Кристофер Хибберт - Частная жизнь адмирала Нельсона

• Название: Частная жизнь адмирала Нельсона
• Автор: Кристофер Хибберт
• Издательство: М.: ACT: ACT МОСКВА: Транзиткнига, 2006. — 494, [2] с.: 16 л. ил
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-031326-8 (ООО «Издательство АСТ»), 5-9713-0604-9 (ООО Издательство «АСТ МОСКВА»), 5-9578-1891-7 (ООО «Транзиткнига»)

Один из самых прославленных адмиралов мировой истории, поразивший современников и восхитивший следующие поколения своей удивительной способностью выигрывать совершенно безнадежные на первый взгляд сражения.

Честолюбивый флотоводец, сделавший, возможно, САМУЮ впечатляющую и стремительную карьеру за всю историю Британских военно-морских сил.

Идеальный военачальник, он был далеко не безупречен в личной жизни — его романтическая и скандальная связь с леди Гамильтон стала основой бесчисленного множества книг, спектаклей и кинофильмов.

Что в них правда, а что — вымысел?

Где истина, скрытая среди бесчисленных легенд и мифов, окружающих имя Нельсона?

Читайте об этом в книге знаменитого британского историка Кристофера Хибберта!

Christopher HibbertNELSON(A Personal History)

---

В конце проведенного дня хозяину стало абсолютно ясно — леди Гамильтон ему, в общем, не по душе. «Она не испытывает никаких чувств, а лишь демонстрирует их, будучи актрисой, — передавал он свои впечатления от знакомства с Эммой. — Неудивительно, ведь она столько времени провела при неаполитанском дворе, а это гнездо порока — отличная школа для любой англичанки. Нельсон без ума от нее. Она способна заставить его поверить во что угодно: даже в то, будто тамошняя распутная королева — сама Мадонна. Он у нее на коротком поводке».

На следующий день гости Бекфорда разъехались по домам. Впрочем, для Нельсона дом 17 по Дувр-стрит вряд ли мог действительно считаться очагом. Безумная лихорадка любви к леди Гамильтон лишь заставляла его испытывать все большую неприязнь к жене. В ответ на дошедшие до него слухи, будто Фанни собирается снять Шелбурн-Хаус как новое жилье для них обоих, Нельсон раздраженно бросил: «Пускай делает, как считает нужным. Я, слава Богу, не обязан там жить». Он с трудом выносил ее присутствие. Да и ей стало невмоготу терпеть, как муж расписывает красоту, достоинства и таланты леди Гамильтон. Однажды за завтраком (если только адвокату Нельсона Уильяму Хэслвуду не изменяет его не чрезмерно твердая, тем более сорок пять лет прошло, память) леди Нельсон взорвалась: «Мне надоело слышать о леди Гамильтон! Решай — либо она, либо я!» «Придержи язык, Фанни! Что ты себе позволяешь? — якобы оборвал ее Нельсон. — Я от души люблю тебя, но не могу пренебрегать своими обязательствами перед леди Гамильтон, как не могу говорить о ней без восхищения и любви».

«Не проронив в ответ ни слова, — продолжает свой рассказ Хэслвуд, — и даже не пошевелившись, лишь пробормотав что-то в том роде, что теперь ей ясно, как поступить, леди Нельсон вскоре вышла из комнаты и уехала. После чего Нельсоны никогда вместе не жили. Если я не ошибаюсь, — заканчивает Хэслвуд, — лорд Нельсон формально оставил ее светлость еще до возобновления службы на флоте». Похоже, процедура расставания оказалась недолгой. По словам главного инспектора флота сэра Эндрю Хэмонда, Нельсон заехал в дом на Дувр-стрит и прошел наверх. Жену он застал в спальне лежащей на кровати. Она протянула к нему руку и произнесла: «Ты человек чести, других таких на свете нет. Так вот, скажи по чести, подозревал ли меня когда-нибудь в супружеской неверности или слышал от кого, будто я тебе изменяю?» «Нет, — ответил Нельсон, — такого не было». С этими словами он вышел из дома и больше не возвращался. В тот же вечер он написал Фанни несколько строк, извещая о своем прибытии в Саутгемптон и прося передать привет отцу и «всей семье». Далее он перевел на ее счет 400 фунтов и распорядился о «приличных ежеквартальных выплатах». К тому времени дом в Суффолке, Раундвуд, уже продали, и Нельсон, не желая оставлять жену без крыши над головой, заплатил за год вперед за дом на Дувр-стрит, 17.

ГЛАВА 22 Ла-Манш

Поцелуй много раз от меня нашу дорогую Горацию

Еще два месяца назад, сразу по прибытии в Большой Ярмут, Нельсон, даже не успев никому дать знать о своем возвращении в Англию, написал секретарю адмиралтейства сэру Эдварду Берри: «Надеюсь, мое вынужденное сухопутное путешествие со Средиземноморья (оно заняло шестнадцать недель полного безделья) не будет истолковано как желание хоть на время отойти от активной службы». С горечью ссылаясь на письмо лорда Спенсера, где тот упрекал его за задержку в Италии, Нельсон далее выражает надежду, что новая работа не будет канцелярской. Еще будучи на Средиземноморье, он слышал от капитана Александра Белла, будто ходят слухи о его назначении на пост, занимаемый ныне лордом Кейтом. Сам Нельсон считал более вероятным другой вариант — пост заместителя командующего флотом в Ла-Манше. Правда, его смущала возможная реакция самого командующего, графа Сен-Винсена: с ним у Нельсона существовал давний спор насчет призовых денег. Сен-Винсен претендовал на определенную долю от них, хотя и отсутствовал, правда, временно, когда корабли противника были захвачены в плен. Нельсон же настаивал, поскольку фактически в то время флотом командовал он, на причитающейся ему сумме в 20 тысяч фунтов. «Мой командующий удалился, прихватив все деньги, добытые мною в бою, — язвительно писал Нельсон. — Ну и Бог с ним! С меня достанет чести.

