Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2016

• Название: Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2016
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016

Журнал поэзии «Плавучий мост» является некоммерческим изданием, выпускается на личные средства его создателей, при содействии и участии издательств «Летний сад» (Москва, Россия) и «Verlag an der Wertach» (Аугсбург, Германия). Периодичность издания – один раз в квартал.

«ХХ век оставил нам поэта разбитого реальностью, плохо справляющегося с ней. Мы выучили, как урок, что в этом и есть главное достоинство поэзии, даже ее цель, как ни странно. Эта необычная форма непрерывного эксгибиционизма затрагивает в основном тех пишущих, которым на удивление есть что сказать о страдании, о личных невзгодах, о трагических поворотах своей судьбы. Явление привело к правилу, что естественным образом родило и клише: алкоголик, неустроенный, одинокий, разведенный, полусумасшедший, аутист – значит шансы создать что-то есть. Или вышеперечисленное исходит из самой творческой воли… Мы наблюдаем и своеобразный род инквизиции, гонений, остракизма – все, что не вписывается в правило – ложно, поверхностно, вторично…» (К. С. Фарай)

---

«Все как тогда: ручей переезжая…»

Все как тогда: ручей переезжая.
Бежит вода. Лежит земля чужая.
Тень прошлого, встающая со дна.
И потому им тайны не открою,
Что в брачной паре едут брат с сестрою.
Кто здесь поверит в это? Мысль чудна.
Как это странно: жизнь начать с начала,
Ведь прежнее еще не отзвучало,
Ведь прошлое еще не излилось.
Да, эта жизнь – совсем другое дело,
И эта плоть – совсем другое тело,
Не то, что пело, мчалось и клялось.
И мысль моя: быть может, одолею.
И тень ея: быть может, околею.
Взгляд рвется прочь – там горная гряда
И луч, как меч. горит холодным блеском.
И сероватым, и последним всплеском
У ног Изольды смелая вода.

1995

«Предайся вере и надежде…»

Предайся вере и надежде,
Бредя осеннею порою.
Душа все та же, что и прежде:
Дитя в матроске за игрою.
Хлопочет, мишку обнимая,
К учебе рвением пылая,
И уж совсем не понимая,
Зачем судьба такая злая.
И скажет месяц – или ветер —
А может туча, проплывая:
– Так мало дней уже на свете,
Зачем из тратить, унывая?
Допей вино свое, голубчик,
Доверься мерному качанью,
Меж колыбелью и печалью,
Меж колыбелью и печалью.

Пусть рядом грустная, нагая,
Скучая. плача. холодея
Присядет осень, излагая
Свои бредовые идеи
И грянет день не сожаленья,
Но умиленья и отваги,
И ты раздашь свое именье
И подожжешь свои бумаги.
В унылой гавани постельной
Заблещут бисер и стеклярус,
А дальше – ветер корабельный
Умело схватывает парус.

1998

«Владетельного герцога посланье…»

Владетельного герцога посланье.
Зажжется к ночи новая звезда.
Но медлит день, несущий на закланье
Свой бледный свет. И грусть как никогда.

Еще не вечер, но немножко поздно…
Кончается поэзия. К концу
Подходит август – холодно и звездно —
Как блудный сын к хрипящему отцу.

Уходит день. Он где-то в Ливерпуле.
В России ночь, давно уж там темно.
Там снова занят отливаньем пули
Наш человек. Но это все равно.

Зажжем свечу – темно мне. У огня же
Я вижу лучше, чем при свете дня,
Что жизнь прошла. Настала осень, княже,
И золотом осыпала меня.

Мне скучно, бес. Всех нет, но хоть бы слезы…
Посмотришь в сад – и что же видишь ты:
Что все прошло. Остались только розы,
Георгия Иванова цветы.

2000

«Остановите лошадей!..»

Остановите лошадей! – Заря
Вечерняя печалилась, качались
Над головой цветы, и лекаря
К остывшему Потемкину домчались.
…Из глубины раздался голос, бас,
И с высоты ответил голос Бога.
Летевшая помедлила немного
И села на резной иконостас.
И вздрагивали, как двойные створки,
Два пудреные крылышка сквозь сон.
Безвременье. Империи задворки.
Безрадостная молодость. Херсон.
И в прошлое проваливались ноги.
Туда, туда, подальше от судьбы
Ведите нас, тенистые дороги
Под вязы, под дуплистые дубы…
Прошли века. Но точно так же, князь,
Я в поле умереть хочу, на дальней
Отеческой земле многострадальной,
Предчувствуя, тоскуя и винясь.

2002

«Мне снилось, что я соглашаюсь смириться…»

Мне снилось, что я соглашаюсь смириться
С безрадостной жизнью оставшейся этой. —
Скорей умереть, подавившись конфетой
Со странным названием «Озеро Рица»!

Проносится птица с отчаянным криком.
Струится над озером мгла голубая.
Здесь речь о тебе, о прощаньи великом.
Промчаться, два плавных крыла выгибая,

И разве что в чьей-то душе сохраниться
Как озеро, вечер и птица лесная.
А озеро Рица теперь заграница?
– Черт, старая карта. Не знаю, не знаю…
Как скоро, невидимой ниткой прошитый,
Спускается сумрак на тихие воды!
Кончается век, неудачно прожитый.
В нем было счастливого: виды природы.

Конец теперь бедам, трудам и заботам —
На черном, чужом берегу океана.
И снова я буду твоим Ланселотом.
Твоим Ланселотом, моя Вивиана.

