Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

• Название: Владимир Набоков: русские годы
• Автор: Брайан Бойд
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-421-7

Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Первый том охватывает период с 1899 по 1940-й — годы жизни писателя в России и европейской эмиграции.

Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2001) издания этой книги.

---

Хотя, быть может, у Набоковых и не было денег на покупку автомобилей, шуб, бриллиантов и прочей стандартной амуниции богатства, они всегда могли позволить себе чистое и удобное жилье и хорошее питание — в том числе столько свежего апельсинового сока для ребенка, сколько он был способен поглотить55.

В «Других берегах» Набоков замечает, что для ежедневной порции свежего сока требовалась дюжина апельсинов, поскольку с двух до пяти лет Дмитрий не мог пить молоко. Набоков добавляет к этому: «У Герберта Уэллса есть рассказ „Пища богов“, так вот Дмитрий вполне мог бы быть одним из его героев». На самом деле мальчик был таким крупным, что, когда Набоков показал своей знакомой в Брюсселе фотографию сына, которому не было еще и двух лет, та воскликнула: «Ему здесь никак не больше пяти!»56

Если бедность и означала для родителей необходимость экономии, то на сына это не распространялось. Помогали им и состоятельные друзья: в два года на рождение Дмитрию подарили серебристый педальный «мерседес», гоночную модель в два аршина длиной, прообраз его будущих реальных «феррари» и «альфа ромео», — и скоро он уже лихо мчался по тротуарам Курфюрстендама. Сам Набоков так и не научился водить машину, но его всегда влекла поэзия движения — велосипеды, поезда, воображаемый полет — и гуляя с сыном, — а они ходили на прогулку каждый день с 9 до 12.45, если светило солнце, — он с любопытством наблюдал инстинктивный интерес Дмитрия к трамвайному парку, железнодорожному мосту или к стоявшим на обочине грузовикам и был рад, что их квартал кишит гаражами и разнообразными машинами58.

Возможно, именно в конце весны или летом 1936 года Набоков переработал воспоминания о своих ранних русских связях с Англией в небольшую книжку59. Недавно он уже писал о полученном им в детстве английском и французском образовании, и «Мадемуазель О» доказала, что портреты и зарисовки, которые так много значили для него самого, могли заинтересовать и других. В Брюсселе кузен Набокова Сергей, по-прежнему с энтузиазмом занимающийся генеалогией, показал ему гравюру с изображением композитора Грауна, одного из их предков, и много рассказывал об истории их семьи. Последние несколько лет Набоков планировал включить в роман «Дар» жизнеописание писателя (биография Чернышевского), семейный портрет, богатый ассоциациями с Вырой, и вымышленную автобиографию, прослеживающую развитие писательской личности и творчества. Создавая стихи, в которых Федор исследует истоки своего сознания, Набоков наблюдал и за тем, как пробуждается сознание его сына. В предисловии к «Память, говори» он отмечает, что хотя большая часть его автобиографии была написана лишь в 1947–1950 годах, порядок глав он установил еще в 1936 году, когда написал «Мадемуазель О», краеугольный камень будущей книги60. Ключ к построению «Память, говори» и «Других берегов» прост: от пробуждения рассудка у самого Набокова в начале книги к такому же чуду, которое происходит с его сыном в конце ее.

Однако от автобиографии 1936 года, которая состояла из трех или четырех глав и представляла собой самое длинное сочинение, написанное по-английски, ничего не сохранилось. В письмах Набокова 1936–1938 годов мелькают различные дразнящие названия: «Это я» («It is Me»), «Елизавета» («Elisabeth»), «Моя английская жена» («My English Wife»), «Английские игры в России» («English Games in Russia»), «Воспоминания» («Memoirs»), «Ранние связи одного русского с Англией» («A Russian's Early Associations with England»). Вероятно, некоторые из них — заглавия частей, некоторые — целых произведений, а некоторые — варианты заглавий одного произведения. К сожалению, обнаружить что-либо еще в этой связи не представляется возможным.

Прошлое Набокова приготовило для него нечто, над чем ему не надо было работать. За несколько лет до того, как немецкие суды стали ликвидировать родовые имения, один из кузенов обратил его внимание на объявление о розыске наследников поместья Граунов, предков семейства Набоковых. В июне 1936 года Набоков унаследовал свою долю имения — тысячу рейхсмарок, сумму, составившую больше половины его годового дохода, который без нее был бы весьма скудным. Он хотел осенью (летом слишком дорого) поехать отдохнуть куда-нибудь в Бельгию, на природу. Или, может быть, и вовсе переехать туда. Однако крайней необходимости в этом, казалось, не было. Все кончилось тем, что Вера съездила с Дмитрием на десять дней в начале октября в Лейпциг к кузине Анны Фейгиной, а Владимир остался в Берлине61.

