Ярослав Полуэктов - За гвоздями в Европу

• Название: За гвоздями в Европу
• Автор: Ярослав Полуэктов
• Жанр: Русское современное

Отправляя ретро-опус в печать, автор называет его «хрестоматией по графомании», то есть наглядным примером того, как не надо писать. Пара едких прескриптумов к произведению сочинены именно по этому поводу. Если искать аналогии в сфере музыки, то текст напоминает какофонию. «Приличные» литературные фрагменты соседствуют с вульгарной канцелярщиной. Приятным контрастом на фоне лукавого «хождения» выглядят живейшие диалоги персонажей. Искренностью и «гипернастоящестью» пронизана атмосфера.

---

Чен Ёкский широко пользуется редкими и великими словами «отнюдь» и «однако», которые вовсе не означают отрицания, а только предполагают более детальное обследование вопроса, связей и непохожестей между этими древними словами. А также свидетельствуют о некоей, совершенно нелепой в наше время, жуковско—пушкинской утонченности и жеманности всей эпохи Екатерины и Елизаветы Великих и не Очень, с которыми, однако и отнюдь, Чену видеться не довелось.

Занудные слова «однако и отнюдь», весьма распространенные в Ёкске, пожалуй что могут говорить о некоторой значительной культурной среде, привнесенной в этот город ещё в старину ссыльными интеллигентами с их доблестными женами, грамотными заводчиками и купцами, охотно воспринимавшими нравы приехавшей цивилизованной элиты, а если развернуться пошире и сгоряча, то можно было бы замахнуть на гипотезу, в которой прародителем данной культуры и этих двух редких слов мог бы быть отмеченный в истории старец—отшельник, каковой по некоторым слухам и фактам мог быть самим императором – дармоедом, некогда сбежавшим подальше в глушь от несладкого трона, требовавшего неустанной работы и непосильной ответственности перед согражданами – россиянами.

Если рассуждать далее о заманчивой силе этих двух дьявольски красивых и довольно—таки обтекаемых по значению слов, которым даже нет точного перевода в других языках, и при всей их прямой и исключительной принадлежности к знати, то даже г—н Белинский, рассуждающий о бессмысленности жеманства в литературе и поэзии, приближении к жизни и точности выражений, сам, собственной персоной применял эти словеса не раз. Что же тут говорить о маленьком человечке Чене!

Частенько, не расслышав ровно ничего, и, вместо того, чтобы хотя бы что—то ответить, и если исключить всякие отговорки типа «отнюдей и однаков», Чен, не мудрствуя лукаво, хохочет уморительно булькающим колокольчиком, подозревая во всякой фразе или вопросе собеседника исключительно добрую шутку, которую достаточно только оценить, а отвечать вовсе не требуется.

Да и кто скажет плохого глухому Чену из Ёкска, сладкому как спелая тыква и радостному как невинный корейский преступник, который этот преждевосточный фрукт вырастил на узком подоконнике общероссийской камеры?

Талантливый по—заморскому Настоящий Чен шьет гражданам Ёкска дорогущие пиджаки, штаны и жилеты из совершенно качественного европейского сырья и скроенных вроде бы по лучшим иностранным выкройкам, выписаным по почте из самого Парижа, а то и из Лондона.

***

Как—то, а точнее, ровно восьмого мая 2009—го года, буквально накануне отъезда Полутуземского за границу, заехавши в родину Кирьяна Егоровича, по—ёкски скромный и не по—угадайски богатый, глуховатый Чен в составе группы наглых интеллигентов, возглавляемой дизайнером, автором и соавтором местной архитектурно—художественной лепоты Жоржем Кайфулини, зашел ночью в гости к начинающему графоману Туземскому, тогда ещё не обзаведшемуся псевдонимом.

И попили они тогда все вместе простой белоозерной водки от Иван—да—Марьинского ликероводочного завода, посидев по древней русской прихоти на чемоданах, и не забыв добавить за Победу.

Хрупкие ручки Настоящего Чена, дрожа от немыслимого напряжения, занесли тогда в квартиру Кирьяна Егоровича некий крупногабаритный, но при этом весьма эксклюзивный предмет.

Предмет после его разворачивания оказался флагом.

Универсальный черно—пиратский флаг, принесенный Ченом в Кирюхин дом, изначально был сооружен его дружбанами для поддержки некоей команды в какой—то особо редкой игре, про которую Кирьян Егорович слыхом не слыхивал, а также для попутного празднования Дня Победы, а тож «для понтов обыкновенных» в прогулке по ночному городу Угадаю с целью привлечения в интимные сети крупных ночных бабочек автохтонной закваски. Кроме того флаг был успешно применен для разгона несанкционированной демонстрации майских жуков, прилетевших в избытке на праздник слегка преждевременно и привлеченных на набережную реки Вонь пробной иллюминацией упомянутого дизайнера и мастера городских подсветок Жоржа Кайфулини.

