Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

отказался от своих русских полномочий. После открытия ланд­тага он оставил Кенигсберг и отправился обратно к царю.

Ландтаг единогласно постановил по предложению Йорка выставить 20 000 чел. ландвера, резервов и один кавалерийский полк из «добровольно желающих сыновей отечества», и все это на средства провинции. О всеобщей повинности здесь не было еще речи, так как допускалось заместительство; ландвер не дол­жен был использоваться вне провинции. Но, несмотря на эти оговорки, решение ландтага наложило на население, достигав­шее численностью до миллиона, большую жертву, ибо благо­состояние населения было глубоко расшатано войной 1807 г., континентальной блокадой, походами 1812 г.; количество муж­чин, способных носить оружие, было значительно уменьшено теми 10 000 чел., которые в течение последних месяцев были даны войскам Бюлова и Йорка как крюмперы и рекруты.

Между тем в Берлине приняли наконец решение перенести резиденцию короля из Потсдама в Бреславль. Страх перед фран­цузским захватом, а также благоприятные вести, которые привез майор Нацмер от царя, послужили толчком к этому шагу, кото­рый все же еще не являлся «разрывом» с Францией. О возможно­сти переезда было доложено французскому императору, и тот не возражал против него; французский посол последовал за коро­лем в Бреславль. Но как только король прибыл 25 января в сто­лицу Силезии, от царя были получены 27 января два письма; эти письма извещали о том, что произошло в Восточной Пруссии, и настойчиво требовали заключения союза. А на следующий день прусский посланник сообщил из Парижа, что от Наполеона нельзя ничего добиться, кроме нескольких дружелюбных слов; даже предложенная помолвка со светлейшим домом Гогенцоллернов не удостоилась внимания неблагодарного. «Наполеон, кажется, рассчитывает на нашу нерешительность как в счастье, так и в несчастье, он относится к Пруссии с недоверием и презрени­ем», — так писал Шарнгорст после того, как Гарденберг сооб­щил ему донесение парижского посла.

Гарденберг решился теперь на союз с русскими. В тот же день он уговорил короля утвердить комиссию по вооружению, пред­ставителем которой являлся Гарденберг, а душой Шарнгорст; Кнезебек спешно был вызван из Вены, чтобы отправиться к царю. Но при своей известной всем нерешительности король никак не мог принять определенного решения. Правда, он должен был отказаться от вооруженного посредничества, которое он пред­полагал осуществить совместно с Австрией, так как в Вене он не встретил сочувствия; он хотел теперь посредничать на свой

Князь Шварценберг

собственный риск и страх. 4 февраля он заставил своего придворно­го пастора Ансильона составить записку, в которой намечался союз с царем, и для большей безопасности Пруссии предлага­лось ускорить, насколько возможно, продвижение русских войск к Одеру. После этого Пруссия должна была взять на себя воору­женное посредничество между Францией и Россией при следую­щих условиях: французские войска оставались за Эльбой, рус­ские — за Вислой, чтобы дать возможность Пруссии сделать де­шевые мирные предложения. По проекту Ансильона эти предложения заключались в следующем: французский импера­тор удерживал власть над Западной Германией, над Голландией, Италией и Испанией, пруссаки же получали обратно свои крепо­сти на Одере — Магдебург, возможно еще Альтмарк и во всяком случае герцогство Варшавское.

Этот жалкий и совершенно безрассудный проект сделался на несколько недель основой королевской политики. После нескольких дней нерешительности Кнезебек, единомышлен­ник Ансильона, отправился 9 января в русскую главную квар­тиру, а через день после этого в Бреслау пришло запрещение Наполеона вести переговоры с русскими, хотя бы из-за нейт­ралитета Силезии. Гарденберг ответил на него 15 февраля; он оправдывал посылку Кнезебека тем, что нейтралитет Силезии надо было обеспечить и с русской стороны; дальше его нота, взывая к справедливости императора, просила вернуть в раз­мере 47 000 000 франков половину авансированных сумм, полученных от Пруссии, и, наконец, делала те предложения перемирия, которые придумал Ансильон. На это никакого от­вета из Парижа не последовало. С русской стороны перегово­ры также застопорились. Гарденберг значительно повысил тре­бования Ансильона; он требовал восстановления Пруссии в тех размерах, которые она имела до войны 1806 г., за исключе­нием только Ганновера, но зато он еще более настойчиво, чем Ансильон, требовал возвращения принадлежавших когда-то Пруссии польских земель. Царю он предоставлял лишь Белостокский округ и, самое большее, некоторое округление это­го округа. Кнезебек же, потративший на свою поездку в рус­скую главную квартиру 6 дней, упорно настаивал на пункте своей инструкции, требовавшем также и возвращения Бело­стока, хотя он, так же как и инструктировавшие его, прекрас­но знал, что царь не только жаждал польской добычи, но про­сто считал Польшу, завоеванную не прусскими войсками, а его собственными, своим справедливым вознаграждением. Конечно, эти русские желания и стремления были опасны для прусского государства, и к тому же царь обнаружил их лишь наполовину, но стремление к грабежу Польши и прусская жадность, которая так много содействовала гибели старопрус­ского государства, были нисколько не красивее и не умнее русской. Возмещения на западе были бы для Пруссии гораздо выгодней, и задача прусских переговоров заключалась именно в том, чтобы обеспечить себе это возмещение и по возможно­сти обезвредить польские планы царя. Но теперь произошло именно то, что сказал позднее поэт о прусских провинциях:

