Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

6. АУСТЕРЛИЦ

Земли, брошенные решением имперских депутатов как воз­мещение старопрусскому государству, были последним види­мым успехом нейтральной политики со времен Базельского мира; к лету 1803 г., когда французы заняли курфюрство Ган­новер, начали созревать горькие плоды этой политики. Это было следствием англо-французской войны, которая опять во­зобновилась после Амьенского мира, установившего непроч­ное перемирие. В этой войне, с точки зрения морализирую­щих историков, не была виновна ни та, ни другая сторона; война между Францией и Англией была исторической необ­ходимостью, борьбой наиболее экономически развитых на­ций за мировой рынок, как это увидел своим пророческим взглядом немецкий поэт:

На земле два могучих народа

Борьбу за господство ведут.

Под угрозой всех наций свобода,

Трезубцы сверкают, и молнии жгут.

Золотом ценность всех стран измеряют,

И, как Бренн[43] во тьме веков,

На весы справедливости Франк дерзко бросает

Славную шпагу отцов.

Флот простирают свой бритты.

Как спрут своих щупальцев сеть,

И безбрежную зыбь Амфитриты

Хотят замкнуть, словно клеть.

Но это была борьба льва с акулой. Могучие противники не могли непосредственно схватиться. Франция не могла унич­тожить английский флот, а Англия — французскую сухопут­ную армию. Единственным уязвимым местом Англии на кон­тиненте являлся Ганновер, связанный с ней личной унией. И как раз намерение запереть этот главный пункт привоза анг­лийских товаров на континент и привело к занятию Ганновера французскими войсками. Однако занятие его ставило под уг­розу нейтралитет Северной Германии, установленный

Русская конница при императоре Александре I

Базельским миром. Ганновер граничил с коренными землями прус­ского государства, он огибал Бремен и Гамбург, господство­вал над Нижней Эльбой и Везером, простираясь до ворот Лю­бека и до берега Балтийского моря. Французские войска сто­яли теперь в двух переходах от Магдебурга, в пяти переходах от Берлина и в семи переходах от Штеттина.

Однако в Берлине не хватало мужества заявить серьезный протест против нарушения знаменитой демаркационной ли­нии. Советник кабинета Ломбард отправился с робко протес­тующим письмом в Брюссель, где находился Бонапарт, и по­зволил ему себя высмеять. Доклад, сделанный Ломбардом по его возвращении к королю об успехах своей миссии, принад­лежит к наиболее замечательным документам прусского недо­мыслия. «Невозможно передать, — значится там, — того тона благородной искренности и доброты, которыми первый кон­сул выразил свое уважение к вашим правам, чтобы внушить

вашему величеству то доверие, которое он (Бонапарт) заслу­живает». Ломбард прославлял «благородную простоту и под­купающую искренность» Бонапарта: «Мне кажется, он твердо решил уважать права нейтралитета. К тому же он испытывает безусловное уважение к военной силе вашего величества, и, если только я не обманываюсь окончательно в своих наблюде­ниях, он никогда не осмелится навлечь на себя ради неспра­ведливого дела всю тяжесть вашего оружия». У Бонапарта были все причины выставить тот намазанный клеем прут, на кото­рый так охотно летели прусские болваны; он хотел, по словам одного французского историка, сделать из Пруссии шлагба­ум, который должен был запереть берега материка для англий­ских товаров. Он даже был готов очистить Ганновер, если Пруссия захочет соединиться с ним против Англии, но так как тут также было необходимо решение, на которое прусская не­мощность не отваживалась, то дело кончилось тем, что фран­цузские войска высосали Ганновер, заперли Эльбу и Везер, а прусская торговля фактически перестала существовать.

Между тем Бонапарт сконцентрировал в лагере под Було­нью большую армию, чтобы произвести десант в Англию и на­нести решительный удар своему смертельному врагу на соб­ственной его земле. Его могущество непрерывно возрастало; в 1804 г. он заставил провозгласить себя императором Напо­леоном и принял корону от папы; он возложил на себя также железную корону королей Ломбардии, стал королем, а своего пасынка Евгения Богарне сделал вице-королем Италии и при­соединил Геную и Парму к Французской империи. Его воля царила в Голландии и Швеции; южнонемецкие князья смотре­ли на него как на своего покровителя, а владея Ганновером, он пробивал широкую брешь в Северной Германии.

Чтобы победить могучего противника, Питт стал строить третью коалицию; ему удалось завербовать в нее Австрию, Рос­сию, а также несколько мелких государств. В Вене так же нео­хотно переносили Люневильский мир, как раньше мир в Кампо-Формио, тем более что из Люневильского мира вытекала поте­ря могущества Габсбургов в Германии и Италии. Там инстинктивно понимали, что старый немецкий императорский титул потерял всякое содержание и цену; после создания Фран­цузской империи была объявлена наследственная Австрийская империя. Прежде чем потерять навсегда права и предания сто­летий, хотели еще раз попытать счастье оружия.