VIII

Теперь, когда за три с половиной года наиболее сложные части «Дара» были написаны начерно, Набоков приступил к сочинению романа от начала до конца. 23 августа 1936 года он принялся за первую главу, вставляя в неистовую правку черновика беловые копии стихов Федора. Он писал с таким жаром, что уставала рука62.

Тем временем из Англии начали поступать кое-какие известия. Набоков послал в издательство «Хатчинсон» свой перевод «Отчаяния» только в начале апреля, и после долгого молчания издатели наконец сообщили, что пока не планируют его публиковать. Рецензенты не проявили никакого энтузиазма, «особенно по поводу Вашего перевода». Проблема не в переводе, — ответил Набоков, а в оригинальности книги: другими словами (Набоков из тактичности этого не написал), проблема состояла в том, что в серии «John Long Imprint» «Хатчинсон» выпускал дешевые популярные романы — категория, попасть в которую у «Отчаяния» было даже меньше шансов, чем у «Камеры обскуры»63. Когда «Хатчинсон» все же решил издать книгу, Набоков попросил Глеба Струве порекомендовать ему кого-нибудь, кто мог бы отредактировать его английский перевод. Струве предложил одну из своих студенток, Молли Карпентер-Ли. В начале осени Набоков отослал ей перевод, пошутив, что ей предстоит «тщательно прочитать книгу в поисках разорванного инфинитива»64.

Месяц спустя, когда «Хатчинсон» готовился включить «Отчаяние» в серию «John Long Imprint», Набоков снова посетовал на то, что в подобной компании его книга будет напоминать «носорога в мире колибри». Безрезультатно! «Хатчинсон» сделал по-своему. Не нашедшее своих читателей, «Отчаяние» затонуло так же быстро, как «Камера обскура». Каждая из книг принесла Набокову всего по 40 фунтов, но в его положении он был рад и этому65.

IX

В сентябре 1936 года генерал Бискупский сделал попытку поставить на учет всех русских эмигрантов в Германии. Хотя регистрации можно было легко избежать, она сама по себе служила дурным предзнаменованием, и в течение следующих двенадцати недель Набоков занимался поисками работы, более или менее связанной с литературой, в какой-нибудь англоязычной стране. Он написал другу Алданова Александру Кауну в Калифорнийский университет. Он справился у миссис Карпентер-Ли о том месте в Кембридже, которое не смог получить Струве66. Хотя в этих письмах, посланных из страны с диктаторским режимом, он предусмотрительно не касается политики, они раскрывают его душевное состояние. Обращаясь к археологу из Йельского университета, бывшему кадету Михаилу Ростовцеву, Набоков писал:

Обстоятельства мои сложились так, что мне приходится искать работу во что бы то ни стало. Литературные мои заработки ничтожны, на них невозможно прожить и одному, а у меня жена и ребенок, не говоря об ужасном материальном положении моей матери, да и всей семьи… Ни на какие случайные заработки, которые случались раньше, я сейчас рассчитывать не могу. Словом… положение мое отчаянное.

Он прибавил также, что уже давно мечтает преподавать русскую словесность в Англии или Америке и вновь, как и в письме Карповичу, выразил готовность работать в любом провинциальном колледже и даже взяться за преподавание французского языка67. Известному слависту и давнему почитателю Владимира Дмитриевича, сэру Бернарду Паресу, Набоков пишет:

Никогда не думал, что смогу оказаться в столь бедственном положении, ибо я всегда полагал, что с годами выход моих романов в переводе будет служить поддержкой. Оказывается, я заблуждался: мои литературные заработки столь скудны, что их не хватает даже на самую скромную жизнь, и чем лучше я пишу, чем больше моя известность среди ценителей литературы, тем труднее мне издавать мои книги в переводе. Именно это заставляет меня искать какую-нибудь интеллектуальную работу, которая позволила бы мне содержать мое небольшое семейство. Я готов заниматься чем угодно — преподавать или работать в каком-нибудь издательстве (где могло бы пригодиться мое прекрасное знание французского языка?) — и где угодно, если не в Великобритании, то в США, Канаде, Индии или Южной Африке. Я действительно считаю, что мог бы быть полезен в какой-нибудь англоязычной стране, — к сожалению, здесь я не могу надеяться ни на какую работу68.