Ну не дурак? Конечно, по жизни может ошибиться любой, но абсурдно и глупо, если из этого не сделать выводов. В школе жизнь моя усложнялась в том, что учителя какое-то время справедливо относились ко мне, как к второгоднику, как мне казалось, придирались ко мне. И мне приходилось доказывать им делами, что я "не верблюд". Для становления характера это было в общем неплохо.

* * *

В самом конце августа я, собравшись с духом и мыслями, пошёл в КАПУ. Там нас, новичков собрали, с нами побеседовали, сообщили, что мы теперь воспитанники 3-ей батареи Киевского артиллерийского подготовительного училища, сказали, что от нас требуется. Потом отвели нас после бани в каптерку, где мы получили своё первое военное обмундирование. Когда мы себя с радостью, волнением и смехом приодели, нас отпустили на полдня домой: отнести гражданские одёжки, достойные, скорее того, чтобы их выбросить, и попрощаться с родителями. После этого нас должны были оставить на карантин и курс молодого бойца в течение месяца в казарме и выпустить, когда своим видом и поведением мы будем соответствовать званию "воспитанник КАПУ". После курса молодого бойца нам должны были выдать погоны, облачить в выходное обмундирование и отпустить за ворота КАПУ в увольнение.

Всё прошло, как и предполагалось. За истёкший месяц нас хорошо подтянули в строевой подготовке и в физической. Таким путём мы приняли вид нормального военного человека, но помимо этого решалась и другая цель: нас готовили к военному параду на 7 ноября – День Великой Октябрьской социалистической революции, на котором КАПУ должно было выглядеть не хуже киевского суворовского училища. В общем, сентябрь и октябрь, как и март-апрель, были характерны тем, что ежедневно мы отдавали строевой подготовке по два часа.

Несколько сложным было привыкать к училищному распорядку в целом. Угнетала поначалу необходимость выскакивать под крики дневального из койки в семь утра, а затем, натянув штаны, бежать на физическую зарядку, практически в любую погоду. Отмахав на плацу руками-ногами, возвращались в казарму, заправляли койки и шли полуголые в туалет под кран холодной воды для обливаний по пояс. За этой процедурой следил лично старшина-сверхсрочник, следил, чтобы все были без нательных рубашек и обязательно плескались холодной водой. Впрочем, тёплой воды тогда в кранах не было. С течением времени мы свыклись с этой процедурой и даже полюбили её. А у меня это осталось на всю жизнь, как и привычка спать ложиться в 23.00, а вставать в 7.00, как это было в КАПУ. Был там ещё и послеобеденный сон, и он тоже остался со мной, по возможности.

Много внимания в КАПУ уделяли нашему общему воспитанию: как кушать, говорить, шутить, соблюдать принятый в обществе (благородный) этикет. Учили нас офицеры на своём примере, на занятиях и при случаях. Со мной, скажем, было так. Стоим мы, группа воспитанников, во дворе на плацу, разговариваем. А я небрежно положил руки в карманы брюк. Проходит мимо командир батареи подполковник Завирюха. Мы вытянулись, приложив руки ко швам. Подполковник подошёл, остановился около меня и строго и громко заявил:

– Дабы вам, воспитанник, впредь это было неповадно, приказываю, на неделю карманы брюк зашить и доложить о факте вашему офицеру-воспитателю.

Так я и запомнил на всю жизнь, что держать руки в карманах, особенно разговаривая с кем-либо, нельзя, это неприлично. С течением времени правила этикета видимо меняются. Сейчас ведущий программы "Агитация и пропаганда" по каналу "Россия 1" г-н Константин Сёмин, многоуважаемый, человек безусловно талантливый, мне симпатичный, на протяжении всей передачи (а это 10–15 минут) держит обе руки в карманах брюк. Наверное, теперь это перестало быть неприличным. Не подсказывают, значит в обществе правила приличия меняются. И, кстати, там же, в КАПУ, мне (или нам) было внушено, что в разговоре не следует размахивать руками, что руки перед едой надо мыть, а обувь всегда должна быть чистой, а лицо – умытым. Я уж не говорю об употреблении таких слов как "спасибо", "пожалуйста", "простите", "позвольте". Плюс к этому необходимость тактичного и особо вежливого отношения к слабому полу и к людям старшего возраста.

