Александр Амурчик - Женя, Женечка, Женюсик. Virtuoso. Цикл «Прутский Декамерон». Книга 7

• Название: Женя, Женечка, Женюсик. Virtuoso. Цикл «Прутский Декамерон». Книга 7
• Автор: Александр Амурчик
• Жанр: Современные любовные романы

Кажется, что это незатейливые истории сексуальной самореализации юноши в псевдопуританском социалистическом обществе. Но вчитайтесь – и вы обнаружите, что это острые горькие книги о сочувствии ближнему и естественных радостях бытия. В стране, где высшим достоинством представляется сила, высшей добродетелью – деньги, а высшим духовным взлётом – половой акт, дети родятся от случайного зачатия и, вырастая, продолжают унылый порочный круг. Автор нашёл в себе силы выйти за пределы этого круга.

---

Когда я, переполняемый этими сумбурными мыслями, вернулся в бар, Кондрат уже вовсю, с придыханиями, услаждался с одной из девушек, расположившись с ней по ту сторону стойки на матрасе, оставив другую скучать и страдать в одиночестве, в угловой кабинке.

Этой ночью, сжимая в своих объятиях незнакомую мне девушку, я все время думал о другой, и даже пару раз в порыве страсти назвал свою пассию Валюшей. Наутро партнершу, которую звали, кажется, Людмилой, я не мог оторвать от себя: она льнула ко мне, считая, видимо, что я влюбился в нее без памяти – столько страсти я вложил в интим с ней, мечтая в ту минуту совсем о другой.

Следующим вечером Валентина вновь появилась в баре. (А я уже считал, что она не захочет больше меня видеть после вчерашнего). Мы поздоровались, она была, как и всегда прежде, сдержанна, но я успел обратить внимание, что выглядит «моя» Валентина сегодня как-то необычно: видно было, что что-то ее очень тревожит, заботит.

Она просидела со своим соковым коктейлем в руках молчаливо вплоть до самого закрытия, и пока я был чем-то занят, она смотрела на меня, почти не отрывая своего взгляда, а когда я поднимал на нее глаза, она отводила взгляд, делая вид, что разглядывает что-то там на стойке.

В двенадцатом часу, когда все клиенты уже покинули бар, Валентина все еще оставалась на месте, сидя практически не шевелясь, видимо, глубоко о чем-то задумавшись. Я подошел к ней и легонько тронул девушку за локоть. Валентина вздрогнула, повернулась ко мне и пристально поглядела своими бездонными зелеными глазами. Мне с трудом удалось справиться с собой, сердце неожиданно дало сбой: казалось, еще мгновенье и я утону в них, в этих глазах, потеряю голову, брошусь целовать ее, объясняться в любви или сделаю что-либо еще в этом роде, не менее сумасшедшее и опрометчивое.

Но Валентина глядела на меня просто и доверчиво, и в то же время, словно ища у меня защиты от чего-то, ее тревожащего, неведомого мне. Я спросил, могу ли я проводить ее домой, она кивнула, и мы вышли в прохладную осеннюю ночь.

– Что-то случилось, Валюша? – спросил я ее осторожно. – Ты сегодня какая-то… необычная.

Она подняла на меня глаза – в одну секунду в них появились слезы, и я, протянув руку, сжал ее ладошку в своей: мне показалось, что я один сумею заслонить, защитить, успокоить, уберечь девушку от того, что беспокоит и тревожит ее.

И тут Валентину прорвало: она волнуясь и захлебываясь в потоке слов, стала рассказывать о своем парне, с которым встречается уже почти год (!). Ему было девятнадцать лет, он работал электриком в городском торге и звали его Игорь (когда она на мгновенье приостановила свое сумбурное повествование, я спросил ее, как он выглядит, и, выслушав ее, тут же вспомнил парня, о котором она говорила – мне с ним несколько раз прежде приходилось общаться по работе).

И вот недавно, продолжала рассказывать Валентина, Игорь познакомил ее со своими родителями и представил как свою невесту. Родители одобрили его выбор, и хорошо к ней, Валентине, отнеслись, так что дело у них, практически, шло к свадьбе. Оставалось лишь познакомить между собой родителей и уже вместе обговорить все нюансы предстоящих приятных хлопот. А на днях Игорь получил повестку в армию – через пару недель ему предстояло уходить на действительную службу. И тогда он (в этом месте рассказа голос девушки зазвенел), сказал ей, что им обязательно следует переспать, а потом она должна будет дожидаться его возвращения из армии и только потом они поженятся – таким образом он, мол, поверит в ее искренние чувства к нему.

Валентина схватила меня за рукав пиджака и стала, в волнении теребя его, горячо доказывать, что он не прав и собирается несправедливо с ней поступить. В ее голосе звучала боль и обида, щечки ее пылали малиновым румянцем, а гневные изобличительные слова так и слетали с ее уст. В эту минуту она была замечательно хороша, хоть история ее была банальна до слез, и мне было даже немного обидно и грустно, что это случилось с девушкой, которая мне нравится, которую я чуть ли не боготворил.