«Ещё не Чен», а только—только начинающий графоман Туземский в то время и не думал писать никакого романа. Он только что завершил, а вернее скруглил, повесть про ЖУИ, избыточно устал от проделанного труда и решил отдохнуть за границей.

Чуть пораньше – да что пораньше – практически одновременно, а позже окажется, что и весьма кстати, к «Ещё не Чену» зашла перекантоваться по старой привычке иногородняя Мама Жуи, оказавшаяся по вине дочери без ночлега. (Кто такие детки ЖУИ – опять же см. первую книгу антипедагогической солянки Чена Джу. – прим. ред.)

Понимающие кратковременность и редкость сексуального момента в личной жизни Кирьяна Егоровича, и потому лукаво ухмыляющиеся товарищи, попив почти—что на ходу, – кто чаю с ванильным пряником, – кто водки с огурцом и рукавным занюхом, как бы нежданно—негаданно засобирались по делам.

Произведя на скучающую Маму неизгладимый эффект чрезвычайно интеллектуальными пересудами и исцеловав до обреза рукавов мамины ручки, товарищи Жоржа прихватили с собой три четверти кочана капусты (кочерыжку Мама оставила себе для поутряннаго завтрака) и исчезли с глаз долой, позабыв забрать некурящего Чена, который, покочевав по туалетам и рассмотрев всю кирьянову недвижимость, мирно расстелился на диване да так и заснул с погасшей трубкой в устах.

Примерно через полчаса пропажу маленького, но важного, иногороднего члена своей кампании, обнаружил и снарядил поисковую экспедицию сам кэптан д'Жорж. По первому же требовательному стукотку в стекло, не испытывая особых затруднений, Кирьян Егорович с Мамой ЖУИ подали испрашиваемое тело испрашивающему его опекуну, просунув Чена сквозь прутья оконной решетки, запроектированной в своё время первообладателем квартиры и одновременно её зодчеинтерьерщиком – Кокошей Урьяновым.

Могучий Жорж вставил отыскавшийся бесценный живой груз себе подмышку и, галантно раскланявшись перед собственниками двух окон первого этажа, удалился окончательно.

Скорей всего в спешке, но, может быть, и в качестве подарка (вымотавшийся Кирюша в тот день был слишком слаб умом, чтобы запомнить причину) знаменосец Чен оставил в прихожей графомана флаг, представляющий собой комбинацию из дубовой гардины прошлого века, окрашенной фломастером «под модное некогда, а сейчас не очень мербау» и суконного полотнища с намалеванными на нем скрещёнными костями и улыбающимся черепом, чрезвычайно похожим на автопортрет лысого знаменосца.

Томящаяся похотью Мама Жуи, не дождавшись окончания кирьновских сборов, угомонила свою страсть, укутавшись кринолином и скрестив в недоступный замок свои ножки.

Наспех собрав дорожную кладь и даже не перебросившись любовью с Мамой Жуи, – за дефицитом времени и ввиду неудобности для траха указанной выше позы, – графоман примостил в угол негабаритный флажок и прилег вымотавшимся перехожим каликой на холодный по—церковному пол и подсунув под затылок рюкзачок с предметами утрешной надобности.

Поглядывая ежеминутно в мобилу с ненадежной петушиной функцией, графоман с утреца встрепенулся, смахнул с лица грезы неутешенные водицею бездушною, вздрючнул наскоро телом, потом разбудил Маму, и, не доверив ей ключей от дверец железных, спешно умчал за иностранный рубеж.

***

В мгновение ока промелькнула Селена над чужестранными горизонтами, влача за собой жалкий, скрюченный в пятидневную спиральку хвостик.

***

Вернувшийся из дальних странствий усталым, но довольным, как после школьных каникул в фамильном огороде, Кирьян Егорович был озабочен поручением, отпущенным ему своими коллегами. А именно: графоман должен был по горячим следам, но не с кондачка, а с любовью и эпитетами, написать художественное сочинение о только что благополучно реализованном совместно с товарищами зарубежном вояже.

Идею написания сочинения неосмотрительно выдвинул как—то сам Туземский на одной из иностранных посиделок, расстроганный четырьмя литрами пива, воодушевляемый бельгийскими устричками, подзадориваемый близким адюльтером с аппетитными заграничными женщинками неодинаковых национальностей, сидящими по сторонам на расстоянии эрегированной ноги.

Товарищи идею ратифицировали, а вот фигуру произведения доверили определить самому графоману.

Чтобы было не хуже чем «трое в лодке», тем более что нас тоже четверо – единственно, чем напутствовали начинающего писателя его друзья. Аргументарий был убийственным по множественности и точности совпадений. «Псина» слегка не вписывалась, ибо четвертым в кампании был живой человек, а не глупое животное. Это был хоть и несмышленыш, но настоящий, хоть и тише травы, как показалось вначале, молодой человек по имени Малёха Ксаныч.