Приятно до сих пор вспоминать требовательность к нам наших наставников по физической подготовке. Особо доставалось нам, неуклюжим и мешковатым, на 1 курсе училища (в восьмом классе). Спустя какое-то время требовательность снизилась, а ближе к концу училища нас стали подтягивать вновь, чтобы мы прилично выглядели, перейдя в офицерское училище. Вспоминается в этой связи такой случай. Для того, чтобы попасть в увольнение, командир взвода, он же офицер-воспитатель, объявил, что личные знаки (металлические пластинки с номером) нам, увольняющимся, будут выданы в спортзале после прыжков через "коня". До этого мы давно уже не прыгали, кто-то поднабрал благородного жирка. Со смехом и шутками мы зашли в спортзал. Прыжки у нас получились, но… застрял Лёва Эстеркин. У него вообще комплекция была далеко не спортивной, а к тому же, очень уж булочки ему нравились. Вот он прыгнул раз, прыгнул другой, но каждый раз перепрыгнуть "коня" не мог. Он руками дотягивался почти до конца снаряда, но не отталкивался, а садился на него. Мы его подначивали, смеялись, но потом затихли, понимая, что Лёва и в самом деле может лишиться увольнения, а вместо этого будет субботу и воскресенье осваивать "коня". А Лёва был киевлянин, и для него это значило многое: он шёл домой. Итак, Лёва потерпел неудачу в последний раз, мы стали просить офицера пожалеть нашего коллегу, но он стал строгим, официальным и собирался уходить. Лёва едва не плакал, нам его было жаль, и тут он в голосе с крайней решимостью и отчаянием заявил:

– Товарищ майор, позвольте мне ещё, в самый – самый последний раз, попробовать.

Офицер безнадёжно махнул рукой, хотел было пойти на выход, но вдруг остановился, взял в свои пальцы Левин личный знак и сказал:

– Давай, но действительно в последний раз.

Лёва отошёл подальше, глаза его от внутреннего напряжения буквально лезли из орбит, он как бы весь ушёл в свой внутренний мир, разбежался и… он не потянул руки к "коню", а со всего маху просто пролетел над ним и плашмя шлёпнулся на другой стороне на матрас. Мы замерли, офицер тоже: никто не ожидал от Лёвы такой прыти. Лёва поднялся, весь сразу какой-то обмякший, потный. Офицер и все мы на него смотрим, молчим, офицер тоже молчит. И тут Лёва произносит:

– Ну как?

Мы уставились на офицера. А тот протянул молча Лёве личный знак и ушёл. Мы, конечно, кинулись Лёву обнимать. Вот что значит поставленная цель! Лёва достиг её, совершив, можно сказать, личное геройство.

Позволим себе ещё немного рассказать о Лёве – спокойном, хорошем еврейском подростке, полноватом, неуклюжем и добром. Мы сказали, что он проявил великую прыть, стремясь вырваться в увольнение, чтобы, как это и положено воспитанному еврейскому мальчику, повидать родителей. Так подумал автор этих строк – русский мальчик, а возможно и вы, читатель, скользя взглядом по этим строчкам. Но Лёва Эстеркин спустя три-четыре недели показал, что он не столь прост и шит не лыком.

Подошёл июнь 1951 года, начались выпускные экзамены, и нам логично разрешили увольнение не как обычно, в субботу или воскресенье, а в день сдачи экзамена. А жизнь за окнами училища идёт своим чередом, и она требует решения своих проблем. Скажем, восемнадцатилетнему оболтусу хочется на свидание, а не грызть в классе гранит знаний. С этой целью воспитанники оторвали (не совсем) пару досок в заборе, чтобы, отодвинув их, можно было успокоить свою истовую страсть встречей с любимой после отбоя, то есть после 23 часов. Уловка вскоре оказалась раскрыта, доски надёжно прибили, но, как народ говорит, голь на выдумки хитра. К прибитым доскам воспитанники прибили ещё одну доску – поперёк. И стало возможным, наступив на неё, перемахнуть через стандартно высокий забор. Нуждающиеся воспитанники начали этой возможностью пользоваться. И вот однажды мы сидим вечером в классе на самоподготовке и вдруг Лёва, эдак скромненько, таинственно задаёт нам вопрос:

– Не знаю, что и делать. Мне очень нужно в город…

Мы, улыбаясь, уставились на Лёву, а он стеснительно поясняет: