Брайан Бойд - Владимир Набоков: американские годы

• Название: Владимир Набоков: американские годы
• Автор: Брайан Бойд
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-422-4

Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Второй том охватывает период с 1940 по 1977-й — годы жизни в Америке и в Швейцарии, где и завершился жизненный путь писателя.

Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2004) издания этой книги.

---

ГЛАВА 13

«Пнин»

I

Из всех романов Набокова «Пнин» представляется самым смешным, трогательным и откровенным: это изображение русского эмигранта, затруднения которого по части английского языка да и самой Америки превращают его в уморительную легенду университетского городка, расположенного где-то в штате Нью-Йорк — там он преподает русский язык1. Но очень скоро роман начинает ставить неудобные вопросы. Как можем мы смеяться над несчастьем другого человека? Как могут сознание и совесть существовать в мире, наполненном страданием?

Ни одно из набоковских произведений не создавалось ради денег, и в последнюю очередь «Лолита», роман, который обогатил автора более других. Напротив, предчувствуя, что с публикацией «Лолиты» могут возникнуть сложности, Набоков в 1953 году начал писать «Пнина», надеясь, что череда самостоятельных глав, содержащих законченные истории, сможет приносить ему немедленный заработок по мере сдачи их в «Нью-Йоркер». Отдельные главы его автобиографии были к тому времени с энтузиазмом приняты читателями «Нью-Йоркера», а «Пнин» быстро приобрел еще большую популярность.

Пнин, со всеми его попытками вписаться в американский образ жизни, выглядит поначалу смешным и экзотичным, но вскоре становится объектом сострадания, как очутившийся на чужбине изгнанник, брошенный муж, одинокий человек, осмеянный и непонятый. Первая из семи глав показывает Пнина по дороге из Вайнделла в Кремону, куда он едет в качестве приглашенного лектора. С первых же строк, когда Пнин, счастливый, ни о чем не подозревающий, безмятежно колышется в поезде, в который он сел по ошибке, нам предлагается видеть в нем лишь объект для насмешек: нелепая наружность (абсолютно лысый, нос картошкой, массивный торс на тонких ногах); постоянная война с неодушевленными предметами (будильником, очками, застежкой-молнией); смешные неправильности в английском; крайняя бдительность по части предвосхищения ошибок, делающая их неизбежными; добродушно-юмористическое отношение к мелким неприятностям, в которые он влипает себе на беду. Все в этой главе, казалось бы, должно заставить нас посмеяться над промахом, который Пнин совершил и вот-вот обнаружит — чтобы тут же завязнуть в еще пущих затруднениях, комически размножающихся после того, как он покидает поезд.

Но всего лишь за год до написания этой главы, за несколько месяцев до того, как задумать Пнина, Набоков перечитал «Дон Кихота» и читал в Гарварде лекции по Сервантесу. С возмущением воспринял он жестокость «Дон Кихота» и скрытое между строк приглашение к читателю порадоваться страданиям и унижениям героя. «Пнин» — это ответ Набокова Сервантесу. Не случайно вызывающее улыбку название книги, этот «несуразный взрывчик», pnin, пишется почти так же, как pain (страдание, боль).

Пнин стал в Вайнделлском кампусе таким же источником веселья, каким в стародавней Кастилии был некогда Рыцарь Печального Образа. Но хотя самое начало «Пнина», казалось бы, приглашает нас поглумиться над главным героем книги, Набоков неожиданно поворачивает повествование на сто восемьдесят градусов. Неровной походкой удаляясь с автобусной остановки, Пнин падает на парковую скамью. Во время приступа, быть может сердечного, его сознание отправляется вспять, к приступу детской болезни в Санкт-Петербурге. Пнин, с его приступом и неожиданной картиной детства, Пнин, горячо любимый матерью мальчик, в полубреду тревожно вглядывающийся из своей постели в обои, пытаясь различить их узор, — он сразу же становится удивительно живой и яркой личностью, чересчур подлинной, чересчур настоящей, чтобы так и остаться персонажем, низведенным до уровня заурядного болвана из дешевой клоунады. Он живет сложной внутренней жизнью, которая никогда не была отпущена Дон Кихоту, и страдания его внезапно обретают значительность. В предрасположенном к ошибкам Пнине соединяются все человеческие неурядицы и неудачи, образуя странную смесь комедии и трагедии, присущую человеческой жизни.

II

Глава 1, в конечном счете, заканчивается для Пнина удачно, но в Главе 2 возникает нота еще более пронзительная. Пнина собирается навестить его бывшая жена, врач-психотерапевт и поэтесса, эмигрантка Лиза Винд. После множества измен она в конце концов в 1938 году бросила Пнина во Франции ради собрата-психотерапевта, Эрика Винда. В апреле 1940-го, как раз когда Пнин собрался бежать в Америку, Лиза возвратилась к нему на седьмом месяце беременности и объявила, что вернулась насовсем. И лишь на пересекающем Атлантический океан судне Пнин узнает, что Эрик Винд также находится на борту, что ему до сих пор не удалось добиться развода с первой женой и что Лиза воссоединилась с Пниным только ради того, чтобы побыстрее перебраться в Америку. Сейчас, в 1952-м, уже не питающий никаких иллюзий относительно Лизиной натуры, но все еще не способный избавиться от преданной и нежной любви к ней, Пнин, в ожидании ее визита, трепещет от радости. Однако Лиза приезжает лишь для того, чтобы сообщить Пнину, что после того, как и второй ее брак потерпел крушение, ей нужна финансовая помощь для устройства сына в частную школу.

