Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2016

• Название: Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2016
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016

Журнал поэзии «Плавучий мост» является некоммерческим изданием, выпускается на личные средства его создателей, при содействии и участии издательств «Летний сад» (Москва, Россия) и «Verlag an der Wertach» (Аугсбург, Германия). Периодичность издания – один раз в квартал.

«ХХ век оставил нам поэта разбитого реальностью, плохо справляющегося с ней. Мы выучили, как урок, что в этом и есть главное достоинство поэзии, даже ее цель, как ни странно. Эта необычная форма непрерывного эксгибиционизма затрагивает в основном тех пишущих, которым на удивление есть что сказать о страдании, о личных невзгодах, о трагических поворотах своей судьбы. Явление привело к правилу, что естественным образом родило и клише: алкоголик, неустроенный, одинокий, разведенный, полусумасшедший, аутист – значит шансы создать что-то есть. Или вышеперечисленное исходит из самой творческой воли… Мы наблюдаем и своеобразный род инквизиции, гонений, остракизма – все, что не вписывается в правило – ложно, поверхностно, вторично…» (К. С. Фарай)

---

«Ты на мое отчаянье похожа…»

Ты на мое отчаянье похожа.
Стоит звезда над сушей и водой.
Горит душа, и холодеет кожа,
И расцветает лютик золотой.

Дни выпадают, как дожди, и гаснут,
Как только дни – и как одним глотком,
Одним дыханьем говоря: – А вас тут
Забудут всех, не вспомнят ни о ком.

И ты мне скажешь, руки отнимая,
Что счастья нет, есть ветер и вода.
Затмилось сердце, слов не понимая,
И ветка ивы брошена туда.

Есть что-то в даре вечное, как в горе,
Привычное, как верность и тоска,
Как та река, впадающая в море,
Идущее волной на берега.

И это жизнь. Ее узор подвижен,
У ней изнанки нету никакой,
А на лице, среди цветов и вишен,
Мы вышиты коснеющей рукой.

Уже темны и тягостны посулы,
Сквозят черты, как ветер из дверей,
Сквозь плутни школы, сквозь глаза и скулы —
Деревьев, лодок, стен монастырей.

О эти дара вечные подарки,
Перерожденья, бденья забытье!
А все твои, Олимпия, огарки,
Твои и рисованье, и шитье.

1978

«Все кончится. Мы встанем в полшестого…»

Все кончится. Мы встанем в полшестого,
Погасим свет и выйдем в ворота.
Возьмем мы только шара золотого
С холодного и мокрого куста.

В ненастный год от Рождества Христова
Мы в этом доме спали на полу.
О смерти приказание готово.
О Господи! Последнюю стрелу
Ты вынул из колчана золотого.

С корзинкой яблок, в ватнике военном
Старуху-жизнь мы встретим на пути.
Горит в лесу свеча по убиенным.
Ни жизнь прожить, ни поле перейти.

На станции, читая расписанье,
Ты скажешь: – Совесть, кажется, чиста. —
Подписано о смерти приказанье.
О вспомните родимые места!

1980

«Над озером сгустившаяся мгла…»

Над озером сгустившаяся мгла
И полночь бьет в свои колокола.
– Ты кто такой? – Не помнящий родства. —
И негодует вещая листва.
Два всадника отсюда смотрят в даль,
Он – приподняв забрало, и вуаль —
Она. И заалеют купола,
И полдень бьет в свои колокола.
И день, единоборствующий с тьмой,
День памяти! И смелый ангел мой
Хохочет: – Гибель эта стоит свеч! —
И честь, и слава, и двуручный меч.
Пусть гаснет день – бывает свет иной.
То молнией, то полною луной
Могильные осветятся кресты.
И затрепещут вещие листы.

1984

«Пусти. В нас ни мужского нет, ни женского…»

Пусти. В нас ни мужского нет, ни женского.
Мы время, в нас часы заведены.
В свой бальный плащ, больную тень Нижинского,
Как будто в крылья мы облачены.

В краю ветров, июнем холодеющих,
Где моря вздох у горя на краю,
В саду дроздов, от яблок молодеющих,
Мы погубили молодость свою.

Как было жить с такой душой играющей
Сквозь эту жуть – не море, не листва,
А просто шут, от горя умирающий
С кругу родных, не помнящих родства.

Но в страны тех, у нас жестоко отнятых —
Что ж память их? – но вспомнить пробил час! —
Плывет на парусах, высоко поднятых,
Небесный свод, печально ждущий нас.

1985

К Музе

Вернись ко мне – я стану жить тобою
Одною, на других не глядя дам.
Уж ни запою и ни мордобою
Отныне предпочтенья не отдам.

Вокруг безумцы, будто я в больнице,
Не то убийцы, будто я в тюрьме.
Тебя одну, прелестная юница,
Одну тебя имею на уме.

(Плутовка не дается, не берется,
Она смеется, слушая вранье.
Она не Гретхен – так она упрется,
Что даже дьявол плюнет на нее.)

Другие льнут – да ведь они рябые!
Мне ненавистен их наряд простой.
А у тебя надкрылья голубые,
Победоносный усик золотой!

1985

«Гаральд, тебе целые земли малы…»

Гаральд, тебе целые земли малы,
Из птиц тебе нравятся только орлы,
И армия ждет тебя в Нарве,
И все ж ты играешь на арфе!
Как подвиги вечны, так вечны слова.
Как в рост косаря вырастает трава,
Так мерится витязь со скальдом,
Гаральд соревнуясь с Гаральдом.
И стоит лишь ночью мне пламя зажечь,
Кровавые блески ложатся на меч
И чудится, юное снова,
Гаральда военное слово.
Пускай музыканты взойдут на крыльцо,
Я их никого не узнаю в лицо,
Велю я им: – Песню сыграйте
О доблестном, славном Гаральде! —

И станут настраивать скрипку и альт,
И станут расстраивать сердце, Гаральд!
Оно для них что-нибудь значит
Лишь только когда оно плачет.

