Владимир Бибихин - Другое начало

• Название: Другое начало
• Автор: Владимир Бибихин
• Жанр: Философия

В.В. Бибихин

ДРУГОЕ НАЧАЛО 

Сборник статей и выступлений вокруг возможного другого начала нашей истории.

Присоединяясь к хайдеггеровской уверенности, что в наше время совершается незаметный «переход к другому началу, в которое вдвигается теперь (в философском сдвиге) западная мысль»(«Beiträge zur Philosophie. Vom Ereignis»), автор на материале отечественной философии и литературы прослеживает наметившиеся, отчасти лишь в малой мере развернувшиеся приметы возможного нового исторического пути. Он показывает, что другое начало общественного бытия имеет прочные корни в настоящем, продиктовано необходимостью сложившегося положения вещей и в этом смысле свободно от внешнего принуждения. В книге затрагиваются вопросы почвы и культуры, российского византизма, безотцовщины и возвращения отцов. Делается попытка разобрать непроясненную основу русской государственности. Ставится проблема нашего православия. Отдельные главы трактуют самобытность пушкинского поэтического мира, пушкинскую трактовку эпохи Петра I, отношение русской поэзии к деспотической власти. Обращается внимание на историософские анализы и пророчества Гоголя, Чаадаева, Константина Леонтьева, Достоевского, Владимира Соловьева. Заключительный раздел книги рассматривает в свете аристотелевской традиции парадоксы точки и момента теперь в аспекте возвращения от новоевропейской установки на предел к античному восприятию бесконечности.

Текст любезно предоставлен Ольгой Евгеньевной Лебедевой. Если будут замечены опечатки или другие ошибки, мы настоятельно просим писать о них по адресу -[email protected]. Первоисточник - http://www.bibikhin.ru/

---

Всякая вторая точка (конечная точка линии истории) может быть только условной. Единственной безусловной целью линии, двинувшейся от исходной точки, остается целое мира. В исходной сосредоточенности оно уже дано. Что общего в смерти размечтавшейся старой графини при встрече с«реальностью», во вражде героев Платонова с негодным настоящим, в перепаде между тем, как мальчик у Платона опоминается, возвращаясь к вечной геометрии, и как он опомнится, когда вернется к своему рабскому состоянию? Общее здесь — это уже-имение-целого-мира и одновременно его явная недостаточность, умаление до неуловимой точки, до несуществования. История, человеческая и естественная, развертывается из целого в целое, потому что вся деятельность завоевания, обретения, познания или еще какого-либо другого охвата мира диктуется стремлением остаться в мире, каким исходное целое точки всегда уже было. Когда, увидев, как говорится, ограниченность своего мирка, человек захочет ее преодолеть, то о большом мире, куда он выйдет, он будет знать никогда не больше чем о том малом. Согласие с миром и мир как согласие (покой) не разные в большом мире и в малом. Старая графиня гибнет, яростно защищая свой точечный мир против реальности, которая для нее не мир.

Точкой в скоплениях метагалактик является земля. Ее маленький мир со своим согласием и покоем вплоть до ухода человечества во вселенское целое останется полем его деятельности. Считается, что озоновый слой непоправимо истончится через 20 лет, и чтобы не произошло «ультрафиолетовой катастрофы» на околоземной орбите будут установлены искусственные генераторы озона. Их сможет поддерживать в рабочем состоянии только современная техническая цивилизация, и это значит, что даже еще никуда не улетая с земли, человечество по существу уже расстанется с ней. Жилищем людей окончательно станет их собственная постройка, а именно эта самая цивилизация. Если сейчас обойтись без техники еще возможно в натуральном хозяйстве и смена цивилизаций таким образом не исключена, то поддерживать на околоземной орбите несколько десятков искусственных озонаторов натуральное хозяйство уже не сможет. Подставление себя проникающей космической радиации — встреча с реальностью такого же рода, как проникновение Германа в кабинет графини, мечтающей у Чайковского о прошлом.

Звезды, которые могут достать нас космическим излучением вследствие разрушения озонового слоя сейчас, — другие, чем античные звезды, быстродвижущиеся передатчики в наш мир энергии неподвижного перводвигателя. Или в каком-то смысле те же самые? Жесткая радиация, которая входит в наш мир теперь как Герман с пистолетом в кабинет графини, угадывалась в мегалитических постройках через тяжесть и прочность камня, поставленного так, чтобы улавливать строгость движения планет и звезд. Астрономические обсерватории мегалита были приводными механизмами, заводившими общество, настраивавшими его на космическую упорядоченность. Не обязательно думать, что известные теперь первобытные, примитивные общества должны отличаться от человеческой древности меньше чем от центров современной цивилизации. В том, что известно о техничности античных военных, ремесленников, жрецов, в отточенности лиц на римских скульптурных портретах, в совершенстве древних языков не видно ничего такого, что указывало бы на последующее развитие человечества в сторону строгости, собранности и порядка.

