Феликс Кандель - Врата исхода нашего (девять страниц истории)

• Название: Врата исхода нашего (девять страниц истории)
• Автор: Феликс Кандель
• Издательство: Effect Publications
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

---

«…Я выхожу, смотрю — женщина.

— Ида? — говорю.

Она говорит:

— Да, Ида.

Я очень обрадовался, что меня встречают, и сразу она сказала:

— Мы сейчас же пойдем в ресторан. Тебя надо накормить.

Я говорю:

— Нет, Ида. Мне надо сперва купить ботинки, потому что не в чем идти…

Купил я себе ботинки, и пошли мы с ней в ресторан. Я был небритый, лысый, замученный, — прямо с этапа, — в рваном пиджаке, в простых мятых брюках. Правда, в новых ботинках… Вообще-то был очень странный вид, и она сомневалась, пустят ли нас и ресторан.

Она говорила:

— Сейчас мы с тобой поедим. Если нас, конечно, пропустят…

Я говорил:

— С такой женщиной, как вы, обязательно пропустят…

Мы сели за стол…

Сели мы за стол в ресторане, и она взяла мне рыбу. Сказала, что пить я не должен, потому что вечером Пудетпроверка.

— Тебя сразу отправят назад, в лагерь, — сказала она. — Пить мы не будем. Мы должны поесть.

Она взяла мне рыбу, но я на нее даже не смотрел. Я только вышел из лагеря, почти на свободу, я не смотрел на эту рыбу, я говорил, говорил, говорил…

Она мне:

— Ты ешь. Ты поешь сначала…

После этого я ел. И опять говорил. Рыба была очень вкусная, я хвалил рыбу, и было очень хорошо в ресторане…

Потом, после ресторана, мы сели в автобус и поехали ко мне в общежитие. Она сидела сзади, я сидел спереди. Да, я сидел спереди, я обернулся и с ней разговаривал. Я говорил, по-моему, так громко, что было слышно на весь автобус. Мне было абсолютно на всех плевать. Это было такое… Ну, я вышел на свободу. Мне все были безразличны.

Она просила:

— Слушай, ты давай немножко потише.

А я говорил, говорил, говорил… Я рассказывал ей. Я рассказывал ей про лагерь. Задавал вопросы. Она меня спрашивала. Она слушала. Она просила:

— Говори. Мне очень нравится, как ты говоришь. Я хочу слушать еще…

Потом мы приехали в химгородок…

В химгородке живет три тысячи зеков. Три тысячи, может, даже шесть. Я думаю, что три — наверняка… Мы подошли к общежитию, и Ида сказала:

— Вот и все. Я поеду в Москву, а ты пиши регулярно, звони, я тоже буду звонить.

Она меня проводила до дверей, и так мы с ней расстались в первый раз…»

«Я не собираюсь хаять Россию, я не собираюсь хаять русский народ. Я родилась в России, прожила сорок лет, и от меня нельзя отделить ни мое детство, ни юность, ни зрелость. Я родилась и выросла здесь, я частица этой земли. Но я частица и другой земли, которая является мечтой моего народа — древнего, мудрого, неистового, с мученической судьбой.

Я не буду описывать, как нас травили, жгли, искореняли. Я хочу рассказать о другом, о том, как сейчас, подняв свою голову, мой народ медленно, но верно встает в ряд других народов мира. Нас еще не все хотят признавать, нас еще не все рады видеть в ряду равных, но мы поднимемся, несмотря ни на что. Ибо у нас нет иного пути.

Со всех стран мира евреи собираются на свою Родину, в свой дом. Раньше я говорила, что нет силы, которая могла бы сдержать наше движение. Но теперь, выстрадав много за годы ожидания, я уже не говорю этих слов. Есть сила, и выстоять против нее иногда выше человеческих возможностей. Вот уже четыре года я прошу визу!

Меня сажали в тюрьму, били, травили, как зверя на охоте, но визу мне не давали. Я не знаю, какой глубокий смысл заложен в действиях моих мучителей — может быть, это и есть их гуманность, может быть, это и есть их добро. Мне трудно быть объективной, ибо у меня есть мечта, расстаться с которой я не вижу причин…

Я надеюсь, что из моих слов вам понятна боль и страдания моей души. Я надеюсь, что вы откликнетесь желанием помочь мне…»

1.7.75. Москва. Ида Нудель.

«…Она мне очень многим помогала. Очень!

Она заставила меня заниматься английским. Полтора месяца я занимался с преподавателем, и она присылала мне деньги на это.

Присылала передачи регулярно. Присылала разные вещи. Вот этот магнитофон, например, И книги по истории еврейского народа, по еврейской культуре — нес это она мне присылала…

Однажды у меня возникло подозрение, что меня травили…

Они отправили меня в тюремную больницу и держали там десять дней неизвестно по какой причине. Я позвонил Иде, сказал, что плохо себя чувствую, что, по-моему, меня отравили.

