Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

3. КОНЕЦ ПОЛЬШИ

Прежде чем прусское войско вступило в третье столкнове­ние с Французской революцией, произошло польское восста­ние, разразившееся в 1794 г. против русского владычества. Это была последняя вспышка национальной силы, которая не была лишена возвышенных и прекрасных черт; не нашлось ни одного предателя среди 700 союзов; насчитывавших более 20 тысяч членов, поклявшихся слепо исполнять, под страхом смерти, все приказания национального вождя Костюшко; почва по всей стра­не содрогалась под ногами русских, еще не видевших перед со­бой ни одного врага, которого они могли бы схватить.

Существовало намерение задержать начало восстания до тех пор, пока русские армии не вступят в новую войну с Турцией, которую царица тотчас же начала снова, как только решила, что Польша за ней обеспечена. Ее войска уже находились в по­ходе на Турцию; в Польше оставалось не более 10 000 чел., и, чтобы лучше обеспечить себя, царица заставила польское пра­вительство согласиться на разоружение части польских пол­ков. Это означало бросить в объятия нищеты значительное

Тадеуш Костюшко. Гравюра работы Физингера с портрета кисти Грасси

количество офицеров и солдат; сопротивление, которое они ока­зали при своем роспуске, сделало невозможным дальнейшее промедление. 6 марта Костюшко послал в Париж письмо с просьбой ссудить его деньгами и офицерами и известил, что день восстания близок. Одновременно он извинялся, что не может выступить с лозунгами чистой демократии, так как он слишком нуждается в помощи дворянства и духовенства и в первую голову должен заботиться о сохранении внутренне­го единства нации. В Париже ему дали то, что он просил, в расчете парализовать вооруженным восстанием в Польше во­сточные державы; с господствующей тогда точки зрения бур­жуазной эмансипации между французской и польской рево­люцией не было ничего общего.

Таким образом польская революция была сразу же осуждена на гибель, несмотря на то что 17 апреля она завладела после двухдневного уличного боя Варшавой, прогнала русского гене­рала Игельстрома, нанеся ему тяжелые потери, и легко раздела­лась также с прусскими войсками. Костюшко заявил прусскому посланнику в Варшаве, что он готов сохранить мир с Пруссией и даже дать гарантии в неприкосновенности существующих прус­ских границ, если Пруссия не будет оказывать никакой поддерж­ки русским войскам, и это предложение имело у короля некото­рый успех. Однако окружавшие его юнкера, жаждавшие новой добычи, втянули его в войну с Польшей; 12 мая он сам перешел через границу; следствием этого было лишь то, что на Востоке началась еще более позорная война, чем на Западе.

За два дня перед этим в Польшу вторгся генерал Фафрат; ре­шительного двухдневного марша было бы вполне достаточно, чтобы достигнуть почти беззащитного Кракова и захватить кассу и военные запасы Костюшко. Однако Фафрат принадлежал к тому сорту прусских формалистов заполнивших тогда почти все вой­ско, о которых когда-то писал прусский историк: «В лагерях они с напряжением своих умственных способностей вырабатывают искусные походные и боевые порядки, которыми они думают унич­тожить любого врага, но в открытом поле они оказываются не в состоянии не только драться, но и сдвинуться с места, так как у их войск нет ни правильно организованного хлебопечения, ни организованного питания». Фафрату понадобилось 8 дней, что­бы решиться на атаку небольшого числа краковян, поставленных Костюшко в 2 милях от Кракова, и когда при его приближении они рассеялись, оставив в его руках лишь одного пленного, он был так возмущен этой неудачей своего выдуманного за зеленым столом плана, что остался спокойно стоять на своем месте и по­том, подняв обычную тревогу, вернулся обратно.

Ему не приличествует оканчивать войну — так сообщил он одному русскому генералу, который понуждал его к более бы­стрым действиям, — ему нужно было дождаться короля. Та­ким образом, Костюшко получил передышку на несколько недель и великолепнейшим образом использовал ее для под­готовки к успешному сопротивлению. 6 июня пришлось ему потерпеть поражение при Рафке от превосходных прусско-русских сил, состоявших из 25 000 хорошо вымуштрован­ных солдат, тогда как у него было только около 17 000 чело­век, половина которых состояла из только что набранных крестьян, вооруженных косами. Прусский король, появив­шийся со значительными подкреплениями в лагере

