Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

• Название: Владимир Набоков: русские годы
• Автор: Брайан Бойд
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-421-7

Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Первый том охватывает период с 1899 по 1940-й — годы жизни писателя в России и европейской эмиграции.

Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2001) издания этой книги.

---

Четвертый рассказ на ту же тему, написанный в десятых числах июня, уже гораздо серьезнее — «Катастрофа»; в своем английском переводе Набоков дал ему название «Подробности заката» («Details of a Sunset»)52. Подобно трем предшествующим рассказам, «Катастрофа» может быть положена в основу кинофильма. Она также заканчивается смертью: Марк — пышущий здоровьем молодой немецкий бюргер, выпивает ровно столько, чтобы оступиться и попасть под омнибус в тот самый день, когда ему предстояло узнать, что невеста ушла от него к другому. На этом сходство с более ранними вещами заканчивается, ибо «Катастрофа» не только тоньше и правдоподобнее передает иронию судьбы, но и предвосхищает будущего Набокова. Подробное описание фона — фриз, освещенный закатным солнцем, искра, бегущая по трамвайному проводу, — создает ощущение тайны, красоты и пространства вокруг угасающего дня, ощущение мира гораздо более широкого, чем городок Марка с его парикмахерскими и пивными. Прием ложного развития фабулы, уже использованный в «Благости», станет отличительным знаком Набокова: здесь, хотя мы можем предположить, что омнибус лишь оглушил Марка, мы постепенно замечаем, что мысли, которые все еще проносятся в его сознании, обретают смысл только в том случае, если он умер. И впервые Набоков приоткрывает в финале рассказа тайную дверь, выводящую нас из одного плана бытия в другой. Мы воспринимаем смерть персонажа не как статичный факт нашего трехмерного мира, а как бы повторяем таинственный прыжок в бездну, который совершает умерший.

V

В январе Набоков вернулся из Праги с мыслью как можно скорее попытаться облегчить положение матери. Его мечта уехать с ней в Аскону оказалась несбыточной, и он планировал хотя бы навестить ее снова в Праге. В середине июня он написал ей, что слишком занят и не может прервать работу — очевидно, еще один сценарий, возможно, «Любовь карлика», — и спросил, не согласится ли она погостить у него в Берлине53.

Тем временем одна из его кинематографических подруг, «восходящая звезда», решила, что и Набоков мог бы засверкать на кинонебосводе. Она познакомила его со своим режиссером и сочинила на ходу историю про то, что Набоков во время своего пребывания на юге России сыграл немало ролей. Режиссер «с энтузиазмом рассматривал меня два часа и предложил мне главную роль в новом фильме». Разумеется, из этого ничего не вышло, но весь год Набоков нимало не сомневался в своем успехе. Дядя Константин Дмитриевич расхваливал в письме его «Случайность» и попросил перевести рассказ на английский. Набоков сообщил матери: «Моя писательская карьера начинается довольно светло. У меня набралось уже 8 рассказов — целый сборник»54.

В июле Набоков и Лукаш приступили к работе над «Китайскими ширмами» — очередным номером для «Синей птицы», музыку к которому снова писал Илюхин55. Набоков под большим секретом сообщил матери еще об одном совместном проекте с Лукашем — тайном предприятии «Рука», для которого они уже подыскали контору и машинистку. Хотя, кажется, речь шла о каком-то журнале — все лето они занимались поисками подписчиков, — Набоков полагал, что в случае успеха ему не придется больше зарабатывать на жизнь литературным трудом и переводами56. Что бы они тогда ни замышляли, у них ничего не выходило. Лукаш любил строить планы ради самих планов, а Набоков был не предпринимателем, а мечтателем.

Наконец 12 июля Набоков уехал в Прагу57. Мать он нашел подавленной и раздражительной. Она мечтала приехать в Берлин, чтобы побывать на Тегельском кладбище. Ее состояние отрезвило Набокова: он решил взять больше учеников в Берлине; он «готов был бы камни расколоть, только бы помочь ей». Скорее всего, именно в тот приезд он сообщил матери о помолвке с Верой Слоним.

Новая пражская квартира ему понравилась, если не считать того, что «с пяти часов утра начинается грохочущая процессия ломовиков, фур, грузовиков, так что спросонья кажется, что весь дом катится куда-то, громыхая и дребезжа»: похоже на первую зарисовку пансиона в «Машеньке», который, казалось, дрожал, качался и кренился, как на рельсах, подчиняясь ритму поездов, проносящихся в десятке футов от него. Через несколько дней Набоков с Еленой Ивановной уехали из Праги за город и поселились в хорошем отеле в Добржиковице, где в целях экономии им пришлось снять одну комнату на двоих58.