Она приехала через два дня. Со своим врачом. Они привезли с собой всякие препараты, чтобы брать анализы и проверить все самим. Врач тут же меня обследовал и решил, что все в порядке.

Достаточно было мне сказать: «возможно, меня отравили», — как она примчалась из Москвы с врачом… Кто я для нее? Почему я? Она говорила: «Ты самый молодой среди моих «уголовничков».

Я был самый молодой…

Но важнее всего — это одно дело. Она вытащила меня из одной ситуации, когда я уже был уверен, что пропал.

Я шел в общежитие с портфелем, и меня попросили его открыть, показать, что там есть. Перед этим я только что получил письмо. Письмо от друга из лагеря, которое еще не распечатал.

Я открыл портфель…

Он достает письмо, этот милиционер, разрывает конверт и начинает читать. Пока я был в лагере, они имели право читать мои письма. Тут это уже запрещалось.

Я сказал, что рассматриваю его действия как противозаконные.

Тогда он повел меня к начальнику.

Я и начальнику сказал, что действия эти — противозаконны.

Тут он меня понес:

— Жид! Жидовская морда! Все вы такие, евреи, сволочи!

Первый раз я столкнулся с прямым антисемитизмом. Раньше у меня такого не было…

— Жид! Жиды! Жидовские морды!..

И матом. Сплошным матом…

Майор. Тогда он был майор. После того, как он меня обругал, ему дали подполковника. Буквально через неделю. Не знаю, какая уж тут связь…

Короче, после этого меня посадили.

Меня обвинили в том, что я отказался показать портфель. И еще в том, что грубил, хамил, дергал «ментов» за рукав.

Я вел себя абсолютно спокойно. Я говорил только, что они антисемиты. Им это не нравилось, — может, они не знают, что такое антисемит? — и в ответ они обзывали меня жидом.

Они меня посадили, держали двое с половиной суток, потом повели на суд. Судьи выслушали что и как, сказали, что я невиновен. Только выписали двадцать рублей штрафа и отпустили.

Звонят им из милиции: «Вы что, с ума сошли? Сейчас же задержать!»

Одевают на меня наручники, опять сажают, опять ведут на этот суд, опять они отказываются меня судить, и так получается, что больше трех суток они не имеют права меня держать без постановления прокурора.

Меня отпускают. Я даю телеграмму Иде. Десятирублевую. Полностью описываю все: так и так.

Ида сразу передала на Запад.

Она позвонила в Англию, в комитет «тридцати пяти».

Есть такой Джон Слесс. Она позвонила Джону Слессу, в Англию. Этот Джон Слесс позвонил из Англии начальнику комендатуры.

А я один день был на свободе, и повели меня опять на суд. Судил меня главный судья района. Дал он мне пятнадцать суток и сказал, что меня отправляют обратно в лагерь. Все. Эти месяцы работы не засчитываются.

Так вот: этот Джон Слесс позвонил начальнику комендатуры и говорил с ним через переводчика.

Они перепугались: из Англии звонят! Прямо из самой Англии! И прямо в комендатуру! И неизвестно кто. И неизвестно откуда телефон знает. Может, кто-нибудь из правительства? Звонит неизвестный человек из Англии и говорит: «так, мол, и так, что у вас происходит с таким-то? Мне интересно…»

И они меня выпустили.

Они меня держали пятнадцать суток без вывода на работу, и каждый день я ждал этапа обратно, в лагерь. И вдруг, они меня выпускают!

Только потом я узнал, что сделала это Ида Нудель..»

«Сеня М. — художник. Человек он был мрачный в те времена и трудный, но мастер, по-моему, большой.

Вот он, Сеня М., решил уехать из России, но, конечно, он не мог уехать без своих работ, а говорить о том, чтобы их вывезти, было очень трудно.

Во-первых, картины его были полукрамольными, в понимании тамошних властей, и облагались большими пошлинами, да он просто опасался их предъявить, безвестный всем Сеня. Боялся, что их попросту уничтожат.

Никто, разумеется, не решался взять Сеню под свою опеку, потому что все были полны собственных забот, собственных тревог и страхов, а тут нужно было, помимо всего прочего, отдать и сердце, да и деньги, — а и денег у людей не было, а у кого и были, так тот больше думал о себе…

Вот тогда, значит, и познакомили Сеню с Идой. Или, наоборот, Иду познакомили с Сеней. Ида все, разумеется, рассматривала в аспекте полезности для еврейского искусства, для еврейского народа. Принядась она опекать Сеню. Поддержала его морально, психологически, обещала, что все, что он сделал, все будет вывезено, все сохранится…