14. Наивное желание воображать, будто космос античности был идеализированно уютным, ничем не подкреплено. Что с пониманием античного космоса есть проблемы в этом отношении, показывает Лосев, у которого конечно не могло быть игривой идеализации античности, но для которого сама строгость античных звезд неприемлема, и он противопоставляет античному космосу наоборот христианский, православный уют. Космос был «настолько универсальным и огромным, настолько колоссальным и внушительным, что даже происходившие в нем катастрофы не нарушали его единства и не отнимали у него красоты и художественности» (ИАЭ, Ранняя классика, с. 547). К катастрофам могло идти человечество, но космос не повреждался. Лосев говорил в этой связи о рабовладельческом бессердечии. В античной красоте космоса «все могущественно и безответственно, поскольку в ней нет никого, а есть только нечто и поскольку в ней всё безгорестно и всё безрадостно» (550). Нет никого, т.е. личности в человеке и личного Бога над миром.

История должна — иначе она оборвется — охватить целый мир. Но целый мир включает такие вещи как Герман с пистолетом в спальне мечтающей старой графини, жесткую радиацию, холодные звезды лосевской классической античности, суровость космического порядка. Мир поэтому неизбежно потерять, как графиня не могла спокойно утонуть в своих снах о королевском Версале и Герман должен был просочиться в ее мир. Новая гармония, выстроенная высоким сознанием, окажется «нас возвышающим обманом», который разве что дороже тьмы низких истин, но никак не отменяет эту тьму. Завершающий конец истории представляется возможным только иллюзорно, как у Фауста, который радуется, слыша стук лопат якобы строителей счастливого будущего, на самом деле лемуров, копающих не каналы для осушения болот.

Дилемму между миром лада и строгим бездушным космосом называют трагической, неизбежной, безысходной. Здесь много от любви сознания растравлять себя и прибавлять остроты своим процессам. Человек не обязательно должен быть нервическим эстетом, который сначала умиляется в мечтах о ладе и уюте, а потом постигает холодную бесчеловечность космических закономерностей. Вся строгость космических повторений — только проекция на более или менее наглядные вещи интересного повторения собранности точки в собранности целого. Сосредоточенность, строгая точность не только не навязана человеку строем космоса, но наоборот, только через собранность на точке и на целом появляется возможность открывать такие вещи как законы природы. Обнаружение космоса как его описывает Лосев, прекрасного и холодного, возможно только из уже открытой человеческому опыту близкой неприступности точки. Спасение (смысл которого подлежит уточнению) достигается не введением помимо или сверх принципа повторения еще теплого личностного начала, которое в воображении покорит звездный холод. Путь к спасению ведет через откровение того, что космос устроен всегда вместе с неприступностью его точности и что софия включает осмысление точки. Тогда вместо абсурдного бунта против миропорядка или пораженческого растворения в космосе человеку, принятому в него, остается фило-софия, признательная мысль. Ею предполагается, что не нам знать времена и сроки.

Ум встречал космическую закономерность уже вторично, как подтверждение странного повторения точки во всём. Та закономерность воспринималась уже только как большой пример наведения порядка в хаосе. Порядок был заранее обеспечен повторением. Космическое повторение точки имело с самого начала не законодательную, а иллюстративную роль в деле освобождения и очищения от тупиков и нагромождений, образуемых линиями (направлениями, намерениями). Повторение так или иначе вернется и подтвердит само себя против любой линии. Повторение обеспечено не кружением звезд, а движением точки, которая сама неподвижна, но собирает в себе всё.

15. Настоящее и точка с ее сосредоточенностью взаимообратимы. Собирание направлено в обе стороны, в сторону компактности точки и целости всего. В обоих случаях оно уходит в асимметрию, не-соизмеримость ни с чем таким, что удобно было бы иметь в качестве меры. Время, понимать ли его как движение или как меру движения, не имеет где остановиться, но нельзя сказать что его бесконечность дурная или пустая. Она интересная бесконечность из-за интригующей остроты перепада, inter esse, между двояким полюсом собирания, точкой и миром. Вместе с тем бессмысленно говорить, что человеку будет дано много времени, сколько угодно, для его предприятий, как марксисты, думая что идут через Маркса и Гегеля за Аристотелем, обещали себе бесконечное время для своих проектов. История ограничена не тем, что прорвется озоновый слой и наступит ультрафиолетовый апокалипсис, а своим началом, собранностью точки. Настоящего времени никогда не больше чем точной собранности. Время не имеет конца не потому что где-то    хранится его бесконечный запас, а потому что нет предела двунаправленному собиранию.

Это собирание, как можно было давно понять, не обязательно ведется человеком и во всяком случае не только им. Человек скорее собранность чем изобретатель собирания. Втягиваясь в свой закон, он хранит точность в культовой и социальной астрономии мегалита, в аристотелевской философии, в средневековой логике. Он точен и в современной строгой мысли, хотя из-за количества наружного шума она знакома нам хуже старой, прошедшей цензуру времени.