Конечно же, он соглашается. Он провожает ее и идет обратно парком, переполненный страстным желанием «схватить ее, удержать — такую, как есть, с ее жестокостью, пошлостью, с ослепительными голубыми глазами». И хотя Пнин сознает, что Лиза эгоистична, жестока, интеллектуально и духовно фальшива, сердце его так и не научилось противостоять ей. Набоков почти до неузнаваемости облагородил грубую шутку о преданной любви Дон Кихота к неряшливой крестьянке, которую тот считал своей Дульсинеей. Но достоинство пниновской преданности и трагедия его одиночества так и остаются неотделимыми от внешней его смехотворности: «Ай хаф нафинг, — причитает он в конце главы. — Ай хаф нафинг лефт, нафинг, нафинг!»[100]

Живописуя для нас прошлое Пнина, Набоков рисует и его настоящее. «Пнин» дает нам столь же точную и запоминающуюся картину университетской Америки, как Лоун-стрит и круговорот мотелей в «Лолите», представляющие Америку домашнюю и дорожную: «Начался осенний семестр 1954 года. Снова на мраморной шее затрапезной Венеры в вестибюле Дома Гуманитарных Наук появился изображающий поцелуй вермилионовый след губной помады. Снова „Вайнделлский Летописец“ принялся обсуждать Проблему Парковки. Вновь принялись ретивые первокурсники выписывать на поля библиотечных книг полезные примечания вроде „описание природы“ или „ирония“». Набоков редко контактировал со студентами, вот и Пнину, единственному преподавателю русского языка, приписанному к случайному довеску Германского отделения, учить почти некого. Каждую частность американской университетской жизни Набоков выписывает с такой же смесью любви и язвительности, какую он использовал в «Лолите»: ритм учебного года, кампус, выездная лекция, факультетский ужин, соперничество, интриги, сплетни; фарс, как ему представляется, филологии, психологии и общественных наук; общественная жизнь университета как сочетание, в сущности говоря, одиночества с бесконечными увеселениями.

Глава 4 посвящена четырнадцатилетнему сыну Лизы и Эрика Виндов, Виктору, с самого раннего детства отмеченному печатью художественного гения. Набоков не только убеждает нас в художническом даре Виктора — и заставляет желать, чтобы именно такой художник существовал на самом деле, — он также использует счастливые отклонения Виктора от всех норм как предлог для продолжения уже предпринятых им нападок на виндовский психоанализ: «Для Виндов Виктор был трудным ребенком постольку, поскольку он таковым быть отказывался».

Пнин приглашает Виктора в гости. Поскольку это сын женщины, которую любит Пнин, сын, которого у Пнина никогда не было, — еще при пересечении Атлантического океана вместе с беременной на восьмом месяце Лизой его переполняло волнение от перспективы услышать первый крик младенца, — и наконец просто по своей природной открытости, Пнин с нетерпением ждет встречи с этим маленьким мальчиком. Он покупает для него футбольный мяч и роман Джека Лондона. Но Виктор оказывается чуть ли не шести футов росту, он на удивление взросл, и суетливая пниновская болтовня о спорте во время обеда — бокс у Лермонтова, теннис у Толстого, крокет и городки его собственного русского детства — приводит к опасной заминке, когда Виктор объявляет, что вообще не силен в играх. Вернувшись домой, Пнин оставляет Виктора в гостиной и устремляется к себе наверх, чтобы выбросить в дождливую ночь мяч, который он купил для ребенка. Последний раздел главы открывается заунывной нотой, под которую мяч, скатившийся вниз по лужайке, уносится дождевым потоком. Еще одна страстная надежда разбита, еще одно унизительное поражение для Пнина.

Правда, глава эта впоследствии обернется для Пнина триумфом, чему только мы, читатели, и станем свидетелями. Глава 4 открывается сном Виктора о короле, его отце, намеревающемся бежать из своей сотрясаемой революцией страны и меряющем шагами берег в ожидании моторной лодки, которая его увезет. Викторов отец из сна не имеет ничего общего с Эриком Виндом, «чудаковатым беженцем-доктором», которого Виктор никогда особенно не любил. С другой стороны, поскольку все, о чем упоминала его мать, «неукоснительно приобретало налет прелести и тайны, фигура великого Тимофея Пнина, ученого и джентльмена, преподающего практически мертвый язык в знаменитом Вайнделлском университете… приобрела в гостеприимном сознании Виктора удивительное обаяние, родовое сходство с теми болгарскими царями и средиземными принцами, что были всемирно известными знатоками бабочек или морских раковин». Под конец главы встреча Пнина с Виктором выглядит жалким провалом, неуклюжим контактом двух совершенно чужих друг другу людей, не имеющих никаких шансов на взаимопонимание. Оба разбредаются по постелям. Пнин, которому Виктор, разумеется, ничего не сказал о своем повторяющемся сне, видит сон о себе самом «в несуразном плаще, несущемся прочь из химерического дворца по огромным чернильным лужам, под затянутой облаками луной, а после шагающим вдоль пустынной полоски берега… ожидая стука моторной лодки, в которой явится… из безнадежного моря… загадочный спаситель…»[101] В некотором смысле, сдвоенные сны словно бы отводят Пнину роль духовного отца Виктора[102]. Ненаблюдательный и негибкий, сам Пнин напрочь лишен художественного дара, но, как показывают следующие главы, Виктор интуитивно угадывает за неловкостью повадки Пнина благородство утонченной души.