Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Наряду с этим гвардейские юнкерские офицеры бряцали саб­лями, били окна Гаугвица и под звуки труб и литавр провозгла­шали «Hoch» изгнанному Наполеоном Гарденбергу. Даже ко­ролеве было угодно во время посещения царем Потсдама иг­рать роль Орлеанской девы, хотя у нее отсутствовали все необходимые для этого данные.

Гораздо серьезнее, кажется, был воинственный пыл принца Луи-Фердинанда, отцом которого был якобы один из братьев ста­рого Фрица, фактически же генерал Шметтау. Все его манеры представляли собой разительный контраст с апатичным характе­ром короля, и хотя его мнимая гениальность временами проявля­лась в настоящей развращенности, все же дружба, которой ода­рили его Шарнгорст и Штейн, говорит до некоторой степени за то, что он был создан из иного теста, чем другие прусские

Прусская конница начала XIX столетия

принцы. Он проклинал «каналий, которые нас предали», — Гаугвица, Ломбарда и Ко, и довольно остроумно издевался над полным про­тиворечий Берлином, который приветствовал войско и боялся войны, танцевал и заставлял танцевать, идя в то же время на­встречу или жестокой, полной превратностей войне, или же миру, носящему в себе зародыш войны, которая грозит уничто­жить «нашу политическую свободу».

Наполеон также знал Берлин и относился к нему с утон­ченным презрением. Он находил, что пруссаки еще глупее, чем австрийцы. Он подвергал своих новых союзников одному унижению за другим, бесчестил в своих официальных бумагах прусского министра Гарденберга как английского наемника, вследствие чего Гарденберг, несмотря на свою полную неви­новность, был немедленно отставлен своим храбрым королем; Наполеон перешел через установленные февральским согла­шением границы уступленной Рейнской области, оставлял без ответа письма Фридриха-Вильгельма, даже не оповестил его об образовании Рейнского союза. И, конечно, было лишь ос­корбительной насмешкой, когда Талейран сказал мимоходом прусскому послу Лукезини, что если Пруссия чувствует себя стесненной образованием Рейнского союза, то она может ос­новать Северогерманскую империю.

В. Питт

В Берлине, однако, видели в этом милостивое поощрение фран­цузского императора и чувствовали себя тем более беззаботными, что после первых же явных слухов о предстоящем утверждении Рейнского союза впали как раз в эти победоносные мечтания. Про­исходила торговля по этому поводу с обоими северогерманскими курфюрстами в Дрездене и Касселе; они должны были превратить­ся в королей и кормиться за счет присоединения меньших импер­ских государств, прусский же король должен был сделаться импе­ратором и главнокомандующим союзной армии. Однако как в Дрез­дене, так и в Касселе эти предложения встречали мало сочувствия. О прусской империи в Дрездене и слышать не хотели, а когда Пруссия отказалась от этой претензии, то то же самое отноше­ние встретило и прусское главное командование в военное вре­мя. Дрезденский двор требовал, наоборот, союзной директории

между Пруссией, Саксонией и Гессеном, а вместо союзной ар­мии — трех отдельных армий под предводительством трех круп­нейших государств. Вместе с тем он требовал присоединения к своим владениям саксонских герцогств. Кассельский двор был более уступчив, но также ценой гораздо большего увеличения границ, чем на то могла согласиться Пруссия. Оба двора имели гораздо большую склонность вступить в Рейнский союз, чем по­ставить себя под прусский протекторат, и их инстинктивное чу­тье, что они как династические чучела будут иметь при этом не­сравненно большее значение, — поддерживалось, особенно в Дрездене, французской дипломатией.

В атмосфере этих бессмысленных стремлений, как взрыв бомбы, прозвучала новость, пришедшая в Берлин 7 августа от парижского посла Лукезини. Франция находилась в то время еще в состоянии войны с Англией и Россией, а Пруссия, по крайней мере, с Англией, которая, протестуя против занятия Ганновера, заперла прусские корабли в британских гаванях, блокировала северогерманские гавани и выдавала каперские свидетельства для уничтожения прусского торгового флота. Франции же после смерти Питта, который ненадолго пережил Аустерлицкое сражение, открылась возможность заключения мира с Англией. Лорд Ярмутс вел по этому поводу переговоры с Талейраном в Париже, а царь послал государственного совет­ника Убри для мирных переговоров в столицу Франции. Когда лорд Ярмутс усмотрел в ганноверском вопросе главное препят­ствие для заключения соглашения, Талейран выразил мнение, что с этим не стоит особенно церемониться, что английский король может взять Ганновер обратно, как только ему это за­благорассудится. Английский посланник с преднамеренной небрежностью сообщил об этих словах французского министра своему прусскому коллеге (Лукезини) за веселым обедом, а по­следний немедленно донес об этом в Берлин.

