Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks

• Название: 9 1/2 weeks
• Автор: Элизабет МАКНЕЙЛ
• Жанр: Эротика

---

трижды приходится все начинать сначала, чтобы приклеить их правильно. С бородой

еще сложнее. Клей густеет. Я

приклеиваю ее, снимаю, снова прилаживаю, и так до тех пор, пока мне не удается

сделать так, чтобы она была на равном

расстоянии от моих ушей. С париком, напротив, сложностей никаких: я завязываю

свои волосы в "конский хвост",

скручиваю его, делаю плоский узел и закалываю шпильками. Парик держится хорошо.

Светлые волосы падают на ворот

рубашки, почти закрывают мне уши и лоб.

Складывая бумагу, в которую были завернуты усы, я вижу, что в коробке

лежат еще брови. Я их наклеиваю поверх

своих.

До этой минуты я смотрела в зеркало в основном для того, чтобы изучить

свой новый костюм. Но теперь в зеркале

я вижу нечто иное: не бороду, парик или усы, но некое лицо. Во мне снова

поднимается беспокойство, переходящее в

возбуждение. Передо мной стоит тоненький юноша приятной наружности. Если бы мне

его представили на вечере, я

наверняка подумала бы: "С ним - может быть..." У него большие серые глаза,

густые светлые волосы, светлые кустистые

брови, тонко очерченный нос, короткая и светлая (рыжеватая) борода. Вот он тоже

наклоняется ко мне: по-видимому, особа

напротив ему нравится. Это продолжается всего мгновение. Беспокойство полностью

овладевает мной, комната плывет

перед глазами, я сажусь на пол у кровати, и в мозгу у меня вертится только одно:

"Хочу к маме!".

Но это быстро проходит. Я откидываю волосы со лба, открываю пачку Кэмел,

лежащую на тумбочке у кровати. Я

никогда еще не курила Кэмел и немедленно начинаю кашлять. Затягиваюсь еще раз, и

- неведанно почему - это вселяет в

меня уверенность, возвращает ясность мысли и спокойствие. Секунду я думаю, что

делать с платком. Мне так и не удается

вспомнить, куда он его кладет, и в конце концов я его засовываю в задний карман

брюк. Я никогда не носила одежды с

задними карманами и все время засовываю туда руки, чувствуя под пальцами

скользкую подкладку и изгиб ягодиц.

Осталось надеть только две вещи, но они обе ставят меня в затруднение:

это галстук и шляпа. К галстуку приколота

записка с инструкциями. Он сделал пять чертежиков и написал: "Рисунок

соответствует тому, что ты видишь в зеркале.

Делай одно за другим". Первый раз я завязываю его слишком низко, во второй раз

все получается как надо. Остается шляпа.

Я старательно надеваю ее на голову, снова снимаю. Я достаточно разбираюсь в

шляпах, чтобы понять, что это правильный

размер, то есть правильный для моей головы в парике, но напрасно я надеваю и

снимаю ее, ничего не получается. Я верчу ее

то так, то эдак, то на один бок, то на другой, задом наперед, - как иногда

актеры в кино, - пытаюсь подражать одному

приятелю, который всегда ходит в шляпах, но результат в зеркале выглядит

неубедительно.

В конце концов я отступаюсь и кладу шляпу в картонку. На моих часах -

семь (я их снимаю и кладу в сумочку). Я

мою руки, застегиваю и расстегиваю жилет перед большим зеркалом, засовываю то

одну, то другую руку в карман брюк. В

ту минуту, когда я складываю всю бумагу в пакет, я нахожу ремень.

Он такой же, как тот, что носит он, но немного жестче. Пряжка у него

слева, он начинает медленно

разворачиваться, когда я кладу его на кровать. Я зажимаю его между большим и

указательным пальцами, обхватываю

рукой, поглаживаю кожу, снова зажимаю в кулаке... И не перестаю думать о

женщине, запястья которой привязаны к трубе

душа, воющей от боли под ударами этого ремня.

Звонит телефон.

- Я внизу, в гостиной, - говорит он мне. - Спускайся. Ключ от номера не

забудь.

Я опускаю ключ в правый карман пиджака, вынимаю и кладу в правый карман

брюк, потом снова вынимаю и

перекладываю в левый карман пиджака. Надеваю брючный ремень, застегиваю пряжку.

Беру Кэмел и спички и думаю, куда

их положить. В конце концов оставляю их в руке. Около лифта со мной ждет кабину

какой-то маленький, лысый мужчина,

он, ворча, уходит. Я смотрю на него и вдруг осознаю, что он не ниже меня. На

высоких каблуках я высокая женщина, а

теперь я, пожалуй, маленький мужчина.

