Елена Ровенко - Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

• Название: Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон
• Автор: Елена Ровенко
• Жанр: Философия
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-89826-467-3

В книге исследуются рецепция и интерпретация базовых онтологических категорий – времени, пространства, материи – во французской философии и искусстве (музыка и живопись) рубежа XIX–XX веков. Выявляется соответствие двух картин мира, создаваемых каждой из этих областей человеческого духа. В орбиту изучения попадают наиболее примечательные фигуры, новации которых отражают кардинальный поворот в философском и художественном мышлении, прежде всего – с точки зрения трактовки важнейшей для миропонимания рубежа столетий категории времени. Философия Анри Бергсона, музыка Клода Дебюсси, фантазии Одилона Редона вступают на страницах книги в диалог, окрашенный в онтологические тона.

---

§ 3. Особенности исторического познания по Бергсону. Философская интуиция

Размышляя об особенностях исторического познания, Бергсон замечает: практически только счастливый случай позволит нам, живущим в данную эпоху в данной стране, предугадать, «что больше всего заинтересует будущего историка. Исследуя наше настоящее, он станет искать в нем прежде всего объяснение собственного настоящего…»[297], причем, конечно, в аспекте собственных интересов. А значит, неизбежен элемент интерпретации: рассматривая предмет в историческом ракурсе, мы выделяем то, что нас волнует, мы ищем в прошлом факты, формирующие облик сегодняшнего дня, а вернее, накладываем на события прошлого собственные представления об этих событиях – представления, которые нам необходимы, чтобы связать прошлое с настоящим. Мы окрашиваем прошлое оттенками настоящего. История предстает «не как мертвое прошлое, а как живой опыт, в который вовлечен и сам историк»[298].

По наблюдению И. Блауберг, в литературе о Бергсоне часто отмечалось, что именно он, с одной стороны, описал историческую реальность «как открытую, как поле свободной деятельности людей», а с другой стороны, показал историю как «усилие ретроспекции, связанной с душой историка, пребывающего в настоящем. <…> Позиция историка обрела иной, чем прежде, вид – он выступил не как пассивный комментатор событий прошлого, а как активный исследователь, формирующий картину исторической реальности»[299], сообразуясь с собственными взглядами на мир.

В концепции Бергсона «естественная и человеческая история различаются в сущности, а не в степени. Однако, если не ограничивать значение термина „история“ последовательностью человеческих обществ или нашим знанием о них, то вся философия Бергсона, отмечал Р. Арон, может рассматриваться как размышление об истории»[300]. Исследователь указывает, что еще в начале XX века Р. Карпов обратил внимание на общие моменты в методологии Бергсона и Риккерта[301]. Идеи Бергсона были очень своевременны, поскольку «в конце XIX века, когда Бергсон только начинал свои исследования… господствовала концепция исторического детерминизма. И гегелевская философия духа, и марксизм, и контовский позитивизм с его выделением трех стадий, которые обязательно проходит человеческий дух, способствовали утверждению идеи необходимости в истории»[302]. История казалась не только познаваемой, но и предсказуемой, и на ее поле одерживал победу детерминизм, едва ли уступающий лапласовскому. Мысль историков редко подвергалась саморефлексии, а гносеологические и методологические моменты как предмет особой заботы и сознательной разработки и вовсе оказывались за бортом. «Данную ситуацию поставил под вопрос и переосмыслил Бергсон, как это сделали в тот же период или несколько позже другие мыслители – неокантианцы, М. Вебер, В. Дильтей, О. Шпенглер, Б. Кроче, И. Хейзинга…»[303], – резюмирует Блауберг.

Проблема исторического познания была особенно актуальна в рассматриваемую эпоху. Как указывает Р. Дж. Коллингвуд, французские спиритуалисты, предводительствуемые Меном де Бираном, возродили интерес как к проблемам метафизики, так и к проблемам истории[304].

Приведу размышления самого Р. Дж. Коллингвуда о французском спиритуализме: «Это новое направление французской мысли в отличие от немецкой не было осознанно и сориентировано на историю. Но тщательное исследование ее основных черт показывает, что идея истории относилась кчислу ее главных концепций. Если мы отождествим идею истории с идеей духовной жизни или процесса, то тесная связь французского спиритуализма с философией истории станет вполне наглядной, ибо хорошо известно, что идея духовного процесса является ведущей идеей современной французской философии. <…>…французский дух, откровенно метафизичный по своим традициям, сосредоточивается на характере духовного процесса, внося тем самым значительный вклад в решение проблем философии истории, хотя слово „история“ при этом вообще не употребляется»[305].