Станислав (Понятовский), король Польши. Гравюра работы Э. Е. Нильсона

Фафрата, внес лишь на очень короткий срок оживление в военные операции; когда Костюшко после своего поражения оста­вил Краков и отступил в Варшаву, пруссаки следовали за ним так медленно, что лишь 13 июля они подошли к слабо укрепленной столице. В общем, против польских инсурген­тов действовало теперь 50 000 прусских войск; 25 000 из них в союзе с 13 000 русских стояли под Варшавой, так что штурм города должен был иметь верные шансы на успех. Этот штурм диктовался также и политическими соображениями — если только этот термин может быть применен к прусской разбой­ничьей политике, — так как с завоеванием Варшавы король получил бы первенство в польской игре, что ему не могли бы на этот раз пожелать ни Россия, ни Австрия.

Между тем именно потому, что он это понимал, король поддался уговорам тайного агента царицы, который с миной верного друга предостерегал его и убеждал пощадить свои военные силы для возможного столкновения с Австрией и Рос­сией. Царица приказала своим войскам, шедшим в Турцию, спешно повернуть обратно, чтобы сначала покорить Польшу. До появления русских войск перед Варшавой царице нужно было мешать всякой серьезной попытке прусского короля ук­репить свою власть в Польше, и как ни явна была ее игра, ей прекрасно удалось провести коронованного болвана. Фрид­рих-Вильгельм отказался от штурма Варшавы, который даже такой герой, как Фафрат, признавал волне осуществимым, и предпринял правильную осаду, которая проводилась со всеми обычными техническими ошибками, а потому не двигалась с места и даже нарушалась непрестанными вылазками Костюшко; она закончилась тем, что геройское войско с королем-ге­роем начало 6 сентября смехотворное отступление в родные палестины. Там, в польских провинциях, их ожидало новое восстание, разжигаемое смелыми налетами предводителя поль­ских инсургентов. Инсургенты привлекали к себе тысячи рек­рутов из Южной Пруссии — так была названа прусская часть польской добычи, захваченной по второму разделу, — и даже захватили 2 октября город Бромберг, что вызвало у короля в Потсдаме настоящий припадок бессильного бешенства. Участь Польши решилась тогда, когда царица, собрав достаточные силы, послала их под командой своего лучшего полководца Суворова против восставших; в целом ряде боев Суворов раз­бил поляков; при Мациевице тяжелораненый Костюшко по­пал 10 октября в плен к русским. 4 ноября Суворов с ужасным кровопролитием взял штурмом Прагу — предместье Варша­вы, после чего польская столица капитулировала. Суворов сообщил со свойственным ему насмешливым лаконизмом прус­скому генералу Шверину: «Я здесь с моими победоносными войсками», и прусскому королю: «Прага дымится, Варшава дрожит. На валах Праги. Суворов».

Но еще безобразнее, чем этот победный крик первобытного варварства, были крылатые слова, с которыми прусская циви­лизация приобщилась к гибели Польши — та «позорная клеве­та», как назвал эти слова Костюшко, к которому они относи­лись. Официальная южногерманская газета сообщила 25 октяб­ря, что Костюшко передал свою саблю русским, воскликнув: «С Польшей покончено. Конец Польше!» Это была злобная и трус­ливая ложь, вдвойне злобная и трусливая по отношению к тому

геройскому самоотвержению, с которым Костюшко и его спо­движники пытались в последний момент изменить судьбы свое­го отечества. Но это было злобой Терсита у своей собственной уже готовой могилы, в которую окончательно столкнуло Прус­сию ее предательство по отношению к Польше...

4. БАЗЕЛЬСКИЙ МИР

Война Франции с Пруссией была закончена за полгода до 19 октября 1795 г., когда состоялось окончательное решение судьбы Польши Россией, Австрией и Пруссией.

Третий поход 1794 г. принес прусскому оружию так же мало лавров, как и два первых. Уже в конце второго похода герцог Брауншвейгский сложил с себя главное командование, чувствуя себя, по его словам, «морально больным». Страх перед демо­ническими силами революции пробудил в его узком и ленивом мозгу проблески сознания. Он заявил, что если воодушевление и опасность двигают великую французскую нацию к великим делам, то и среди объединившихся противников каждый шаг должен руководиться единой целью и единой волей; если же каждая армия будет действовать сама по себе, без твердого пла­на, без единства, без принципа и без метода, то из этого не вый­дет ничего, кроме всеобщей путаницы.