Вероятно, 21 июля он возвратился в Берлин и через три дня написал еще один рассказ — «Гроза»: молодой человек смотрит из окна своей комнаты на грозу и видит, как из туч спускается колесница пророка Ильи, с золотой оси соскакивает колесо, и пророк, скользя плесницами по крыше, ищет, куда оно закатилось[86]59. Набоков по-прежнему сочинял и стихи, хотя не так часто, как пятнадцать месяцев назад, и во многих по-прежнему появлялись Бог и ангелы, Петр у перламутровых врат и Иисус, распятый или снятый с креста. У некоторых из этих стихов есть религиозный привкус: то, что могло бы стать оригинальным мироощущением, передается в марионеточном представлении с участием трафаретных серафимов, которые портят все зрелище. В других — божественное обнаруживает черты человеческого и индивидуального: ангел, занозивший ногу, Петр, от которого пахнет рыбой. Если в небольших стихотворных дозах это еще и съедобно, то в рассказах типа «Грозы» быстро вызывает изжогу. Набоков продолжал искать, как совместить потусторонний мир и мир реальный, но своего собственного способа пока не нашел.

«Можешь сказать моим сестрам, — пишет он матери из Берлина, — что не проходит дня, чтобы я на улице не встречал бы каких-нибудь русских, которые, оглянувшись, свистящим шепотом „…Владимир Сирин…“ и в городском шуме теряется глагол». В конце июля он работал над сценарием «Любовь карлика» и закончил скетч «Китайские ширмы», который продал «Синей птице» за 100 долларов. Из них удалось получить только пятнадцать, и когда его хозяйка подняла плату до семидесяти марок в неделю, он понял, что ему придется съехать60.

VI

Примерно в середине августа Набоков вновь приехал в Чехословакию и присоединился к своему семейству в Добржиковице. Он бродил по холмам, приветствуя знакомых бабочек, он отдыхал, он упивался мечтами о своей предстоящей жизни с Верой, он пытался не впускать к себе музу61.

Она все же приходила. За несколько дней до возвращения в Берлин он начал новый рассказ «Наташа», по всей видимости, никогда не публиковавшийся62. Молодой эмигрант уговаривает девушку, живущую в соседней комнате, оставить больного отца и уехать с ним на прогулку за город. В сосновом лесу она рассказывает ему о том, как ей явилась однажды Дева Мария, а он повествует о своих романтических приключениях в далеких тропиках, после чего оба признаются друг другу, что выдумали свои истории, но она все же просит его продолжать. Подойдя к дому, она с удивлением замечает своего отца у газетного киоска: он оживлен — есть поразительные новости, а он забыл дома деньги, не может ли она сходить за ними. В квартире девушка обнаруживает мертвое тело своего отца. Только что на улице она встретила его призрак: наши фантазии — ничто по сравнению с чудесами жизни.

28 августа Набоков возвратился в Берлин. Хозяйка пансиона «Андерсен» спрятала его пальто, боясь, что он не расплатится за жилье. Заплатить по счету пришлось Вере Слоним, которая, кроме того, подыскала ему симпатичный немецкий пансион на Траутенауштрассе, 9 (грязноватая лепнина внизу, пагодообразные черепичные завитки наверху), прямо за углом от дома номер 41 по Ландхаусштрассе, где она по-прежнему жила со своими родителями. Стало ясно, что одними литературными гонорарами ему не прожить и придется подыскать более постоянную работу. К концу сентября он уже набрал столько уроков, сколько хотел, и у него оставался только один день, свободный от репетиторства63.

Теперь Набоков был прикован к Берлину, как никогда раньше. Вначале он поселился в Берлине потому, что его семья, дешевая жизнь и процветающая русская колония делали дальнейшие переезды бессмысленными. С конца 1923 года Вера Слоним и открывшаяся перед ним карьера драматурга и сценариста удерживали его в Берлине. Сейчас, когда многочисленные уроки приносили ему постоянный заработок, он вверил себя этому городу, пока будущее не преподнесет ему новый сюрприз. Хотя он не любил Берлин, другие города, куда он мог бы переехать, привлекали его еще меньше. Прага, наиболее оживленный студенческий и научный центр эмиграции, ему просто не нравилась: «унылый мост через унылую реку, дождь, мокрые горгульи какого-нибудь храма»64. В Париже он был бы слишком далеко от матери, и там слишком легко можно было бы разрушить вакуумную изоляцию, которую создавал вокруг его родного языка, защищая его, так плохо усвоенный им немецкий.

Осев в Берлине, Набоков всерьез засел за прозу. В конце августа он сообщает матери, что задумал новую пьесу, однако из этого ничего не вышло. 6 сентября он написал «La Bonne Lorraine» — романтическое, но не лишенное скепсиса стихотворение о Жанне д'Арк, первое из его стихотворений, которому по праву суждена долгая жизнь65. Но весь месяц он посвятил работе над рассказом «Венецианка», впервые опубликованным лишь недавно66. Робкий, впечатлительный молодой студент-кембриджец, как кажется, входит в картину Себастьяно дель Пьомбо[87] и прогуливается по нарисованному пейзажу, пока не начинает высыхать, превращаясь в сгусток пигмента; специалист-реставратор стирает инородное тело, слишком поздно понимая, что он натворил, однако все это оказывается литературным трюком, и в конце рассказа мы находим естественное объяснение. Этот рассказ с яркими характерами и хорошо выстроенными романтическими коллизиями напоминает Пиранделло остроумными метафизическими ходами, но в нем отсутствует ореол мистического смысла, который привнесет в свои произведения зрелый Набоков.