Царь Александр решил вступить в третью коалицию со­всем по другим причинам. Его попытка разделить с

Наполеон I. Гравюра с портрета кисти П. Делароша

французским победителем господство над миром не дала ему ничего, тогда как другая сторона получила в избытке. Такие плохие сделки были всегда не по вкусу русской жадности; Александр хотел еще раз испробовать противоположный полюс своей двойственной политики, взяв на себя роль освободителя Ев­ропы от галльской тирании. Вполне понятно, что он по весь­ма прочным традициям русского царизма утаивал свои завое­вательные планы. Охотнее всего он выдвигал на первый план свою величайшую скорбь по поводу смерти герцога Энгиенского, принца из старого французского королевского дома, которого первый консул захватил в Бадене и приказал расст­релять в форте Венсене в виде реванша за покушение рояли­стов на собственную жизнь консула. Действительно, дому

Романовых больше, чем кому-нибудь, подходила роль защит­ников оскорбленной легитимности тому дому, право насле­дования которого предусмотрительно регулировалось дерз­кими расторжениями браков и тайными убийствами. Сам царь Александр, глава этого дома, заботливо оберегал и ласкал убийц своего отца и доверял им, несмотря на их полнейшую военную бездарность, командование в войне за величайшие блага человечества! В апреле 1805 г. третья коалиция была готова, она была так же реакционна, как и обе первые; своей целью она провозгласила: возвратить Францию к ее прежним границам, создать путем разделения завоеваний крепкую по­граничную линию с Францией и объединиться на всеобщей системе общественного права в Европе, т. е. на восстановле­нии феодального общества. Однако от своих предшествен­ниц новая коалиция научилась мудрости — сначала убить медведя, а потом уже делить его шкуру, между тем три вели­кие державы не были уверены, что даже общими силами им удастся одолеть наследника революции. Они хотели иметь союзником — будь это добровольно или нет — также и прус­ское государство.

Таким образом, за прусский двор сватались с обеих сторон, и тогдашние официозы с тем хвастовством, которое они переда­ли в сохранности своим теперешним преемникам, заявляли: «Никогда еще прусская политика не достигала той высоты, на какой она находится сейчас; Берлин является сейчас центром дипломатии». Штейн смотрел на это положение пессимистич­но и предсказывал: «Мы не получим никаких преимуществ за вероломства нашей политики; беспринципность нашего пове­дения делает нас предметом всеобщего пренебрежения и отвра­щения». И действительно, судьбы старопрусского государства разрешались среди всеобщего презрения.

Первым выразил откровенно это презрение царь Алек­сандр I. Питт спекулировал на прусской жадности: вступле­ние Пруссии в коалицию он хотел купить обещанием левого берега Рейна и, в крайнем случае, Бельгии. Но царю каза­лось, что это слишком много для прусского вассала; он пред­лагал значительное, но неопределенное расширение на запа­де и пытался увеличить притягательную силу этого вообра­жаемого пряника весьма реальным щелканьем кнута. Это тем более не привлекало Берлин, что Наполеон предлагал Ган­новер за наступательно-оборонительный союз между Фран­цией и Пруссией. Гарденберг был «за», Гаугвиц был «про­тив», и после продолжительного колебания туда и сюда ко­

роль принял единственное решение, на которое он был вооб­ще способен, т. е. не принял никакого решения, оставшись в старой колыбели строжайшего нейтралитета.

Между тем Австрия 8 сентября начала войну; австрийские войска перешли Инн и вступили в Баварию. При этом немед­ленно обнаружились снова несогласия и трения в этой фео­дальной коалиции; предполагалось поставить на ноги все име­ющиеся в распоряжении силы от Штеттина до Неаполя и по­явиться на Рейне, прежде чем Наполеон мог заподозрить, какая опасность ему угрожает; на самом же деле, прежде чем пер­вый русский солдат появился на берегах Инна, Наполеон сто­ял уже в Швабии с превосходными военными силами. Лишь 19 сентября прибыл в Берлин курьер из Вильны с письмом от царя, в котором царь требовал свидания с королем и одновре­менно коротко извещал его, что 100 000 чел. русских войск теперь направятся через Южную Пруссию и Силезию для со­единения с австрийскими войсками. Так как в Берлине обеща­ли сохранять строжайший нейтралитет по отношению к Фран­ции, то Гарденберг и Гаугвиц устроили большое совещание с наиболее выдающимися генералами, на котором было реше­но с оружием в руках охранять нейтралитет и независимость Пруссии; но, чтобы вооружиться, надо было прежде всего выиграть время. Поэтому нельзя было отклонить встречи короля с царем, нельзя было прервать мирные переговоры; надо было пригрозить в Вене и Петербурге, что если царь прибегнет к насильственным мерам, то Пруссия бросится в объятия Франции.