Даниил Грачев - Письма на краю тумана. Инстаграм-роман

• Название: Письма на краю тумана. Инстаграм-роман
• Автор: Даниил Грачев
• Жанр: Современная русская литература
• Год: 2020

Древний город, древние цвета, трещины, пестрые и яркие вкусы, кофе, морская соль и золотое солнце на верхушке Айя-Софии. Один день в Стамбуле и две истории: его, которую он перескажет в соцсетях, и ее – записанная в письмах ушедшему мужу. Посты, картинки, султаны, мечети, мечты и ваши мысли. Две судьбы двух незнакомцев, один город и один туман на двоих. Долгожданный первый инстаграм-роман Даниила Грачева перенесет вас на улицы, которые пережили Византию и Османскую империю, на берега пролива Босфор и Принцевы острова. Улицы, которые переживут все вопросы и все ответы. В этом путешествии герои вспомнят свою жизнь и прошлое, отправятся в плавание по своим туманам, возможно, для того, чтобы в финале встретиться. И Стамбул им в этом поможет. Придет время, когда все будет сказано и все туманы рассеются.

---

Тут уважение существует по иным правилам. Тут же уважение ритуально передается, стелется над каждой маленькой робкой травинкой, пробившейся сквозь пыль: ударь ногой и ничего от нее не останется. Но почтение не затоптать. Уважение к камню, который устоял и который можно выкинуть в море или на свалку. Но почтение не выбросишь. К ручью, что вообще замолк. Но почтение не онемеет. Тут боятся джиннов, но их уважают. Боятся смерти, но ее тоже уважают. Уважение – это к отцам и дедам, к датам и рифмам, к кошкам и солнцу, к молитвам и молящимся, к сошедшим с ума, к прозревшим и ослепленным, к нищим, к легендам, к канонам и законам, к подмастерьям, к вдохновению, к врагам и иноверцам, к послам и красному цвету. К стране, к городу, к дому и только так это уважение становится взаимным. Оно непрерывно циркулирует во всем. Тогда оно приобретает иное звучание. Оно не просто в словах или гимнах. Оно расползается, проникает. Оно становится частью просто поведения. Оно становится правой рукой, девизом, плечом друга, надежным конем, костылем, если шагать становится труднее. Оно становится обыденностью. Тут, когда входят в комнату, сгибаются, учтиво опуская голову, и снова сгибаются, пятясь спиной, когда выходят. Так заведено. Это уважительный взаимный договор. Вашу руку тоже будут целовать и касаться лбом, когда дорастете. Здесь целуют руку старшего в уважительном поклоне. Руку чужую или родную, в грязи или в шелковой перчатке, в морщинах или перстнях, в мозолях или с шелковой кожей; руку, которая пахнет лошадиным навозом, восточными духами, хлебом, красками, закатами, землей, страхом, болью. И нет в этом унижения, ведь склоняешься ты, скорее, не перед просто рукой, а перед ликом уважения ко всякому, кого Бог наделил способностью вам ее протянуть.

Так принято и так заведено. Очевидно, что не всегда этой традиции достаточно. Энес уважал эту традицию, но она иногда казалась ему совершенно негодной в отношении некоторых людей. «Бывают же люди, которых не хочется трогать, заводить разговоров, просить, в случае чего, да и взглядом с ними лучше не пересекаться. Такие встречаются везде. И их все равно нужно уважать, так полагается», – раздумывал Энес, видя одну персону в своем кафе. Эти люди не просто живут, они сживают. Сживают со свету всех и вся. Все, что сколько-нибудь наполнено жизнью, должно ее лишиться, в угоду их желанию. Вернее, даже не желанию, а тому, что им кажется, так нужно – «ишь вздумали смеяться». Они высасывают жизнь из всего, что сколько-нибудь ею наполнено. Из гроздей винограда, поющей за окном синицы, из пробегающей мимо собаки, из летней прохлады или же звона колокола. Они готовы к каждой новой склоке, они провоцируют их нарочно, они живут ими. Они не умеют иначе. Им все мало. Все им чересчур громко, тихо, сладко, кисло, весело, пошло, жарко, холодно – одним словом, все не так. Кажется, что одно их присутствие отравляет все вокруг. Молоко киснет, увядают незабудки, и вода становится горче. «И вот их нужно уважать, и только по причине возраста, глупых цифр и давно установленных правил», – думал Энес, поглядывая искоса на одну даму, которая уже пришла в гости.

Старая Сайжи-тейзе чесала свой острый нос, похожий на клюв дятла. И делала она это так усердно и рьяно, что казалось, он вот-вот отвалится и останется на белоснежном платке с синей каймой у нее в руке. Она сидела в кафе на красивой террасе в кипарисах и щурилась под приятным теплым солнцем (платок она уже убрала в карман). Она была когда-то школьной учительницей или даже директором медресе, от которого шарахались все ученики. Неизвестно, что она преподавала, вероятно, «научное ворчание», но Энесу казалось, что дети были не в восторге от нее (она крутила свое кольцо с большим бирюзовым камнем на сером пальце в багровых пятнах).

