Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

• Название: Владимир Набоков: русские годы
• Автор: Брайан Бойд
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-421-7

Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Первый том охватывает период с 1899 по 1940-й — годы жизни писателя в России и европейской эмиграции.

Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2001) издания этой книги.

---

Марта домогается всего, что, по ее мнению, пристало иметь людям с таким состоянием, как у Драйера. В браке, который оставляет ее равнодушной, она видит лишь вожделенную возможность социального успеха, и даже любовную связь с Францем затевает только потому, что так положено даме с ее статусом. Однако когда она обнаруживает, что неотесанный провинциал Франц податлив, словно «теплый воск, из которого можно сделать все, что захочется», это распаляет ее чувства и совершенно неожиданно для нее самой усложняет ее жизнь.

Дорожная авария, в которой Драйер чуть было не погиб, заронила в ее мозгу мысль о его возможной смерти, разрастающуюся в навязчивую идею его убийства. Она доводит Франца до такого состояния, когда он готов послушно следовать каждому ее движению — даже в буквальном смысле, поскольку подготовка к убийству в романе синхронизирована с уроками танцев, которые Марта дает Францу. Подобно механическим фигурам, в которых запрограммировано несколько танцевальных па, Франц становится податливым роботом. Затем, перебирая различные способы убийства, Франц и Марта превращают и Драйера в человекоподобный манекен другого типа.

Марта не замечает, что Франц более живой, чем ее застывшее представление о нем. Поначалу возбужденный тайной любовью опытной, богатой и красивой женщины и готовый помечтать вместе с ней об уютной жизни вдвоем после «удаления» Драйера, Франц начинает испытывать физическое отвращение к этой идее в целом и даже к самой Марте, едва она окончательно выбирает сценарий убийства и принимается за его постановку. Начисто лишенный собственной воли, Франц продолжает послушно выполнять ее команды, но для этого ему приходится, умерщвляя себя, доходить до полного автоматизма: в магазине Драйера «он, как веселая кукла, кланялся, вертелся»; он продолжал существовать «только потому, что существовать принято». Даже сидя на подоконнике, с которого он мог легко упасть вниз, в смерть, столь желанную в тот момент, Франц не находит в себе воли, чтобы совершить самоубийство. Парадокс состоит в том, что хотя Франц постепенно внутренне умирает и все более и более уподобляется роботу, он в то же время оказывается более живым и более непредсказуемым, чем неподвижные представления Марты о нем как на все готовом любовнике, — так же как сама Марта, стремясь достичь омертвляющего подчинения, неожиданно будит в себе сильную страсть и пробуждается к жизни как никогда прежде и в то же время в своей ненасытности теряет человеческий облик.

В отличие от Марты и Франца, Драйер в каком-то смысле представляет созидательную силу сознания, но и он, наделенный столь гибким и проницательным умом, не всегда в состоянии адекватно, не упрощая, оценить себя и окружающих. Несмотря на наблюдательность, «Драйер переставал смотреть зорко после того, как между ним и рассматриваемым предметом становился приглянувшийся ему образ этого предмета, основанный на первом наблюдении. Схватив одним взглядом новый предмет, правильно оценив его особенности, он уже больше не думал о том, что предмет сам по себе может меняться, принимать непредвиденные черты и уже больше не совпадать с тем представлением, которое он о нем составил… Так художник видит лишь то, что свойственно его первоначальному замыслу». Обнаружив в Берлине, к своему удивлению, что его провинциальный племянник Франц — не кто иной, как тот самый юноша, который ехал в одном купе с ним, он классифицировал его как забавное совпадение в облике человека. В Марте на протяжении многих лет он видит лишь холодную и бесстрастную женщину. Поэтому ему и в голову не приходит заподозрить жену и племянника в чем-то, хотя он постоянно наблюдает их вместе.

Все мы в той или иной степени наделены творческой жилкой — утверждает Набоков своим романом, — но без постоянного внимания к уникальным, непредсказуемым частностям бытия наше видение слишком легко притупляется, пораженное косностью, которая умерщвляет наш мир и умаляет нас самих28.

V

Для Набокова двумя наиболее жесткими ограничителями человеческого сознания были тюрьма настоящего — наша неспособность получить непосредственный доступ к реальному, пережитому нами прошлому и тюрьма нашего я — наша неспособность вырваться из камеры нашего сознания или проникнуть в сознание других людей. Ему хотелось верить, что обе эти преграды преодолеваются в смерти, тогда как в жизни он постулировал префигурацию обеих форм трансценденции: первую — в памяти, вторую — в любви, особенно в верной супружеской любви, где в надежном убежище частной жизни двое могут позволить себе открыться друг другу в абсолютной близости и доверии. В «Машеньке» он еще не разрабатывал эту скрытую тему, но она несомненно присутствует там, когда Ганин воссоздает свое прошлое и потому оказывается победителем. Хотя Ганин и понимает, что вернуться к Машеньке в этой жизни уже невозможно, его успешное воскрешение своей любви и своего прошлого дает ему силы, чтобы уверенно шагнуть навстречу любому будущему.