Вследствие этого уже 9 августа последовал приказ о моби­лизации большей части прусского войска. Это было совершен­ным безумием, так как после всего того, что уже было сделано, можно было спокойно примириться и с этим оскорблением, тем более что было совершенно невероятным, чтобы мирные пере­говоры Франции с Россией и Англией достигли цели, и они, действительно, очень быстро прервались. О «корсиканском ко­варстве» приходится помалкивать, так как «честный» Фридрих-Вильгельм счел совместимым со своей политической совестью, несмотря на свой союз с Наполеоном, продолжать в глубокой тайне поддерживать дружелюбные отношения с царем.

Герцог де Талейран Перигор. Гравюра работы Бушэ-Денойэ с портрета кисти Жерара

На самом деле войны, конечно, совершенно не хотели, стремясь лишь быть вооруженными «на всякий случай»; думали и на этот раз выйти счастливо из затруднения с помощью политики «изворачивания», как говорил обыкновенно Бейме. По желанию Напо­леона, Лукезини, затрубивший в трубу войны, был отозван из Парижа, а на его место назначен генерал Кнобельсдорф, кото­рый должен был заверить императора в миролюбивых намере­ниях Пруссии. Наполеон пошел еще дальше: он заявил, что Пруссия должна немедленно разоружиться, и тогда ничто не будет стоять на пути восстановления мирных отношений.

Однако с мобилизацией хитрецы оказались пойманными в ловушку. Они не могли разоружиться без гарантии в том, что Наполеон не продиктует обезоруженному государству каких-нибудь еще более позорных условий. В прусском войске стала проявляться горячая оппозиция. Многие генералы, как, напри­мер, Блюхер и Рюхель, категорически требовали войны; гвар­дейские офицеры шумели больше, чем когда-либо, некоторые из них просили отпуска в Париж и на вопрос — с какой целью, отвечали: чтобы посмотреть на героя на троне. Другие точили свои шпаги на ступенях лестницы, которая вела в отель фран­цузского посланника. Прусский король обладал всегда хоро­шим слухом для подобных речей в гвардии.

При дворе царило невероятное смятение. Король был по­давлен и часто плакал, говорил об отречении от престола. Од­нако как ни растерялся он вследствие своей слабости и эгоизма, все же в высшей степени немилостиво встретил в сентябре просьбу многих генералов и принцев, а также министра Штей­на, чтобы отпустить наконец Бейме, Гаугвица и Ломбарда; он доверил также высшее командование тому же герцогу Брауншвейгскому, который еще 14 лет назад доказал свою полную неспособность к этому делу. Однако король не мог разоружить­ся, не добившись некоторого успеха; и решил выставить как свой ультиматум два условия: Франция не должна более вме­шиваться во взаимоотношения Северной Германии, и ее войска должны отойти из Южной Германии за Рейн. Это было, конеч­но, самое меньшее, чего он мог потребовать, но это было не­сравненно больше того, что Наполеон мог позволить вынудить у себя путем военной угрозы.

Император не намеревался уступить ни на йоту и, не ску­пясь на дружелюбные слова, основательно подготовлял сокру­шительный удар. Его победоносное войско с 1805 г. стояло в боевой готовности почти на южной границе Пруссии; Наполе­он приказал ему сконцентрироваться во Франконии и потребо­вал контингента от Рейнского союза. 24 сентября он покинул Париж и отправился на Рейн. Для своей военной кассы он взял лишь 24 000 франков: так он был уверен в своей победе.

Между тем в Берлине решили также перейти в наступление, но ни в коем случае не твердо и не определенно, так как самый факт решения был вообще невозможен в этом месте.

В поисках союзников всюду натыкались на запертые двери: после всех предательств прусской политики ей никто уже бо­лее не верил; кто мог поручиться в Берлине, что в последний момент не будет принято другое решение? Искали мира с Анг­лией, стучались в Петербург и в Вену; везде наталкивались на глубокое и слишком справедливое недоверие. Сам Гаугвиц тог­да стал настаивать на наступлении, и, наконец, царь согласился