Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Между тем в Берлине решили также перейти в наступление, но ни в коем случае не твердо и не определенно, так как самый факт решения был вообще невозможен в этом месте.

В поисках союзников всюду натыкались на запертые двери: после всех предательств прусской политики ей никто уже бо­лее не верил; кто мог поручиться в Берлине, что в последний момент не будет принято другое решение? Искали мира с Анг­лией, стучались в Петербург и в Вену; везде наталкивались на глубокое и слишком справедливое недоверие. Сам Гаугвиц тог­да стал настаивать на наступлении, и, наконец, царь согласился

Армия покидает Булонский лагерь. Наполеон лично присутствует при выступлении частей. С гравюры Филипотто

дать вспомогательное войско в 70 000 чел., которое, правда, могло прибыть лишь тогда, когда жребий будет уже брошен. Лишь одну Саксонию удалось Пруссии еще раньше скорее при­нудить, чем склонить к союзу; Наполеон, в свою очередь, зая­вил, что он ведет войну, чтобы охранить Саксонию от пополз­новений бесчестного соседа, и его манифест оповещал «наро­ды Саксонии», что он идет для их освобождения. Все знали, что дрезденский двор лишь поджидает удобного момента для отпадения от Пруссии. Гессенский двор объявил себя нейт­ральным, так же как и Брауншвейг, герцог которого должен был командовать прусским войском. Однако наступательные тенденции были парализованы надеждой заключить мир. В тот день, когда Наполеон выехал из Парижа, прусское войско чис­ленностью в 130 000 чел. стояло в Тюрингии. К нему следует прибавить еще 20 000 саксонцев. Король и даже воинственная королева прибыли в Наумбург; однако после большого совета прусской главной квартиры было решено отсрочить вторже­ние во Франконию до 8 октября, так как до этого дня ожидался ответ Наполеона на прусский ультиматум от 1 октября. Гауг­виц и Ломбард все еще самым непонятным образом надеялись на то, что французский император передумает, обязуется не

нарушить северогерманского союза и даже отзовет свои войс­ка за Рейн. Наполеон же, когда до него дошел 7 октября в Бамберге ультиматум, пересланный ему из Парижа, разразился громким смехом. В своем первом бюллетене он назвал письмо короля «одним из тех скверных памфлетов, какие английское министерство заставляет ежегодно приготовлять за 500 фун­тов стерлингов», и обратился к своим войскам со следующими словами: «Они хотят, чтобы мы при одном виде их армии очи­стили Германию. Безумцы! Только через триумфальную арку можем мы вернуться во Францию».

Поэтому в Эрфурте 9 октября появился прусский военный манифест, составленный Ломбардом, многословное, жалкое тво­рение, которое с порицанием перечисляло все французские пре­грешения до самых дней революции и тут же с похвалой превоз­носило прусскую снисходительность к этим прегрешениям. Ан­глийские газеты говорили, что это был язык соблазненного, упрекающего своего соблазнителя во всех своих болезнях, полу­ченных якобы от него. Здесь встречались следующие слова: «На­ции имеют свои права независимо от каких-либо трактатов», — ни в одних устах это не могло казаться таким жалким и позорным лицемерием, как в устах старопрусского королевства.

2. ВЫСТУПЛЕНИЕ

Таким образом, юнкерский сброд скорее ввалился, чем всту­пил в войну; все возрастающей тяжестью своих преступлений он был увлечен на наклонную плоскость, по которой он неудер­жимо скатывался вниз, в глубину беспримерного позора.

Еще до первого выстрела водворилось полное смятение. Во­енная и мирная партия в безнадежном ослеплении спорили друг с другом. Хвастливые угрозы Блюхера и Рюхеля уравновешива­лись трусливыми увертками Гаугвица и Ломбарда. И те, и другие были противоположными полюсами того же страшного упадка. Блюхер превзошел себя в следующей фандфаронаде: «Французы находят свою смерть еще по эту сторону Рейна, и приезжающие оттуда сообщают такие же приятные вести, как о Росбахе». Дру­гой подобный же герой очень сожалел о том, что славная армия берет с собой на войну ружья и сабли, — чтобы прогнать фран­цузов, было бы достаточно одних дубин.