По замечанию И. Блауберг, вопрос о познаваемости истории был переосмыслен одновременно с Бергсоном или несколько позже другими мыслителями: неокантианцами, М. Вебером, В. Дильтеем, О. Шпенглером, Б. Кроче, И. Хейзингой[306]. Друг Бергсона Шарль Пеги, размышлявший над философией истории, разработал бергсоновские взгляды в работе «Клио, диалог истории и языческой души» (1909–1913, опубликована посмертно)[307]. По мысли Р. Арона, в работе которого «Введение в философию истории» (1938) чувствуется внимание к бергсоновской концепции, французского философа «можно поместить в истоках того идейного движения, которое привело к обновлению, возможно, не столько исторического знания, сколько представления о нем, создаваемого историками и философами»[308].

Интересно, что воззрения Бергсона перекликаются со взглядами Филиппа Арьеса, изложенными в его поистине новаторском по образу мыслей труде «Время истории»[309]. Арьес считает непреложным «наличие связи между историком и прошлым» и, ссылаясь на Реймона Арона, утверждает: «История не является реальностью, которую историк должен реконструировать; напротив, именно историк дает ей существование»[310].

Возможно, Бергсону удалось выразить общие тенденции времени, не теряя при этом ничего специфически национального, касающегося вопросов познания. По мысли Р. Дж. Коллингвуда, вообще не слишком воодушевлявшегося идеями Бергсона, философ правильно уловил дух своей нации и превосходно его передал. «Современная французская мысль… обладает особенно живым самосознанием, пониманием самой себя как живого, творческого процесса и поразительным умением одушевлять все, что она может абсорбировать в этом процессе»[311], – одушевлять, в том числе, и философские учения, к которым она прикасается. Но, добавим, ведь мысль не могла бы одушевлять, не действуя, не внося в исследуемый предмет ничего от собственного духа, вторжение которого в познаваемую реальность – непременное условие такого одушевления, являющегося не чем иным, как передачей частицы духа постигаемому феномену.

Сам Бергсон, говоря о неизбежной интерпретации прошлого, вводит такой термин, как «логика ретроспекции» («une logique de rétrospection»)[312], которая «непременно проецирует в прошлое, в виде возможностей или виртуальностей, теперешние реалии»[313]. По тонкому наблюдению Арьеса, который, впрочем, не ссылается конкретно на Бергсона, «История начинает воспринимать себя как диалог, в котором всегда участвует настоящее. Она отказывается от безразличия, в которое стремились ввергнуть ее мэтры минувших дней»[314]. А ведь способ мышления, присущий определенному исследователю, его картина мира, его ценности, вся его внутренняя жизнь – и вытекающая отсюда интерпретация событий – представляют собой те же реалии, накладывающие отпечаток на прошлое[315].

«Французский историк, – свидетельствует Коллингвуд, – следуя хорошо известному правилу Бергсона, стремится „s’installer dans le movement“[316], „вработаться“ в изучаемое им историческое движение, ощутить это движение как нечто, происходящее в нем самом. Ухватив его ритм, мысленно впитав его, он бывает в состоянии воспроизвести это историческое движение с исключительным блеском и правдивостью»[317]. Великолепно определение Арьеса, данное Истории: это – ни больше ни меньше, как «свойственный современному человеку способ существования во времени»[318].

По замечанию Блауберг, что касается самого Бергсона, то «логика ретроспекции» в познании прошлого, в том числе истории человеческой мысли, применялась им на практике постоянно: «…ведь сам он в своих историко-философских экскурсах прибегал к ней, рассуждая о прежних философских учениях под углом зрения своей концепции и подчеркивая в зависимости от этого важные для себя моменты. Те, к чьим взглядам он обращается, например Плотин и Кант, на страницах его произведений „живут“, поскольку их идеи – не музейные экспонаты, а важные для настоящего посредники, вехи идущего через века философского постижения мира. Платон и Плотин, Беркли и Кант для него – мыслители, которым он ставит вопросы, важные для него самого»[319]. А значит, исследователь, обращающийся кучению Бергсона, может аналогичным образом искать в концепции философа ответы на волнующие его загадки бытия. Во всяком случае, исходя из собственных взглядов Бергсона на изучение истории человеческой мысли, исследователь не только вправе выявлять в учении Бергсона новые аспекты и повороты мысли, но и попросту не имеет другой возможности, – поскольку любая попытка проникнуть в бергсоновское учение (как и в любое учение вообще) уже, как пришлось убедиться, будет интерпретацией.

По отношению к философии Бергсона наши взгляды принадлежат будущему, мы те самые «будущие исследователи», о которых упоминал сам французский мыслитель, а насколько наши взгляды утонченны, глубоки и значимы, это уже другой вопрос. Итак, обращаясь к бергсоновскому учению, мы выявляем в нем то, что в данном учении нас больше всего интересует, а следовательно, то, что предстает для нас главным, сущностью концепции.