А как тут можно быть в восторге? Ей все было не так (Энес принес ей чашечку кофе). Казалось, ее ничего не способно обрадовать, как бы сильно не стараться. Она всегда была чем-то недовольна: «В этот раз молока можно было бы и налить побольше». Обычно же оно было чересчур холодным, горячим, «я просила без молока», «с молоком». Ей розочка из пены в чашке была чересчур вульгарной, а сердечко «неудачным декором». Она ничего не ела, только пила двойной американо с молоком каждое утро. И при этом умудрялась плямкать, причмокивать (конечно, кривясь и выражая недовольство), кашлять, невнятно причитать и отравлять собою свой собственный утренний кофе. Она просто шипела, будто чугунный утюг, на который попали капли воды.

Обычно, когда Энес ей подносил чашку кофе, она говорила «благодарю», но если честно, она никогда не говорила этого. Она только бормотала эти слова, теряя гласные, куда-то в складки своего рта и воротника у шеи. Если мимо проходил кот, то его нужно было отогнать (невероятно красивой, элегантной палочкой с золотой головкой), а если кот спал на стуле, то именно за этот столик ей нужно было сесть, согнав спящего беднягу. При этом, конечно, стул выбирался другой. И делала она это так элегантно и грациозно, будто не нарушала чей-то сон, а, следуя благородному душевному порыву, выпускала животное на волю. Она вообще очень элегантна – надо отдать ей должное. В ней была какая-то притягательность от этой суровости. Возможно, просто как диковинку из какого-то паноптикума, ее хотелось разглядывать, но не вступать в диалог. Упаси Аллах. Она как эта ее палочка, она трость – подтянутая, собранная, с блестящим и холодным набалдашником. Наверное, она могла и огреть чересчур активного ученика подобным милым аксессуаром. Во всяком случае, на птиц она им замахивалась регулярно.

«Неужели она на самом деле такая, какой кажется», – думал Энес с сомнением, – люди часто заблуждаются, считая, что видят других насквозь. Но, возможно, и я ошибаюсь». Ее седые волосы были убраны в тугой пучок на затылке, напоминающий горстку несчастного пепла, из него выпало несколько снежных прядей-сосулек. Она была аристократично бледна, безжизненно бледна, с двумя черточками румян на высоких скулах, которые скорее придавали образу комичности, а не жизни. Румяна были бессильны. В ней не было жизни, она появлялась только в те моменты, когда она чем-то укоряла. Тогда казалось, ее наполняет какое-то только ей понятное удовлетворение. Будто в ее цепкие лапки попала добыча, и теперь бедняжка может не трепыхаться, она обязательно превратится в сморщенный изюм. Безусловно, эта призрачная власть и надменность ее забавляли. Как мало нужно для радости и этому человеку тоже.

Она сидела прямо, с ровной спиной, будто проглотив кол, с высоко задранным четким подбородком. Сухая, с тонкими пальцами – про такие говорят «музыкальные». В перчатках-морщинах, очень собрана, самодовольна. У нее были тонкие, угловатые, скупые черты лица и такая же сетка тонких морщин-углов. Лицо этой дамы всегда было скрючено особым, непостижимым образом, все перекошено, будто она только что съела дольку лимона или неспелый крыжовник. Ее глаза маленькими бусинками с шипами впивались во все вокруг, оставляя проколы. Она была одета по-европейски, предпочитала темные вещи, иногда в клетку. Жакет, юбка или платье (но никаких брюк) и обязательно в белой накрахмаленной и скрипучей от этого блузке. На вороте к блузе была приколота камея и кружевная оторочка создавала что-то типа ошейника, как у какой-то важной птицы. Казалось, кружево было настолько жестким, что если бы Сайжи-тейзе неловко дернула головой, оно тот час бы снесло ей голову, подобно гильотине. Но у нее не было неловких движений. Она двигалась также сухо, четко и жестко, что ли. Так что голова была на месте и легко могла осыпать всех вокруг своей черствостью и шипением.

Удивительный человек, вроде не делает ничего откровенно плохого (Сайжи-тейзе снова гневно глянула в сторону идущей мимо девушки; хорошо, что взглядом не убивают). Но она буквально искрится, источает всю эту «плохость», мелочность, яд. Нет, Энесу не казалось, она действительно была такой. Где же все это обаяние снисходительности, так необходимое возрасту? Где это милосердие? Капля снисходительности может сделать нас добрее, а одно милосердие способно умножить радость вдвое. А ведь она когда-то была девочкой, маленьким ребенком, чьей-то радостью. Прелестью. Любовью. Хотя нет, такие люди уже рождаются тростями – старыми, сухими и жестокими прутьями. И ты должен их тоже уважать. В данном случае, Энес предпочитал сдержанную учтивость. Возраст и мудрость не всегда попутчики.

Энес пост

будь светлее, пожалуйста. будь чуть теплее, чище, без теней. без этих хитросплетений. без привычных прививок пристрастий. без твоих бесконечных вопросов и уколов. помолчи. присмотрись. вглядись. ощути. стань бенефициаром поля и этой седости. иней осядет на висках, скулах и смешается с морщинами твоих мыслей, поступков, мнений. растерял все? забыл? не беда. иней любую глупость, расточительность, скверность убелит и сравняет. тебя все равно будут уважать. хотя бы делать вид. твоей руки коснется поцелуй. седину всегда уважают. даже незаслуженно. часто незаслуженно. априори. просто так. просто так положено. условность. какая глупость. так что постарайся быть просто чуть добрее. и снисходительнее к нашим губам.