Единственное извинение этих сумасшедших выходок мож­но, пожалуй, найти только в паническом страхе. Большая часть старшего офицерства, беспомощные старцы, терявшие к тому

же вследствие войны значительную часть своих доходов, была настроена совсем не воинственно. То же самое, если только не в еще большей степени, можно сказать и о солдатах. Старые солдаты, по большей части, женатые принужденные оставлять дома жен и детей, привыкшие, как отпускные и временно обя­занные, жить, по крайней мере, в течение большей половины года полусвободной жизнью, очень неохотно следовали сигна­лу боевой трубы, призывавшему их к новому голоду и новым наказаниям; чтобы воспламенить их к геройским подвигам, при­думали прекрасное средство — водить их в театр, чтобы вдох­новлять там «Валленштейном» и «Орлеанской девой» бедного Шиллера. Но этого еще мало: прусские бюрократы настроили в этом же направлении и свои арфы: член военного совета Мюхлер описывает с прозорливостью поэта, как фридриховские наемни­ки будут побивать французское народное войско. «И вот они бе­гут, трусливые наемники, и внуки становятся такими же победи­телями, какими были 50 лет назад отцы». Однако бедные рабы военщины, с урчащими желудками и окровавленными спинами, далеко не были всем этим растроганы: они распевали при огне своих бивуаков в Тюрингии: «Иной желает умереть за отечество, но я желал бы лучше получить в наследство 10 000 талеров. Оте­чество — неблагодарно. И за него погибнуть? Эх ты, дурак!..»

Эта поэзия имеет перед официальными военными победными песнями хоть то преимущество, что она отражает настроение самого народа, который в массе своей относился к войне с пол­ным равнодушием. И как могло быть иначе? Какое представление могло у него быть об отечестве, которое нигде не существовало, кроме как в болтовне презренных литераторов, или же в виде фантастического призрака, встававшего перед напуганной совес­тью охваченного страхом прусского юнкерства? Одним из пре­краснейших качеств этого класса является искусство использо­вать государственный механизм для того, чтобы высасывать из народных масс последнюю каплю крови, и если при этом случа­ется, что юнкерство попадает впросак, то оно требует со всем благородным пафосом угнетенной невинности, чтобы изнурен­ные массы бросили свои измученные тела в бойню за «отечество», т. е. за сохранение того же юнкерского господства. Если стран­ное требование не выполняется, то оно жалуется, что массы из­нежились вследствие «просвещения и гуманности». С известной точки зрения юнкерство имело основание говорить так. Если бы просвещение и гуманность стояли в Германии на более твердой почве, чем это было во Франции, то восточноэльбские юнкера отправились бы к черту задолго до Йены.

При существовавшем тогда положении вещей ни малей­шим подобием национального воодушевления не могло сопро­вождаться «то чванное, сказочное привидение давно забытых времен», какое выступило осенью 1806 г. в поход в образе немецкого войска. Все его уродливости выявили себя уже при мобилизации 1805 г., но, конечно, никаких улучшений не было произведено, даже и в тех областях, которые могли быть до известной степени улучшены. Благодаря ротному хозяйнича­нью снабжение, вооружение и обмундирование войска было хуже, чем в любой европейской армии того времени. Куртки были сделаны из такого грубого и неплотного сукна, что через него можно было просеивать горох, и к тому же так коротко срезаны, что оставляли живот совершенно неприкрытым. Не было ни шинелей, ни жилетов, ни кальсон; летом даже не было суконных брюк, а были полотняные, в которых солдаты долж­ны были выдерживать холодные осенние ночи перед сражени­ем под Йеной. Каждый человек получал паек, состоящий из двух фунтов плохо выпеченного хлеба ежедневно и одного фунта мяса в неделю. Винтовки были годны лишь для блестя­щих парадов, а не для сражений; был случай, что у целого полка дула винтовок оказались настолько тонкими, что не мог­ли выдержать стрельбу боевыми патронами.

Противоположность этому представлял громоздкий обоз, который таскали для удобств гг. офицеров. Все, что было при­вычно или приятно для них в мирное время, они возили с со­бой. 70-летний главнокомандующий возил с собой любовни­цу-француженку, другой генерал — выводок индюшек, один лейтенант — фортепиано. Все пехотные офицеры, вплоть до младшего лейтенанта, были на лошадях; все офицеры, кроме гусар, имели, по крайней мере, по одной вьючной лошади; боль­шая часть ротных командиров имела по 5, меньшая часть — по 3 лошади. Ноша, которую они везли, включала в себя и палат­ку, и походный стол со стулом, и походную кровать. Беско­нечный обоз, предоставленный для них законом, юнкерские офицеры увеличивали еще крестьянскими телегами и экипа­жами, в которых они часто возили с собой в поход жен и детей; ведь и король брал с собой свою Луизу.