1986

«Август, твое ночное имя черней воды…»

Август, твое ночное
Имя черней воды.
Было ли что иное,
Кроме одной беды?
Памяти птиц пропавших
Траурный свет террас.
В нас, до утра не спавших,
Августа серый глаз.
И повторенье круга
Видишь в конце прямой.
И никакого друга,
Кроме себя самой.
Август! В твою дубраву,
В праведный холод фраз.
Ни по какому праву.
Просто в последний раз.

1988

Два стихотворения о Франции

1

Бессмертному слову – такая власть!
Пусть скажут: – Эх, вы! – А вы бы?
Тут книги, что некуда было класть,
Свершили свой честный выбор.
Нас жизнь еще хочет. Еще пока.
Но вот ей пора смеркаться.
От Дуче, от страшного земляка
Наскучило отрекаться.
Вчера мы приехали. И потом
Мы видели: месяц красный.
Мне нравится эта страна за дом
Старинный, за вечер праздный.
Вчера мы тут выпили у огня,
Я к ночи пришла проститься.
Кто спросит, скажите, что нет меня.
Ненастье, большая птица.

1990

2

В этой странной стране мы чего-то ждем.
Здесь недаром мучился Мопассан,
А Тургенев долго бродил с ружьем,
Чтоб потом узнать, где сидит фазан.
Заманивший ирис, последний цвет.
Обмакни перо – и пиши ноктюрн.
Мы затем влеклись сюда столько лет,
Чтоб о том узнать, чем грозит Сатурн.
А гроза разрывает – и снова шьет
Свой лиловый саван, свой новый сон.
Человек оживает и снова ждет,
Вот находит гавань – и снова стон.
Жизнь! Сидишь с ней вечером без огня
У окна, потягивая винцо,
И она вдруг скажет: «Люби меня.»
И – о, ужас! – глянешь в ее лицо.

1992

«Ты страшная, ты властная, ты злая…»

Ты страшная, ты властная, ты злая.
Ты холод – пальцы от тебя не гнутся.
На милый север – гибели желая,
На грозный север я хочу вернуться.
Там стынет сердце, честно извиваясь
В руке судьбы, в покатой пасти зверя.
На снежный север, смерти добиваясь,
Еще сильней, еще опасней веря.
В Сибирь, к оленям, в замиреньи нежном,
А ей ненужным, фантиком бумажным,
Теперь, как прежде, ленником прилежным,
Презрев спасенье, пленником отважным.
Невзгоды те – они и те желанны.
Пускай презренным, что ни говори там
Орлом времен Екатерины, Анны, Елизаветы —
Подлым фаворитом.
А память – да, она болит годами,
Всегда, всегда, когда глубокой ночью,
Как старый плащ, утыканный звездами,
Летит душа, изодранная в клочья.

1990

«Мы возвращаемся скоро домой…»

Мы возвращаемся скоро домой.
Раньше мы только летали в погоне
Все за несбывшимся. Этой зимой
Мы возвращаемся в спальном вагоне.
Вот мы решаемся, слезы лия,
Свой комфортабельный миг продлевая,
Вот мы прощаемся – еду ли я? —
Только из высших материй кроя,
Не ошибаются, где долевая.
Кельнский собор проплывает во мгле,
Ложечка песню выводит в стакане.
Мы угораем в вагонном тепле,
Мы приближаемся к нашей земле.
Польша, как в пеплуме, вся в этой ткани.
Эта ж, как пеплом, обшита снежком.
После Италий сощуришься: та ли?
Та и не та, что уходит пешком
В ветхой одежде, с простым посошком,
В меркнущей памяти дальние дали.

1993

«Семь городов у Бога, семеро львов у Бога…»

Александру Радашкевичу

Семь городов у Бога, семеро львов у Бога.
Ты оглянись немного, не замедляя бега.
Мимо ведет дорога. Что ж, что уделов много,
Но ни в одном у Бога не было столько снега.
И ни в одном так много северных светлых арок
В прочем краю хибарок. За ледяным стеклом
Только один огарок высветит море чарок
На одного живого, сникшего за столом.
В мире, что вечно ищет вещего в каждой вещи,
Был он последний нищий, но не последний певчий.
Вновь занывает вьюга. Только Тобой ведом,
Вот он помянет друга, вот он покинет дом.

Шпага, седло и фляга. Крылья, перо, бумага —
Иго мое бо благо. – Держится этот круг
Лишь положась на Бога. Не выпуская флага,
Не замедляя шага. Не покладая рук.

1994

«Все как тогда: ручей переезжая…»

Все как тогда: ручей переезжая.
Бежит вода. Лежит земля чужая.
Тень прошлого, встающая со дна.
И потому им тайны не открою,
Что в брачной паре едут брат с сестрою.
Кто здесь поверит в это? Мысль чудна.
Как это странно: жизнь начать с начала,
Ведь прежнее еще не отзвучало,
Ведь прошлое еще не излилось.
Да, эта жизнь – совсем другое дело,
И эта плоть – совсем другое тело,
Не то, что пело, мчалось и клялось.
И мысль моя: быть может, одолею.
И тень ея: быть может, околею.
Взгляд рвется прочь – там горная гряда
И луч, как меч. горит холодным блеском.
И сероватым, и последним всплеском
У ног Изольды смелая вода.

1995

«Предайся вере и надежде…»