Лесли Блюм - Все себя дурно ведут

• Название: Все себя дурно ведут
• Автор: Лесли Блюм
• Жанр: Биографии

Лесли М. М. Блум – признанный журналист и автор бестселлеров New York Times. В настоящее время Блум специализируется на историях об историко-культурных достижениях и задокументировала основополагающие моменты в карьере Джексона Поллока, Трумэна Капоте и Эрнеста Хемингуэя, среди других великих людей. 7 июня 2016 года компания Eamon Dolan Books / Houghton Mifflin Harcourt выпустила новую книгу Блум «Все себя дурно ведут: правдивая история за шедевром Хемингуэя», чтобы отпраздновать 90-ю годовщину выпуска романа «И восходит солнце» в 1926 году. Книга стала бестселлером вскоре после ее публикации. «Все себя дурно ведут» – первая книга, рассказывающая полную историю самого раннего опубликованного романа Хемингуэя и того, как он привел его к международной известности. Она отобрала бесчисленные письма, интервью, эссе, давно ушедшие из печати мемуары, архивы и опросила десятки потомков прототипов персонажей, которые сыграли важную роль в воплощении в жизнь романа «И восходит солнце» – включая членов семьи и друзей Хемингуэя, – оракула джазовой эпохи Ф. Скотта Фицджеральда, грозного редактора Максвелла Перкинса, юмориста Дональда Огдена Стюарта и многих других. В глубине души все ведут себя дурно – это история о том, как Хемингуэй стал Хемингуэем.

---

Вечером накануне отъезда супругов из Чикаго Хемингуэй зашел к Андерсону, чтобы занести символ своей признательности: огромный армейский вещмешок, наполненный консервированными продуктами из его квартиры, общим весом более сотни фунтов. Этот жест тронул Андерсона.

«Помню, как он поднимался по лестнице, великолепный и широкоплечий, во весь голос обращаясь ко мне, – вспоминал Андерсон. – Здорово он придумал – принести приятелю-писаке еду, которую он все равно не взял бы с собой»[73].

Андерсон сторицей отплатил ему за услугу. Через несколько дней, когда Хемингуэй поднимался на борт трансатлантического лайнера, при нем была редкая валюта, которую не принял бы ни один банк: личные рекомендательные письма Андерсона, адресованные самым влиятельным фигурам литературного Парижа.

Супруги Хемингуэй прибыли в Париж накануне Рождества – далеко не в самое благоприятное время для знакомства с городом. Это было все равно что увидеть прославленную и эффектную красавицу без макияжа, в тот момент, когда она мучается похмельем. Даже беднейшие экспаты старались сбежать от сырой и унылой парижской зимы, и Хемингуэи вскоре последовали их примеру. Но сначала им предстояло сойти с поезда, добраться до гостиницы «Жакоб э д'Англетерр» в Сен-Жермене и обустроиться на новом месте. Шервуд Андерсон жил в том же отеле во время недавнего пребывания в Париже и рекомендовал его супругам; он даже заранее прислал приветственное письмо, которое ждало их прибытия. Отель отличался дешевизной – 12 франков, или чуть меньше доллара, в сутки – и пользовался дурной славой в экспатриантских кругах[74]. «„Гранд-отель“ Викки Баум был лишь бледным подобием интриг и драм, происходивших в этом отеле», – вспоминал один бывший парижский редактор[75]. Длинный список колоритных знаменитостей из числа творческих личностей, живших там, компенсировал унылый интерьер.

Подобно всем вновь прибывающим в Париж американцам, чета Хемингуэев бросила свой багаж в номере и поспешила в кафе «Дом» – движимый сплетнями и нервный центр экспатриантской колонии Левого берега. «Дом» считался эффективным средством от одиночества: сюда стекались все; его завсегдатаи, похоже, дали обет помогать новоприбывшим освоиться в Париже и присоединиться к их компании. Очень скоро Хемингуэя начали раздражать подобные кафе и их «постояльцы», как он называл экспатриантскую клиентуру, но поначалу супруги прочно обосновались в «Доме», борясь с головокружением и дезориентацией, которые испытали, впервые ступив на чужую территорию[76]. Там Хемингуэй и Хэдли потягивали горячий пунш с ромом и описывали первые впечатления в письмах к друзьям и родным.

«Мы бродили по улицам день и ночь, рука об руку», – сообщал он Андерсону. Было холодно, жаловался Хемингуэй и добавлял, что они приуныли[77]. «Не знаю, каким я представлял Париж, однако оказался он не таким», – позднее вспоминал он[78].

«Дом» обеспечил им временную передышку, но снаружи голые деревья и автобусы были словно покрыты слизью серого дождя. Блуждая по улицам, Хемингуэй и Хэдли всматривались в холодные каменные дворы и витрины магазинов, видели, как над конскими крупами поднимается пар. Многое в этом городе резало глаз. Экспаты, которые, пошатываясь, брели домой после попойки, продолжавшейся всю ночь, могли столкнуться с играющим на рожке пастухом, ведущим по улице стадо черных коз, или телегой, полной моркови. И город, и многие его обитатели будто носили на себе шрамы, напоминающие о войне. «Я видел, как хорошо справляются они с нехваткой конечностей, оценивал качество искусственного глаза и мастерство, с которым были восстановлены их лица», – рассказывал Хемингуэй[79]. Для Хэдли Париж был «непостижимо странным городом, удивительным и ужасным»[80].