Стоит в грязи лишь увязнуть тележке,

Как подымается дикая спешка,

И все постромки рвутся в куски.

19 февраля Йорк выступил со своими войсками, чтобы перей­ти Вислу; 22 февраля он и Бюлов встретились с русским генера­лом Витгенштейном в Конице и уговорились о продвижении к Одеру. В Кольберге появился Гнейзенау и увлек за собой генера­ла Борстеля; последний приказал своим войскам выступить без королевского приказа, чтобы освободить Берлин от французов.

Еще более решительны были меры, предпринятые Шарнгорстом как руководителем комиссии по вооружению. Он достиг цели, которую он с таким нетерпением преследовал в течение многих лет; 3 февраля появилось воззвание к образованному и состоятельному юношеству — добровольно взяться за оружие; 9 февраля было отменено освобождение от кантонной службы и учреждена всеобщая воинская повинность, правда, лишь на вре­мя этой войны. Еще нельзя было сказать, против кого направля­лось это вооружение, и все же воззвание 3 февраля подействова­ло, как электрический разряд. Из всех уголков страны добро­вольцы устремились в Бреславль, Кольберг и Грауденц, объявленные пунктами сбора, но главным образом — в Бреславль. В Берлине, где воззвание стало известным лишь 9 февраля, в пер­вые же 3 дня записалось не меньше 3000 добровольцев. Один испанец, живший в прусской столице, писал перед этим на свою родину: «Немцы совсем не то, что испанцы; они довольны всем, лишь бы у них был уголь в кладовых»; теперь тот же испанец писал в чрезвычайном изумлении в Мадрид: «В Северной Герма­нии проснулся дух национальной независимости, и нигде это благородное чувство не проявляется с такой пылкостью и не на­ходится в полном соответствии со славной Испанией, как в прус­ском государстве». Как Штейну по его возвращении из России, так и Гнейзенау по возвращении из Англии, казалось, что они видят совсем другой народ.

Как бы ни были закалены в бою французские войска, они по­чувствовали, что почва под ними колеблется. «Мы увидели, — пишет один француз о добровольцах, — что они проходили сквозь наши батальоны без оружия и без командиров: они испускали радостные крики и бросали на наших солдат угрожающие взгля­ды. Французский гарнизон Берлина в 6000 чел. и 40 орудий под командой маршала Ожеро был как бы парализован, когда 20 фев­раля в Берлине показался отряд казаков, радостно приветствуе­мый населением. Из Бреслау австрийский посланник писал в Вену: «Умы находятся в величайшем брожении, которое трудно описать. Военные и вожди отдельных партий захватили под мас­кой патриотизма бразды правления. Канцлер также увлечен этим потоком». Еще более вескими были слова английского агента

Омптеда: «Если король будет еще медлить, то я считаю револю­цию неизбежной; и войско даст первый сигнал к ней».

Под этим все возрастающим давлением король наконец ус­тупил, но и теперь лишь как жалкий упрямый трус, у которого стала колебаться корона на голове. Последний удар ему нанес Штейн, который побудил царя отправить его (Штейна) и рус­ского государственного советника Анштета в Бреслау с пред­ложением союза, которое, если не было написано самим Штей­ном, то все же составлено под его большим влиянием. По этому договору царь и король заключали наступательный и оборони­тельный союз, чтобы освободить Европу и прежде всего восста­новить прусское государство. Царь обязывался не складывать оружия, пока Пруссия не достигнет той же силы, которой она обладала до битвы под Йеной. Однако из своих польских владе­ний она приобретала лишь столько, сколько было необходимо, чтобы восстановить связь между Восточной Пруссией и Силезией. Свои возмещения она должна была найти в Северной Гер­мании за исключением Ганновера. Это ограничение состоялось в связи с английскими субсидиями, которые и Пруссия и Россия получали для ведения войны. Наряду с этим имелся в виду союз с Австрией и Швецией. Россия обязывалась выставить 150 000 чел., Пруссия — 80 000 и, кроме того, напрячь все свои военные силы и образовать новый ландвер.