Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение

• Название: Человек-землетрясение
• Автор: Хайнц Конзалик
• Издательство: Олимп
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1993

Хайнц Г. Конзалик – популярнейший западногерманский писатель, автор многих остросюжетных романов, выпущенных на Западе огромными тиражами. На русском языке произведения Конзалика издаются впервые.

Главный герой романа «Человек-землетрясение» Боб Баррайс – наследник миллионного состояния, ведущий беззаботную жизнь красавца-плейбоя. Друзья и возлюбленные, попадающие в плен его обаяния, гибнут один за другим. Идя по жизни, Боб Баррайс все разрушает на своем пути и в конце концов погибает сам.

---

Боб Баррайс слез со своей табуретки, сунул руки в карманыбрюк и не спеша направился к Чокки. Тот тоже шел ему навстречу и широко улыбался.

– Какое обогащение Эссена! – произнес он первым. – Хочешь устроить здесь маленький Сен-Тропез?

– Может быть, Чокк! – Ангельское лицо Баррайса сияло. – А то у вас тут глубокая провинция!

– Ты не знаешь наш клуб.

– Твоя вина.

– Это можно исправить.

Они кивнули друг другу, протиснулись сквозь танцующих и исчезли за одной из дверей в глубине «Салона Педро».

У стойки бара Марион Цимбал пролила три стакана виски – так сильно дрожали ее руки.

Они лежали на длинных мягких скамейках вдоль стен в ожидании начала «путешествия». Освещение было приглушенным, в красных тонах и почти осязаемо сладковатым. Где-то в углу стоял магнитофон, и звучала музыка, но не громко, а будто через вату, скорее какое-то жужжание, проникавшее в мозговые извилины.

Их было семеро мужчин и три девушки. Мужчины сняли пиджаки, а девушки платья, все молча курили и вслушивались в себя. Чокки торжественно раздал всем из серебряной сахарницы маленькие кусочки сахара с ЛСД – ни дать ни взять дьявольская тайная вечеря, а сахар – адская просфора. Боб Баррайс лежал посреди длинной скамьи. Одной рукой он обнимал прижавшуюся к нему Марион, которая дрожала так, будто стояла голой в холодильной камере. Боб выкупил ее со службы, что стоило ему двести марок, третьей части «подъемных», которые дал ему с собой дядя Теодор. Все чековые книжки были изъяты, выплаты по собственным счетам прекращены. Боб Баррайс стал нищим.

– Боишься? – спросил Боб и прижал к себе Марион. Она кивнула и обняла его за шею.

– Это впервые, Боб, – прошептала она. – Раньше я всегда только наблюдала. Как… как это будет?

– Этого никогда не знаешь заранее. Но мы попадем в волшебный сад…

– Сегодня мы будем счастливы, друзья, – громко сказал Чокки. – ЛСД в сочетании с сахаром порождает прекрасные сновидения. В отличие от тех вылазок, которые можно проделать с помощью полосок промокательной бумаги, пропитанной ЛСД. Почему так, я не знаю. Очевидно, в сочетании с сахаром происходит химическая реакция.

– Заткни пасть, Чокк! – крикнул Фордемберг из своего угла. – Молчи, черт возьми. Я… я… – Он начал судорожно дергаться, закрыл глаза и тоненько хрюкнул, как поросенок.

– Он витает… – Чокки посмотрел на Боба. – Ты никогда не пробовал ЛСД?

– Нет, как-то казалось глупым убегать из мира, который так прекрасен! Зачем? Солнце на Ривьере не заменит никакое путешествие с ЛСД.

– Но это всегда одно и то же солнце. Тот же самый мир. Скучный до рвоты. А с ЛСД ты завоевываешь небо.

– Будем ждать сюрпризов.

Боб Баррайс почувствовал, как его тело постепенно стало невесомым, как потеряла тяжесть голова Марион на его груди, как светильник с окрашенной лампочкой становился все больше и больше, вырос до грандиозных размеров и превратился в светящийся апельсин, из которого, как густой сладкий сок, капал свет.

«Проклятье, – подумал он. – Так вот как оно выглядит. Ты паришь… предметы разрастаются до гигантских размеров…» Рядом с собой он услышал тонкий голосок Марион. Что она кричала, он уже не понимал. Он лишь чувствовал, как она вытирала ему рот платком, пахнувшим сиренью. Потом его кто-то тряс и что-то кричал ему в уши. Он улыбался и делал руками размахивающие движения. «Я птица. Птица». О, это небо из фиолетового хрусталя, отшлифованные облака, беспредельность, наполненная пением, которое ниспадает на тебя, как золотой дождь.

Боб Баррайс лежал на мягкой скамье и содрогался в конвульсиях. Изо рта текла слюна, глаза таращились в потолок, лицо застыло в экстазе. Марион Цимбал лежала на нем, вытирала ему рот, звала его громко по имени и трясла.

– Он умирает! – кричала она. – Он умирает! На помощь! Помогите же мне! Помогите!

Она хотела вскочить, но ноги ее словно были свиты из мокрых полотенец. Они рассыпались и упорхнули от нее. В ужасе наблюдала она, как в середине комнаты они вновь сложились и самостоятельно, отдельно от ее тела, выполняли изящные танцевальные па.

