Неизвестно - Ворошильский Венгерский дневник

• Название: Ворошильский Венгерский дневник
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Жужа переводит: «Мы верили Имре Надю!»

Смысл листовки такой: мы ему верили, с его име­нем вышли на первую демонстрацию 23 октября. По­том мы потеряли к нему доверие: слова его были дву­смысленны, а поведение неустойчиво и непоследова­тельно. Только теперь мы знаем, в чем дело: Имре Надь фактически был пленником клики Эрне Герё. Когда он выступал по радио, у него за спиной стояли агенты с пистолетами. Теперь Надь по-настоящему возглавляет правительство и выражает справедливые народные требования, и мы возвращаем ему наше до­верие и поддержку.

Подписана листовка революционной студенческой молодежью.

В РЕВКОМЕ

Комитет, куда нас впускает бдительная охрана из вооруженных студентов, помещается на юрфаке Буда­пештского университета. Еще вчера он назывался Рев­комом интеллигенции, поскольку возник в дни вос­стания как неформальный коллектив левых интелли­гентов: профессоров, писателей, юристов, — желав­ших поставить на службу событиям свою коммунисти­ческую мысль. Однако в ходе востания авторитет комитета возрастал, к нему начали присоединяться представители фабрик, молодежи, армейских соедине­ний. Как раз сегодня по всеобщему требованию он преобразован в Будапештский ревком.

Обо всем этом нам рассказал профессор Маркуш — коммунист, участник Клуба Петефи, а сейчас пред­седатель ревкома. Он стал им за несколько часов до того, как мы вторглись в небольшой зал заседаний, в лихорадочную дискуссию активистов. Тут мы услыша­ли и о проектах дальнейшего расширения рамок дея­тельности Ревкома, о необходимости контактов с кру­гами, прежде с Ревкомом не связанными, с разными политическими партиями и т. п. Как раз, когда профессор Маркуш говорил об этом, в зал заседаний вхо­дил исхудалый, опирающийся на палку священник.

Но весь этот разговор был в конце нашего по­хода в Ревком. Перед тем мы долго кружили по длин­ным коридорам, по прокуренным прихожим, по усы­панным окурками холлам. Мы разглядывали толку­щихся, шумящих, красноречиво приветствующих друг друга людей, и у каждого было неотложное дело к Ревкому: программа, прокламация, план действий, предложение контактов. И в этой самой толпе, где сначала мы почувствовали себя такими потерянными, произошли две неожиданные и очень важные для меня встречи. Спешившая по своим делам Жужа беспомощ­но оглядывалась в поисках, кому бы передать хло­потливых гостей, кто бы мог быть нам переводчи­ком. И тут к нам подошла невысокая женщина в косынке:

— Я говорю по-русски.

Откуда? Несколько лет прожила в Москве. Оказы­вается, перед нами дочь Дьердя Лукача Анна. Разговор сходит на общих московских знакомых, а потом — мгновенное озарение:

— Так вы, наверно, знаете и Маргит?

— Маргит?! У меня с ней как раз здесь свидание, она вот-вот придет.

Действительно, через минуту я вручаю маленькой темноволосой женщине-философу письмо, которым снабдил меня Лешек.

— Значит, я должна растолковать вам нашу рево­люцию? Идемте.

Мы сидим в большой, пустой, темной аудитории. Маргит и ее коллеги подробно рассказывают мне о 23 октября — они все были в числе демонстрантов, а вот этот парень со сросшимися бровями пытался вручить на радио резолюцию демонстрантов... Они рассказывают о революционных и социалисти­ческих лозунгах, с которыми вышли, и о кровавой расправе над безоружными в ответ на эти лозунги. День за днем излагают они мне ход революции и ста­линской контрреволюции — и я снова убеждаюсь, что мы в Варшаве не ошиблись, видя венгерское дви­жение благородным и близким нам. Наконец рассказ доходит до нынешнего дня. Мои собеседники настрое­ны оптимистически: из хаоса и раздробленности, счи­тают они, уже вырисовываются очертания новых форм социального движения и революционного обще­ства. Они рассказывают, что сегодня, когда традици­онные партии либеральной демократии выступили от­крыто, формируется и такая партия, какой еще не бы­вало: Революционная партия молодежи. Это будет большая, динамичная партия, выросшая из демократи­ческого движения последних месяцев и из восстания, — партия, полная решимости бороться за челове­ческое лицо социализма.

— У нас же в стране социализма никогда не было, — говорит кто-то. — Была картотека полутора мил­лионов стукачей в AVH, но разве это и есть социализм?

— А каково будет отношение партии молодежи к коммунистам?

— Независимость и искренний союз. Разумеется, если они отрясут с себя сталинизм. Если же нет....