После женитьбы, со времени «Машеньки» и «Возвращения Чорба», Набоков в своей прозе снова и снова определял тюрьму настоящего через тему невозможности возвращения. Мы не знаем, была ли Вера его вдохновительницей в этом, но одно очевидно: сам по себе его брак дал ему вторую из тех главных тем, которые определяют все его творчество. Позднее он будет склонен сокрушаться по поводу слишком скудных художественных результатов своей бурной любовной жизни в молодые годы. Тем самым он дает понять, что по контрасту его брак действительно много дал для него как художника. Ибо, чтобы обозначить не тюрьму настоящего, но тюрьму своего я, он теперь сосредоточивает внимание на изоляции индивидуума в любви или в браке — в той единственной сфере, где эту изоляцию можно преодолеть. Намек на отрицание такой возможности есть даже в «Машеньке» с ее положительными ответами, где счастливый Алферов не догадывается, что его соседу Ганину ведома такая страсть к его жене и такая близость с прошлым, которые ему, Алферову, недоступны. Но в «Короле, даме, валете» мы находим лишь отрицание представления о любви как о преодолении одиночества души.

Когда Марта умирает, убитый горем Драйер даже не догадывается, что за ее недавними улыбками, обычно столь редкими, столь драгоценными, скрывались планы убийства. Перед смертью на ее лице зажигается последняя и самая прекрасная улыбка — в момент, когда она думает о счастливой жизни вдвоем с Францем29. Но если Драйер жестоко обманут в это последнее мгновение нежности, которую, как ему кажется, они испытывают друг к другу, то и Марта умирает, так и не догадываясь об отвращении и ненависти, которые она вызывает у своего любовника. Она никогда не могла бы представить, что Франц, узнав в самом конце романа о ее смерти, от облегчения взорвется истерическим смехом.

Незадолго до финала «Короля, дамы, валета» на балтийском курорте, где Марта и Франц задумали совершить свое убийство, они встречают счастливую пару — Владимира и Веру Набоковых[102], и гармония их отношений столь явно противостоит тайным диссонансам короля, дамы, валета. После этого романа Набоков с необыкновенной изобретательностью и силой будет изображать пары, чья отчужденность друг от друга лишь подчеркивается отдаленностью от идеала подлинно взаимной любви, — тема, которая породит некоторые из его наиболее характерных и незабываемых образов. Чуткая Лужина понимает, что в голове ее мужа происходит нечто ужасное, однако, как бы она ни хотела его защитить, она не может представить себе те причудливые идеи, которые приводят его в состояние неотвратимого ужаса. Слепой Кречмар в романе «Камера обскура» полагает, что они с Магдой живут в уютном уединении, и не подозревает, что в том же доме живет ее любовник Роберт Горн, ест вместе с ними и даже спит в постели, к которой Магда не подпускает Кречмара, ссылаясь на его нездоровье. Бедная Шарлотта Гейз отдает свое сердце Гумберту Гумберту, не зная отвратительной тайны, которая заставляет его разделить с ней кров, а потом сделать вид, что он делит с ней и ее судьбу.

В других случаях — как, например, в «Возвращении Чорба» — мужчину и женщину, действительно соединивших свои судьбы, разъединяет смерть; Синеусов в «Solus Rex», который проводит время, сочиняя беспомощное письмо своей умершей жене; Круг в романе «Под знаком незаконнорожденных», который чувствует, что его ум и его философия рушатся перед лицом Ольгиной смерти; Хью Персон, который во сне убивает любимую женщину.

В тех же редких случаях, когда двое действительно преодолевают одиночество в теплоте любви, Набоков не подпускает нас близко к своим героям. Федора и Зину ждет верная супружеская любовь, но нам позволено увидеть лишь барьеры, которые вначале мешают им встретить друг друга, а потом не дают их любви развиваться так свободно, как она могла бы развиваться. Лишь в самом конце эти барьеры почти сняты, но тут роман завершается: Федор не позволяет нам увидеть ни одного мгновения из своей жизни с Зиной. В «Бледном огне» муж и жена Шейды счастливо прожили в браке сорок лет, но мы извлекаем обрывочные сведения об этом лишь из комических домыслов завистливо шпионящего за ними гомосексуалиста Кинбота, который считает, что Джон Шейд охотнее проводил бы время с ним, а не с Сибиллой. В романе «Смотри на арлекинов!» Вадим Вадимыч вспоминает самые откровенные подробности трех своих несчастливых браков, но, как только речь заходит о его любви к «Ты», он немедленно опускает занавес. Лишь в особой интимности гармонического супружества, подчеркивает Набоков, чуткая любящая натура может преодолеть границы своего «я», чтобы впустить в свою жизнь другого человека, и это возвещает, как, безусловно, показывают три наших примера, возможность спасения от одиночества души за пределами смерти.