– На помощь! – закричала она снова. – О мама, мама, помоги мне!

Потом бредовые грезы унесли ее далеко прочь, растворили ее сознание, преобразили весь мир.

Боб Баррайс продолжал вздрагивать, как будто через него пропускали заряды электрического тока. На его блаженном лице отражались все переживания, перед ним открылся рай…

Страна сверкающих кристаллов… Деревья из стекла, вместо травы – качающиеся орхидеи… А сам он был волком… волком размером с теленка… великолепным золоченым волком, в котором бушевала исполинская мощь природы. Он охотился за зайцами. Зайцы состояли сплошь из розовых бутонов и были с девичьими головами и грудями. Они бросались от него врассыпную по хрустальной земле, солнце просвечивало их, и он видел их пульсирующие сердца – громадные рубины… Он мчался за ними, испуская крики вожделения, жадности, радости… Он кидался на них со страстными воплями, но, стоило ему схватить их, зайцы с девичьими головами и грудями таяли и от них оставались лишь лужицы воды… И повсюду были лужи воды, благоухающие розами… Он барахтался в этой влаге, катался по этой слякоти растворившихся девушек-зайцев… и вдруг начал сморщиваться, становился все меньше и меньше, и волк был уже размером со шмеля, жалкий до омерзения… Он греб руками в этих лужах и глотал воду, отдающую мочой… О, это небо и свет, капающий по капле, как мед… Этот хрустальный мир с прозрачными горами… Но вот появляется птица, гигантская птица, закрывающая солнце своими крыльями из черных цветов, которые скрипят при полете, как раздираемая на части автомобильная сталь. Птица бросается сверху на волка, который теперь не больше шмеля, а у птицы лицо… красное лицо… Это Гельмут… Гельмут Хансен… птица Хансен…

Боб Баррайс свалился со скамьи и с криками катался по ковру. Он стучал руками и ногами, задел Марион Цимбал, которая, застыв, как каменная, лежала на полу. Он перекатился через нее и крепко вцепился в нее. Лицо его стало каким-то бесформенным, временами галлюцинации и бредовые иллюзии взрывали его.

Птица рванулась на маленького шмеля-волка, гигантский клюв раскрылся, но волк защищался… он повернулся на спину и выстрелил в птицу струей мочи. Тогда птица Хансен исчезла, рассыпалась, как деревянная птица на празднике стрелков, и пролилась с неба фиолетовыми каплями, испарившись на хрустальной земле… Неожиданно волк снова обрел человеческий облик и стал Бобом Баррайсом, красивым, как никогда, обнаженным богом с мускулами из драгоценных камней… Он шел по лесу из качающихся, волнующихся, танцующих девичьих ног, а мох, по которому он ступал, был женским лоном с пушистой золотой травой, дышавшей летним зноем… Неописуемое ощущение счастья разрывало ему грудь… Он вынул свое сердце, сжал его, и кровь закапала на мшистое лоно…

Окаменевшая Марион Цимбал с едва прощупываемым пульсом неподвижно лежала на полу – обвеваемая ураганными ветрами статуя. Лишь рот ее вздрагивал от немых криков, а в широко раскрытых глазах застыло неизъяснимое удивление.

Дерево со стеклянными плодами, оранжевое, как закат солнца… и стеклянные люди, внутри которых видно, как течет кровь и работают органы, подобно машинам на фабрике, эти люди собирают стеклянные фрукты и поглощают их… Месиво течет по пищеводу… в желудок, прорывает стенку желудка, попадает в таз, затем в трубы матки… и вот месиво превращается в ребенка… растет, растет… дети с огромными головами, люди-головастики… На лугу из золотых листьев они рожают детей, которые, едва коснувшись земли, вновь превращаются в деревья с оранжевыми стволами и стеклянными плодами, потом приходят новые стеклянные люди и поедают их, а месиво продвигается по пищеводу в желудок, а оттуда… Круговорот, круговорот… Марион Цимбал, никем не обнаруженный, упавший с дерева плод, катится по лугу из листьев, фиолетовый ветер вздымает ее ввысь, она парит в воздухе и становится звездой, тихо и недосягаемо висящей над стеклянными людьми. Она ловит солнечные лучи и превращает их в цветы, которые со звезды проливаются дождем на землю…

Чокки и Боб Баррайс первыми очнулись спустя несколько часов от дурмана ЛСД. Снаружи уже занималось утро, первые трамваи грохотали по городу. Дурнота подступала к горлу, привкус какого-то меха во рту заставлял высовывать язык. Они посмотрели друг на друга и, шатаясь, пошли к столу, на котором стояло несколько бутылок.

– Виски? – спросил Чокки.

– Все равно. Лишь бы промочить горло…

Выпив прямо из бутылки, они сели около Фордемберга, еще не вернувшегося из своего путешествия. Он наделал в штаны и издавал чудовищную вонь. Рядом с ним на корточках сидел Вендебург и бился в убийственном ритме головой об обивку скамьи. Должно быть, он это делал уже не один час: лоб его сильно распух.

– Что ты делаешь в Эссене? – спросил Чокки и прислонился к стене. Боб Баррайс пытался ответить, но лишь с четвертой попытки услышал собственный голос.