— У коммунистов тоже реорганизация, — гово­рит Маргит. — Будет новая партия, с другим названи­ем, с новым руководством. Над этим сейчас работает Надь, Лошонци, Лукач...

— А Кадар?

Маргит кривится. Парень со сросшимися бровями машет рукой. А Анна спрашивает:

— Хотите повидать Лукача? Он вам подробней расскажет о новой партии.

— А застанем ли мы его?

— Да, он сейчас всё время дома, чтобы каждый мог его застать.

Ну, прорываемся еще к профессору Маркушу (об этом я уже рассказал), натыкаемся в коридоре на страшно занятую Жужу («знаете, будем издавать но­вую газету — орган Революционной партии молоде­жи») и идем с Анной Лукач к ее знаменитому отцу.

У ПРОФЕССОРА ЛУКАЧА

Я, конечно, мог себе представить, что когда-нибудь в жизни встречу Дьёрдя Лукача. О чем бы я с ним го­ворил? Наверно, о гегелевской эстетике, о критичес­ком реализме, о Томасе Манне. Но мог ли я вообра­зить, что познакомлюсь с Лукачем в таких особых обстоятельствах и что первой его фразой будет:

— Культуру оставим в покое, ладно? Есть дела поважней.

Между прочим, Дьёрдь Лукач в правительстве Надя... министр культуры.

Окна уютной профессорской квартиры выходят на Дунай. Стены окружают нас плотными шеренгами разноцветных переплетов. Напротив лампы застыл в издевательской улыбке азиатский идол. Мы сидим во­круг большого семейного стола и говорим о делах «поважнее культуры».

Сын профессора, инженер, год назад уволенный из тамошнего Госплана, рассказывает, как уничтожили гордость и богатство Венгрии — виноградники. По­том он объясняет механизм на вид весьма эффектного, а по существу напрасного и разрушительного роста производства в странах народной демократии. Я не стану приводить здесь его интересных рассуждений, которые во всяком случае меня, невежду, убеждают. Седовласая жена Лукача расспрашивает меня, как про­исходил польский Октябрь. Наконец, разговор свора­чивает на вопрос о партии. Выясняется, что внутри нынешнего руководства ВПТ идет отчаянная борьба двух тенденций: одни хотели бы продолжать не­сколько обновленную, но в общем-то прежнюю ли­нию, другие жаждут полностью отвергнуть сталин­ские традиции ВПТ и создать совершенно новую марк­систскую партию. Профессор Лукач, разумеется, при­надлежит к этому второму, революционному течению.

— А кто еще?

— Надь, Лошонци, Санто, Донат, Кадар...

— И Кадар? — переспрашиваю я.

Какие могут быть сомнения, не понимает про­фессор.

Новая партия не может рассчитывать на скорый успех: коммунизм в Венгрии основательно скомпроме­тировал себя. Вокруг партии, очевидно, соберутся маленькие группы прогрессивных интеллигентов, писа­телей, немного молодежи. Рабочий класс, вероятнее, пойдет за социал-демократами. На свободных выбо­рах коммунисты получат пять, максимум десять про­центов голосов. Может, не войдут в правительство, окажутся в оппозиции... Но партия будет существо­вать, сохранит идею, станет интеллектуальным цент­ром, а спустя годы — кто знает...

Пока она, однако, всё еще не создана, продолжа­ются споры об оценке положения, и в то время как все другие партии возникли, коммунисты опаздывают не меньше, чем на сутки.

Мы договариваемся, что я позвоню завтра.

ПАРНИ ДУДАША

Поздний вечер. В тесной комнатке, на каком-то там этаже бывшего здания «Сабад Неп», сопит и чиха­ет усталый телетайп. Ханка передает нашу общую корреспонденцию в «Штандар Млодых». Мы попыта­лись описать в ней, что видели в Будапеште: развали­ны человеческой веры в лозунги, которые где-то и когда-то звучали возвышенно и чисто, развалины на­дежд на какой-то иной социализм, нежели пережитый здесь. А дальше мы робко, с сомнением намекнули на возможность что-то спасти из-под развалин — эту возможность, нам кажется, мы тоже сегодня за­метили. ..

Ханка играет на нервной клавиатуре телетайпа. В другом углу что-то, чего нам не понять, кричит из приемника диктор «Свободной Европы». Над прием­ником склонился худой брюнет в солдатской гим­настерке: я знаю, что это талантливый молодой пиа­нист, несколько дней назад — рядовой венгерской армии, теперь ^— подчиненный одного из повстан­ческих вождей Йожефа Дудаша.

Другой «дудашевец», плотный, щербатый, свет­ловолосый, с револьвером за пазухой и фотоаппара­том «Киев» через плечо, презрительно машет рукой в сторону радио:

— Тоже обман. Пропаганда.

С этим парнем мы разговариваем по-русски. Он учился в одном из ленинградских институтов, теперь работает техником на радиозаводе.