2001

«Проезжаю я мост…»

Проезжаю я мост. Речка Речица,
Словно быстрое время, течет.
Все проходит, а это не лечится,
Все минует, а это не в счет.

Где-то здесь моя детская родина,
Завалящей любви леденец,
Мост калиновый, речка Смородина,
Змей Горыныч и меч-кладенец.

За леском меня ждет речка Талица,
Плеск и блеск замедляют свой бег…
Все оставит, а это останется,
Все отстанет, а это навек.

Мчись, конек мой, покуда распутица
И судьба не заступят нам путь.
Речка Тьма перед нами расступится,
Понесет, засосет… Ну и пусть.

2016

«Вот жизнь наигралась, сгорела дотла…»

Вот жизнь наигралась, сгорела дотла,
Осталась какая-то малость.
А я как Марина Иванна жила.
Посуду все мыть порывалась.

И сколько потом километров и миль
Безумные ноги носили,
Я все нарывалась, как Осип Эмильевич,
Хотя нас не просили.

Но я не умру под забором, как Блок,
Не дам им в обиду меня я,
А буду лежать и смотреть в потолок,
Быть может чего сочиняя.

И пусть их посуда пребудет грязна,
Зато у нас чисто в палате.
И я – величава, мудра и грузна,
Как Анна Андревна в халате!

2016

Надежда Кондакова Слово о Галине Погожевой

В стихах Галины Погожевой – чистый звук, случай в сегодняшней поэзии редкий.

Природа этого явления таинственна. Наверно ближе всего подводит к объяснению его – аналогия с работой скрипичных мастеров, ведь скрипка сама создавалась как аналог человеческого голоса.

Даже при условии, что мастера работают с одним и тем же материалом (ель, клен, черное дерево), идеального звучания достигают лишь единичные экземпляры, причем, сам мастер чаще всего не может объяснить, почему у него «получилось» или «не получилось». Чистота звука скрипки – явление божественного порядка, – считали в старые времена, да и сама скрипка, единственный инструмент, который обожествлялся, подобно греческой арфе. Сохранились даже названия частей скрипки: голова, шея, грудь, талия…

Материал у всех поэтов тоже один – жизнь. И почему у одних в стихах она звучит, а в других глуха, как фанерная болванка или пуста, как электронная имитация природного звука – сказать трудно. Возможно на какое-то объяснение наводят строчки прекрасного «серебряного» Иннокентия Анненского, – кстати, тоже о скрипке, о смычке и струнах:

И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Мук и страданий в жизни любого стоящего поэта достаточно. У многих – даже перебор. Однако если эти чисто человеческие страхи и смятения лезут в стихи в чистом, «необработанном» виде, то божественная «музыка сфер» перед поэтом закрыта.

Галина Погожева родилась в Москве в семье, где за поколением родителей, советской технической интеллигенции, невидимой стеной стояли крестьяне, сельские учителя, священники и монахи. В юности нам кажется, что мы – это только «мы сами» с ворохом прочитанных книг и повышенных ими самоощущений. Пушкин и Блок представляются более важным звеном бытия, чем какие-то деды и тем более – прадеды. С истинным взрослением души эти составляющие меняются местами.

Деда ватник и прадеда ряска
Очевидцы скитаний и бед.
Раз в году вам положена встряска,
Очищающий солнечный свет.

Ну а нам полагается низко
Поклониться и их помянуть,
И в невидящий глаз василиска
Ненавидящий взгляд повернуть.

Дарит нам еще труп этот львиный
Горький мед. На холмах и во рвах
Надо всей среднерусской равниной
Веет ветер в пустых рукавах.

Одержимые этой державой
Все ж недаром, сквозь снег и метель,
За подстреленной птицей двуглавой
Мы пошли как Тильтиль и Митиль.

Нам теперь змееяд предводитель.
И велят нам идти до конца
Государя полковничий китель
И полковничий китель отца.

Литература, обозначенная светом прямо не упомянутого здесь Метерлинка, побеждена живой историей. «Полковничий китель Государя» и «полковничий китель» отца-фронтовика – не музейные артефакты, а прямые свидетельства нерушимой связи трагических русских времен, определившей и жизненные приоритеты поэта. На мой вкус именно такие стихи, с подспудной «одержимостью» державой, являются истинно патриотическими. Лозунги и клятвенные уверения оставим неистовым ревнителям «красного проекта».

На московском литературном горизонте Галина Погожева появилась в начале 70-х, то есть примерно тогда же, когда и я. Мы люди одного поколения, и даже, как выяснилось, бродили в юности одними и теми же тропками. Семейные наши истории с раскулачиваниями и гонениями отчасти тоже похожи. «Невидящий глаз василиска» – генетически впечатался в память. Мне повезло больше, в свете исторической правды я поздно, (и сначала лишь из подцензурных книг!) – узнала обо всем, что случилось сто лет назад с моей родиной и девяносто лет назад – с моей семьей. Родители, испытавшие на себе груз отщепенчества, хранили нас с сестрой от «лишних тайн». Галина знала обо всем с детства. Возможно поэтому все ее попытки вписаться в литературный ландшафт «семидесятых» оказались тщетны. И дело было совсем не в «антисоветскости» или модно возникшем тогда «диссидентстве» – это детская болезнь прошла мимо Галины, равно как и последующая стрижка купонов со всего этого. Просто в стихах Погожевой той поры витал какой-то вневременной, какой-то «не-советский», не фиксирующий время – дух, причем, дух мятущийся, ищущий высшую правду мира и высшую гармонию жизни. Свою роль сыграл и поведенческий ригоризм, неприятие существовавших на тот период журнально-издательских «норм» общения.