Вскоре мы поравнялись с ее домом, она остановилась, ее маленькие кулачки колотили мне в грудь, словно Валентина в своей боли хотела достучаться до самого моего сердца. Затем она уткнулась лицом в то самое место, куда только что била и заплакала.

А через минуту, схватив меня за руку, и не говоря больше ни слова, Валюша открыла калитку, ведущую в дом, потом входную дверь, и повела меня в свои «покои». В доме в тот день никого не было – хозяева куда-то уехали, подружка также отсутствовала. Войдя в комнату, она сбросила куртку на стул, а сама села на край высокой и твердой, без пружин, деревянной кровати, какие в наше время можно увидеть только в кино про довоенную, а то и про дореволюционную жизнь в России, или найти в покосившихся, вросших от старости до самых окон в землю хатах где-нибудь в дальних, удаленных от цивилизации деревнях.

«На такой вот жесткой кровати легко расставаться с девственностью», – мелькнула у меня коварная мысль.

Остальная обстановка комнаты соответствовала кровати: почти всю поверхность пола устилали домотканые коврики-дорожки, старинный темного дерева пузатый комод располагался рядом с кроватью, на нем стояли неизменные семь разновеликих слоников – на счастье, в углу черно-белый, производства 60-х годов явно нерабочий телевизор, покрытый пожелтевшей от времени вязаной салфеткой, на стенах фотографии каких-то дедушек и бабушек в платках и их детей с напряженными и испуганными лицами, все они в мешковатой бесформенной темно-серой одежде, которую носили с тридцатых по шестидесятые годы… И лишь трюмо у двери, явно современное, с расставленной на нем косметикой, возвратило мои мысли к действительности.

Я продолжал стоять у порога и медленно оглядывал комнату, чтобы дать Валентине время прийти в себя, надеясь на то, что она одумается, поймет, что привела меня сюда неосознанно, что, возможно, с ее стороны это было секундной слабостью, необдуманным порывом, может быть даже блажью, и она еще имеет возможность отыграть все назад, но, увидев в глазах Валентины призыв, ожидание, полуоткрытые в томлении губки и тянущиеся ко мне руки, шагнул к ней, взял ее руки в свои, и впервые за все время со дня нашего знакомства поцеловал ее такие милые, заплаканные глаза.

Затем я строго спросил ее:

– Скажи, ты любишь его?

– Теперь – ненавижу! – ответила она.

Я не стал объяснить этой девочке, что любовь и ненависть – это почти одно и то же, что оба эти чувства так парадоксально близки – теперь это было уже бессмысленно.

С минуту мы смотрели друг другу в глаза, затем она сказала:

– Я хочу, Савва, чтобы ты стал моим первым мужчиной!

Что и говорить, после этих слов я не мог больше сопротивляться ни себе, ни ей, ни природе, да и кто бы меня осудил в такую минуту?

Мы оставили включенным только ночник, стоявший на трюмо и стали медленно раздеваться. Валентина даже помогала мне вначале, расстегивая своими трогательно маленькими пальчиками пуговицы рубашки на моей груди, но вскоре, оставшись лишь в трусиках и лифчике, внезапно испугалась того, что ей предстояло, и уперлась мне в грудь ладошками. Тогда я взял ее, почти невесомую, на руки и, положив в постель, стал ласково целовать.

– Я знаю, ты не сделаешь мне больно, – прошептала она, закрывая глаза и обхватывая мою голову руками. Я продолжал ее целовать, она мне отвечала, это продолжалось долго, принося мне поистине упоительные ощущения. Казалось, наша постель окружена призрачным облаком, пронизанным молниями любви. Я ласкал ее до тех пор, пока не почувствовал, что она уже по-женски, хотя и была еще девушкой, жаждет меня. Но когда я сжал ее в своих объятиях, она затрепетала, сопротивляясь моему порыву. Ее маленькие округлые ягодицы почти целиком спрятались в моих ладонях, и я, направив «удальца» в цель, осторожно и плавно вошел в нее. Я старался не причинить ей боль, но все же любое мое движение, любой порыв, сопровождались ее стонами – казалось, даже мизинец слишком велик для ее миниатюрного лона. Мы оба хотели, жаждали полностью ощутить друг друга, но… не могли, и, казалось, она из-за этого ужасно страдает.

– Не волнуйся, моя милая девочка, – шептал я успокаивающе в перерывах между поцелуями. – Все так и должно быть, это нормально. Вот увидишь, время все подправит и все у нас еще получится.

– Это невозможно, – всхлипывая, прошептала она. – Такой гигант во мне никогда не поместится.

Я поневоле улыбнулся – она была едва ли не первой в моей жизни партнершей, которая дала моему естеству такую незаслуженно лестную характеристику.

До самого утра мы не спали: она привыкала к новым для себя ощущениям, а я старался, проявляя нежность и ласку, сделать так, чтобы эти ощущения были для нее менее болезненны. Мы расстались утром на рассвете, а перед этим долго и трогательно прощались.