В лифте стоит женщина лет сорока. Я остаюсь у двери. Когда мы

останавливаемся на первом этаже, и я уже

собираюсь выйти, и вдруг вспоминаю, что я - мужчина: я сторонюсь и она выходит

первой, не поглядев на меня.

"Удивительный ритуал", - думаю я. И в то же время очень радуюсь: выходит!

Он сидит в углу на диване и делает знак, чтоб я села в кресло напротив за

низкий столик, на котором стоит медная

лампа, пустая пепельница и его стакан с шотландским виски. На нем серый костюм,

похожий на мой. Он разглядывает

меня, осматривая обувь, пиджак, узел галстука, бороду, прическу.

- А шляпа?

- Шляпа? Я не сумела ее как следует надеть. Я вертела ее и так, и эдак.

Он кривится, потом смеется и выпивает глоток виски; вид у него

восхищенный.

- Не так важно, - говорит он наконец все еще улыбаясь. - Ты очень хороша.

Просто восхитительна. Отставим

шляпу. - Он наклоняется ко мне и берет мои руки в свои, как будто согревает пуки

мальчика, который пришел домой с

улицы, где лепил снежную бабу.

- Не нервничай. Не из-за чего нервничать.

Подходит официант. Он заказывает мне вино, а себе еще одно виски, но позы

не меняет: нога на ногу, наклонив

торс ко мне и держа мои руки в своих. Я сижу прямо, напряженно, обуреваемая

самыми противоречивыми чувствами; но

разве не так было с того самого дня, как я узнала его? Мне неловко, я краснею,

задыхаюсь, я крайне возбуждена и пьяна,

хотя еще ничего не пила.

Официант совершенно невозмутим. Когда он приносит заказ, я осмеливаюсь

взглянуть на него. Он ничего не

замечает.

- Все внутри тебя, понимаешь, - говорит мне сидящий напротив мужчина,

одетый в такой же костюм, как я. -

Людям вокруг на все наплевать. Но меня очень забавляет, что ты так смущаешься.

Мы идем в ресторан, и когда официанта рядом нет, он держит меня за руки.

Мне трудно жевать, еще труднее

глотать; я пью в два раза больше, чем обычно. Потом мы пьем еще что-то в баре, и

он кладет руку мне на бедро.

Когда мы поднимаемся в номер, он подводит меня к зеркалу и обнимает за

плечи. Мы разглядываем себя: двое

мужчин, один - высокий и чисто выбритый, другой - маленький и бородатый; оба в

темных костюмах, один в розовой

рубашке, другой - в голубой.

- Сними ремень, - говорит он тихо.

Я повинуюсь, не в состоянии отвести взгляда от зеркала. Не зная, что

делать, я сворачиваю ремень. Он берет его и

говорит:

- Влезай на кровать и стань на четвереньки.

Он подходит сзади и расстегивает на мне брюки.

- Спусти их и покажи мне зад.

Я не могу удержаться на локтях. Я стою на коленях, положив голову на

руки, и из моего горла вырываются какие-

то звуки, сама не знаю, что означающие: это не страх, и не желание, точнее, я не

могу отличить одно от другого. Он бьет

меня, закрыв мне голову подушкой, чтобы заглушить мои стоны, потом берет меня

как мужчину. Я кричу еще громче, глаза

мои открыты в темноте. Он входит глубоко в меня, потом останавливается.

Укладывает меня на живот, подсовывает под

меня правую руку, раздвигает мне ляжки. Лежа на мне, снимает с мой головы

подушку, слушает мои стоны. Когда я

осознаю, что мы дышим в одном ритме, я замолкаю, и он едва-едва ласкает меня

рукой. Скоро я начинаю задыхаться. Когда

я кончаю, он снова закрывает мне голову подушкой и тоже кончает. Потом берет

гигиенический тампон и кладет мне между

ягодиц. Когда он его вынимает, тампон весь в сперме и крови. Прижавшись ко мне,

он шепчет:

- У тебя в заднице так тепло, так узко, ты просто себе не

представляешь...

* * *

Иногда я спрашиваю себя, как может боль настолько возбуждать. Почти в то

же время я ударила палец на ноге об

угол письменного стола. С воем я выскочила хромая в коридор, позвала одну из

сотрудниц и добрых минут двадцать не

могла сосредоточиться на работе, настолько острой и всепоглощающей была боль. Но

когда он причинял мне страдания,

разница между болью и наслаждением становилась не такой явной: это были как бы

две стороны медали. Ощущения

качественно различные, но одинаково сильные и приводящие к одному и тому же

результату. Боль всегда была прелюдией к

наслаждениям, всегда вела, более или менее длинным путем (это могло длится

часами), к оргазму; она становилась для

меня столь же сладостной, столь же желанной, столь же неотделимой от физической

любви, как ласки.