Однако пусть не думают, будто я буду спокойно наблюдать за тем, как у меня отнимают мое имущество, пока он наслаждается жизнью в Англии… На моей стороне справедливость, честь и традиции флота, на его — двоедушие, сила, деньги и подлость»[36].

Когда назначение все же состоялось и недавно произведенный в вице-адмиралы Нельсон отбыл на южное побережье Англии к новому месту службы, при встрече с лордом Сен-Винсеном щекотливый вопрос не затрагивался. Но Нельсону он по-прежнему не давал покоя, и, как командующий сообщал секретарю адмиралтейства, «прибыл он сюда в настроении отвратительном… выглядит и ведет себя так, будто совершил за моей спиной дурной поступок и теперь опасается, что мне об этом стало известно… Бедняга! Его обуревает тщеславие, он страдает от слабости и безрассудства. Весь увешан лентами и орденами, хотя делает вид, будто устал от почестей, оказываемых ему повсюду на пути сюда». В другом письме Сен-Винсен отмечает: «Расстались мы добрыми друзьями, и поскольку всей славой, титулами и отличиями он обязан моей поддержке, я и впредь буду оказывать ему всемерное содействие. Он тщеславен и слаб и потому падок на лесть и на все, ей сопутствующее». И действительно, Сен-Винсен оставался к Нельсону неизменно добр и не упускал случая заверить, что, какие бы он ни находил в нем личные недостатки, как морского офицера он ставит адмирала чрезвычайно высоко: «Помимо Вас и Трубриджа, — писал он Нельсону, — я не встречал в нашем деле людей, способных так же заразить своим духом других… Вся деятельность Вашей светлости, начиная с первых шагов и по сей день, вызывает наше постоянное восхищение. Сравнения неуместны: все знают — НЕЛЬСОН один».

Как бы ни был он по возвращении с континента занят службой и сколько бы времени ни уделял леди Гамильтон, Нельсон, по словам того же Сен-Винсена, часами позировал художникам — сэру Уильяму Бичи и Джону Хоппнеру[37]. Писал его, при полном параде, со всеми медалями и иными знаками отличия, Ф. Х. Фюгер. Делал эскизы голландский живописец Симон де Костер, репродукции с рисунков которого имели широкий спрос. Наконец, бюст героя лепила дочь фельдмаршала Конвея, миссис Энн Деймер. Нельсон ей подарил сюртук, бывший на нем во время битвы на Ниле. С тех пор адмирал не только не надевал его ни разу, но «даже не позволял чистить, дабы его друзья, морские и не только, могли бы, глядя на бороздки, оставшиеся от пота и пудры с парика, собственными глазами убедиться в том, как беззаветно сражался он во имя короля и нации»[38].

Кроме напряженных отношений с лордом Сен-Винсеном, Нельсон имел и другие поводы для беспокойства. Хотя приближался срок родов, Нельсон места себя не находил, опасаясь, как бы в его отсутствие леди Гамильтон не сделалась жертвой домогательств принца Уэльского. К душевным волнениям прибавились житейские неприятности: багаж снова упаковали крайне небрежно, а в крышку его стола красного дерева кто-то заколотил гвозди. Как обычно, Нельсон винил во всем жену. «Постоянно приходится сталкиваться с разными мелкими неудобствами, — выговаривал он ей. — Половина гардероба осталась дома: негодяя француза-привратника следовало бы вздернуть на рее… Все приходится покупать, даже чай, ведь его невозможно отыскать в огромном сундуке!.. Короче говоря, ни в коем случае нельзя доверять укладывать багаж другим. Сам бы все сделал за десять минут и в десять раз дешевле… Теперь уж поздно посылать оставшуюся половину гардероба, потому не знаю, да и не хочу знать, что со мной будет».

Мысль о том, как принц Уэльский развлекается в доме на Пиккадилли, куда Гамильтоны переехали с Гросвенор-сквер, приводила Нельсона в ярость. Он места себе не мог найти от ревности. Одно предостерегающее письмо шло за другим — иные доставлялись по адресу Оливером, Дэвисоном, Трубриджем, капитаном Эдвардом Паркером, другие — обычной почтой. «Неужели сэр Уильям хочет сделать тебя подстилкой для этого негодяя? — грозно вопрошал он. — Я так и вижу, как у тебя на груди написано: «НА ПРОДАЖУ»». Как можно позволить пригласить к себе человека, о котором все говорят, что он «водится со шлюхами, пьяницами и беспринципными лжецами»? Неужели это великий Гамильтон? Ему, Нельсону, за него стыдно. Достаточно одного-единственного визита подобного типа, и на леди Гамильтон ляжет клеймо его chere amie. Любовь принца к таким женщинам, как она, ни для кого не тайна. Разумеется, Нельсон уверен — леди Гамильтон «устоит перед любой царственной особой Европы», ведь она «само совершенство». Однако, если бы сэр Уильям только знал светское мнение о принце, он бы скорее пригласил к себе за стол последнего бродягу, чем столь «беспринципного лжеца». Репутации леди Гамильтон, «доныне безупречной», будет нанесен сильный удар. «Такого не перенесла бы любая приличная женщина». Принцу «место только в обществе людей с дурной славой». Говорят, он похваляется сделать ее своей любовницей. Какой отвратительный «лжец и последний негодяй!»!