Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

наемного войска, было бессильно против крепких, бесконеч­ных рядов сплоченных масс русской пехоты, привычной ко всем невзгодам северного климата; Наполеон был принужден до из­вестной степени возвратиться к старому, отвергнутому им ме­тоду войны, расположив свои войска на зимних квартирах и начав брать крепости, находившиеся у него в тылу. С другой стороны, у русского правительства пропала всякая охота иг­рать с огнем революции, как только французское войско встало на границе России. Русское правительство не только боялось восстаний в прежних польских владениях, но еще более оно боялось того, что Наполеон далеко в глубине страны может побудить к восстанию русский народ, если он перейдет грани­цы и пообещает свободу крепостным крестьянам.

По численности французское войско далеко превосходило прусско-русское: около 140 000 против 105 000. Еще больше была разница в управлении; военному гению Наполеона в рус­ском главном командовании противостоял совершенно посред­ственный фронтовик — генерал Бенигсен, по рождению ганноверец, обязанный своим званием тому боязливому отвраще­нию, которое он внушал как убийца царя Павла сыну своей жертвы. В январе 1807 г. он совершил неудачное наступление на французские зимние квартиры; Наполеон по своему обык­новению, хотел воспользоваться случаем, чтобы отбросить сильным ударом русско-прусские войска до русской границы или же за нее. Однако после первого отступления Бенигсен дал битву при Прейсиш-Эйлау. 7 и 8 февраля битва разыгра­лась с такой жестокостью, как, пожалуй, еще никогда в это полное боев время; правое крыло русских уже заколебалось, и как раз в момент, когда его надо было поддержать, появились прусские вспомогательные войска в 6000 чел., которыми офи­циально командовал слабоумный юнкер Лесток, фактически же Шарнгорст. Сражение осталось нерешенным, это было пер­вое сражение, которое не выиграл Наполеон, и хотя он в сво­ем бюллетене выдал его за победу, бумаги на парижской бир­же упали после него, как после поражения.

Через 5 дней после этого французский император послал генерала Бертрана к прусскому королю и предложил ему мир. По его словам, он хотел положить предел несчастьям страны и восстановить прусскую монархию, которая была необходима для спокойствия Европы, как срединное государство; он теперь не придает никакой ценности Польше, с тех пор как ее знает; как только мир будет заключен, он выведет свои войска из прус­ских провинций. Король дал, однако, отрицательный ответ; он

останется верен своим союзникам, как русским, так и англича­нам, с которыми он только что заключил договор.

В патриотических историях этот поступок фигурирует как разительное доказательство «корсиканского вероломства» и «прусской верности». При этом утверждается, что Наполеон хотел коварным образом приобрести прусскую помощь, чтобы сначала разбить Россию, а затем еще более жестоко распра­виться с Пруссией, но что он нашел при этом достойный отпор в рыцарском образе мыслей прусского короля. Нельзя понять, какое значение могло иметь для французского императора прус­ское вспомогательное войско в количестве нескольких тысяч человек при том численном превосходстве, которым он обла­дал и без этого. Победа в сражении не вызывала в нем сомнений, так как в лучшее время года он мог привлечь неизмеримо боль­шие силы, чем изнуренные вконец русские и пруссаки. Настоя­щие трудности, которые ему надо было преодолеть, заключа­лись в другом; их нельзя было устранить теми тайными сообра­жениями, которые он мог иметь, делая свое мирное предложение; их можно было устранить лишь тем путем, на который он открыто вступил, сделав свое предложение.

Наполеон хотел окончить войну, которую он вел на рус­ской границе; прусскую монархию он действительно хотел вос­становить, конечно, не для того, чтобы оказать милость ост-эльбскому (восточноэльбскому) юнкерству или династии Гогенцоллернов, но для того, чтобы защитить цивилизованную Европу от угрозы русских, жаждущих завоеваний. В подобном же положении был когда-то король Фридрих. Удовлетворяя свои завоевательные стремления, он был поставлен перед вы­бором: или сохранить Польшу как европейский буфер против России, или же навязать себе самому на шею всю тяжесть рус­ской жажды к завоеваниям; и как ни ясно видел он последствия, он выбрал все же худшую часть. Перед этой самоубийствен­ной политикой Наполеон, естественно, не мог не содрогнуть­ся. Наследник буржуазной революции отступал перед боль­шим грехопадением, которое в его положении было излиш­ним и могло стать роковым для него, как оно и на самом деле стало роковым, а именно, разделить господство над миром с азиатским деспотизмом.