Супружеская пара искала утешения в непритязательной роскоши и развлечениях. Район, к счастью, был невелик: центром его светской жизни являлись несколько кафе и баров, расположенных на расстоянии пары кварталов один от другого. Муж и жена подолгу гуляли, но радовались возможности вернуться в исходную точку. Хэдли поглощала французские пирожные, Хемингуэй погружался в составление восторженных, подробных отчетов о дешевизне еды, вина, литров различных спиртных напитков и номеров в отеле. Из-за инфляции Париж оказался весьма доступным для американцев[81]. Американский доллар был здесь королем и стоил двенадцать с половиной франков, канадский доллар стоимостью одиннадцать франков – лишь принцем. Даже вокруг сравнительно бедных приезжих увивались владельцы местного бизнеса, от хозяев отеля до рестораторов и poules, то есть проституток[82]. Почти каждый американский экспат мог рассчитывать, что с ним будут «обращаться как с миллионером и недолюбливать так же», по словам Альфреда Креймборга, еще одного американца, прибывшего во Францию в начале 20-х годов[83].

Хотя Париж и оказался доступным для Хемингуэев, более изысканные и декадентские удовольствия города поначалу ускользали от них. Они были чужаками, одинокими и оторопелыми. В тот момент им было бы трудно поверить, что однажды они станут олицетворением всего романтичного и заманчивого, что только имелось в Париже 20-х годов.

Несмотря на жалобы, что репортерская работа отвлекает от серьезных писательских устремлений, Хемингуэй сумел добиться места парижского корреспондента газеты «Toronto Star». Работа была внештатной; предпочтение отдавалось атмосферным сюжетам, а это означало, что ему платили за меткие наблюдения за его новой средой обитания.

Редакторы на родине Хемингуэя быстро заметили, каким неиссякающим спросом пользуются очерки о Париже[84]. Богатые американцы давно уже помешались на парижских модах и кухне, однако с недавних пор всемогущий доллар сделал парижские удовольствия доступными гораздо более обширной демографической группе. Дебютантки, голодные художники и даже недалекие буржуа со Среднего Запада начали проявлять живой интерес ко всему французскому – от светских событий в растущей колонии экспатов до манифестов различных художественных течений, возникших в кафе и салонах города. Репортер Артур Пауэр принялся освещать жизнь монпарнасских художников в рубрике парижской газеты «Herald» под названием «Вокруг студий»[85]. Молодой журнал «New Yorker» поручил писательнице Дженет Фланер вести выходящую раз в две недели рубрику «Письмо из Парижа», в котором она подробно расписывала все – от политических до постельных сплетен (пересечение этих сфер неизменно оказывалось самым увлекательным). Журнал «Vogue» писал о Париже и рекламировал его так усердно, что в буквальном смысле слова вербовал американцев и грузил их на корабли. Он даже предлагал читателям услуги парижского информбюро[86].

«Париж, вероятно, самый щедрый город мира, изобилующий чистыми наслаждениями», – восторгался автор одной из статей в «Vogue»[87].

С другой стороны, материалы Хемингуэя были не настолько захватывающими. Ему не понадобилось много времени, чтобы оценить своих современников и расписывать их изъяны на страницах «Star».

«Париж – мекка мошенников и притворщиков», – заявил он в статье, сочиненной вскоре после приезда. Париж наводняли американцы всех мастей, называвших себя во Франции знаменитостями – от мнимых звезд танца до боксеров с несуществующими чемпионскими титулами. Этим беспутным гостям из Америки обман сходил с рук только благодаря «невообразимой дремучести» французов. На случай, если кому-нибудь еще придет в голову выдавать себя в Париже за корифея, Хемингуэй давал совет: «Назовитесь чемпионом какой-нибудь далекой страны и впредь держитесь от этой страны подальше»[88].

Он не преминул пустить и острую, сверкающую стрелу в экспатов, наводнивших монпарнасские кафе. «Накипь из Гринвич-Виллидж была снята и перенесена большой шумовкой в кварталы Парижа, ближайшие к кафе „Ротонда“», – утверждал он. («Ротонда» служила еще одним известным местом сборищ экспатов, располагаясь по другую сторону бульвара, напротив «Дома»). По мнению Хемингуэя, позеры-туристы и завсегдатаи-экспаты, втискивающиеся в «Ротонду» по тысяче человек за раз, «так силились подчеркнуть небрежную индивидуальность своей одежды, что в результате выглядели одинаково эксцентрично». От них едва ли стоило ждать бессмертных творений, полагал он: «С добрых старых времен, когда Шарль Бодлер водил на поводке пурпурного омара по тому же древнему Латинскому кварталу, в кафе было написано не так уж много хороших стихов»[89].

Со стороны Хемингуэя выбор темы был дальновидным, способным наверняка привлечь внимание. После войны кафе и бары Левого берега служили фоном для множества экспатриантских мелодрам и дебошей, в них существовало немало неписаных правил. Как только новички появлялись в «квартале», как называли Монпарнас, они тщательно выбирали кафе, которое начинали посещать постоянно, и о них судили в соответствии с этим выбором. «Дом» был официальной фабрикой слухов в среде американских экспатов: каждый, кто хотел пустить непристойный слушок, показаться с новой любовницей или похвалиться продажей нового романа, выбирал для этой цели «Дом», и тогда известие разносилось быстро. Постоянные посетители «Дома» осуждали клиентов «Ротонды», вдобавок в литературных кругах было принято ненавидеть хозяина «Ротонды», кого называли то «хамом и свиньей с кислой рожей», то просто «мерзавцем»[90]. (Его вина: он заявил, что дамам в его кафе запрещается курить и находиться без головных уборов – неприемлемая политика для американцев, приехавших в Париж. К счастью, бульвар был слишком широк, чтобы посетители «Дома» и «Ротонды» кидались друг в друга стульями, однако брань все равно была отчетливо слышна сквозь шум транспорта.