Как мало руководило им при его предложении «корсиканс­кое коварство», так же маловероятно и то, что оно было от­клонено пресловутой «прусской верностью». Это равносиль­но тому, как если бы вздумали говорить о целомудрии прелес­тной дамы, которая, мило пошалив с 99 возлюбленными,

отказала бы сотому. Французское предложение встретило в Мемеле, как и полагается, полное замешательство. Цастров, как министр иностранных дел, хотел его принять, конечно, из трусливого страха, не понимая, в чем собственно суть дела. Гарденберг был против, однако, лишь потому, что не пони­мал, что предложение Наполеона давало рычаг, который мог в значительной степени облегчить сильную и самостоятельную политику и обеспечить реформированной в корне Пруссии прочное положение между Россией и Францией. Гарденберг не понимал необходимости известной внутренней реформы, а также не освободился еще полностью от гаугвицевской каби­нетной политики, в грехах которой он принимал чересчур большое участие. С Базельского мира до самой почти битвы под Йеной он был горячим защитником французского союза, как противоядия против австрийского влияния в Германии. Те­перь он бросился в противоположную сторону и клялся прус­ско-австрийским дуализмом как единственным спасением Гер­мании. Он не хотел больше слышать о французском союзе и находил в короле такое сочувствие, как будто последний под­дался сильному влиянию царя и ожидал от него полного вос­становления старопрусского королевства.

Русские гораздо больше, чем французы, рассчитывали на пруссаков, даже из чисто военных соображений; для них не­сколько тысяч человек имело уже некоторое значение, избавив их от решительного поражения при Прейсиш-Эйлау. Кроме того, в их интересах было удержать за собой Восточную Прус­сию, что при франко-прусском союзе было бы невозможно. Они хотели там оставаться, чтобы превратить провинцию в полную пустыню и, таким образом, сделать совершенно невозможным для французов переход через русскую границу. Русские союз­ники так ужасно опустошали провинцию, что несчастные жите­ли на коленях молили о приходе французов.

Кнезебек, один из высших прусских офицеров, писал Шарнгорсту и просил его действовать в пользу мира: «Нужда и угне­тение земледельцев превосходят все границы. Жители большин­ства деревень так начисто ограблены, что вынуждены выпраши­вать у казаков крохи, необходимые им для жизни. Многие умирают при этом от голода, и во многих деревнях, занятых войсками, можно видеть в домах непогребенные трупы... Вы можете мне поверить: сейчас думают только о том, чтобы опу­стошить страну и из пустыни сделать для себя прикрытие... Вы сами, уважаемый друг, не можете даже представить себе это хозяйничанье и эту политику русских в том виде, как я

Генерал от кавалерии, граф Леонтий Леонтьевич Беннигсен

узнал их за время моего долгого присутствия в этой армии. Однако то, что я вам говорю, — чистейшая правда. Люди не хотят ничего иного, кроме как опустошить и высосать нашу страну для того, чтобы прикрыть себя самих этой пустыней. Благородный Александр может приказывать издалека, что он хочет, но из этого ровно ничего не выйдет».

Из этого действительно ничего и не вышло, так как «бла­городный Александр» ничего другого и не делал, кроме того, что водил бедного прусского короля за нос. Из Петербурга он сообщил ему, что готов потерять скорее свою корону, чем согласиться, чтобы король потерял песчинку из своего госу­дарства. Затем царь пришел сам с новыми войсками, которые он показал королю на параде, чтобы затем, как он любил это

делать, в театральной сцене перед воюющими народами об­нять его и воскликнуть со слезами: «Не правда ли? Никто из нас не погибнет один! Или оба вместе, или никто». Круглый дурак, король, верил всему этому и свирепствовал против Наполеона, которому только что целовал сапоги.

Царственный комендант также верил еще в своего дурач­ка. Он все еще стремился играть роль руководителя феодаль­ной реакции; 26 апреля они заготовили с Гарденбергом бартенштейнский договор как фундамент для новой коалиции. Обе державы обязались не складывать оружия, пока не будет освобождена Германия, а Франция не будет отброшена за Рейн. Левый берег Рейна должен был быть защищен рядом крепостей, Австрия с юго-запада должна была быть огражде­на Тиролем и линией Минчио; вместо Рейнского союза дол­жен был образоваться германский союз суверенных госу­дарств под общим руководством Пруссии и Австрии. Прус­сия, конечно, должна была восстать из гроба с округленными и укрепленными границами. Было предусмотрено даже рас­ширение границ Вельфского дома на немецкой земле. Этим хотели подкупить Англию, которая стала очень скупой на суб­сидии после того, как Франция и Россия схватились друг с другом. Она не имела решительно ничего против того, чтобы обе державы истощали друг друга; в частности, английское правительство медлило, к большому огорчению царя, гаран­тировать заем в 6 000 000 фунтов стерлингов, который он хо­тел произвести на английском денежном рынке.