Мо Янь - Большая грудь, широкий зад

• Название: Большая грудь, широкий зад
• Автор: Мо Янь
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-367-02653-5

«Большая грудь, широкий зад», главное произведение выдающегося китайского романиста наших дней Мо Яня (род. 1955), лауреата Нобелевской премии 2012 года, являет собой грандиозное летописание китайской истории двадцатого века. При всём ужасе и натурализме происходящего этот роман — яркая, изящная фреска, все персонажи которой имеют символическое значение.

Творчество выдающегося китайского писателя современности Мо Яня (род. 1955) получило признание во всём мире, и в 2012 году он стал лауреатом Нобелевской премии по литературе.

Это несомненно один из самых креативных и наиболее плодовитых китайских писателей, секрет успеха которого в претворении грубого и земного в нечто утончённое, позволяющее испытать истинный восторг по прочтении его произведений.

Мо Янь настолько китайский писатель, настолько воплощает в своём творчестве традиции классического китайского романа и при этом настолько умело, талантливо и органично сочетает это с современными тенденциями мировой литературы, что в результате мир получил уникального романиста — уникального и в том, что касается выбора тем, и в манере претворения авторского замысла. Мо Янь мастерски владеет различными формами повествования, наполняя их оригинальной образностью и вплетая в них пласты мифологичности, сказовости, китайского фольклора, мистики с добавлением гротеска.

«Большая грудь, широкий зад» являет собой грандиозное летописание китайской истории двадцатого века. При всём ужасе и натурализме происходящего это яркая, изящная фреска, все персонажи которой имеют символическое значение.

История, которую переживает народ, отличается от официальной истории. А литература не история, это художественный способ объяснить какие-то вещи.

Мо Янь

---

— Да как ты смеешь, черепашье отродье! — вскричала матушка.

Ша Цзаохуа заплакала.

Соскочив с кана, матушка бросилась вдогонку.

Во дворе послышались хлопки выстрелов. На крыше дома зашуршало, кто-то с воплем скатился с неё, глухо ударившись о землю. Через проделанную в крыше дыру посыпались комки земли и пробился свет звёзд. Во дворе началась суматоха, слышались выстрелы, клацанье штыков, крики:

— Не дайте им уйти!

Прибежала дюжина подрывников со смоченными в керосине факелами, и во дворе стало светло как днём. В проулке у дома тоже раздавался гул мужских голосов.

— Вяжи голубчика, теперь не убежишь, приятель…

Появился командир отряда. Он подошёл к Лайди, которая сжалась в углу у стены, крепко обняв плачущую Ша Цзаохуа:

— Ну разве так можно, госпожа Ша?

Матушка выбежала во двор, а мы прилипли к окну, глядя во все глаза на то, что там творилось.

Рядом с дорожкой лежал изрешечённый пулями человек. Он истекал кровью, она вилась змейками во все стороны. Тошнотворный запах ещё тёплой, пузырившейся из ран крови смешивался с резким запахом керосина. Человек был ещё жив, одна нога у него подёргивалась. Он грыз землю, ворочая шеей, но лица было не видно.

Листья на деревьях смотрелись как кусочки золотой и серебряной фольги. Рядом с командиром отряда стоял немой со своим бирманским мечом и что-то мычал, размахивая руками. Выбежала Птица-Оборотень — хорошо хоть накинула армейскую тужурку: она доходила ей до колен, но грудь и живот были едва прикрыты. Стройные белые лодыжки. Мускулистые икры с гладкой кожей. Полуоткрытый рот. Словно помешанная, она переводила глаза с одного факела на другой. Солдаты ввели во двор троих людей в зелёном. Один, смертельно бледный, раненный в предплечье, был весь в крови. Второй шёл, подволакивая ногу. Третий изо всех сил пытался поднять голову, но ему не позволяла этого сделать захлёстнутая на ней верёвка, которую тянули вниз несколько дюжих рук. Следом вошёл комиссар Цзян. Обмотанный куском красного бархата, фонарик в его руке светился красным. Босые ноги матушки звонко шлёпали по земле, затаптывая бугорки, проделанные дождевыми червями.

— Что здесь вообще происходит? — без тени страха обратилась она к командиру отряда.

— Это, тётушка, не ваше дело, — ответил тот.

Старательно кутая фонарик в красную тряпку, комиссар направил его в лицо стоявшей рядом Лайди, стройной, как тополёк.

Матушка подошла и, просунув руки под Ша Цзаохуа, вырвала её у дочери. Малышка прижалась к матушкиной груди, и та стала баюкать её:

— Хорошая моя, не бойся, бабушка с тобой.

Плач ребёнка затихал, и вскоре слышались лишь редкие всхлипы.

Руки старшей сестры словно продолжали держать ребёнка. Она будто окаменела, вид у неё был жуткий: побелевшее лицо, застывший взгляд. Под зелёной формой мужского покроя высоко вздымалась полная грудь.

— Мы, можно сказать, делаем для вас всё возможное, госпожа Ша, — обратился к ней Лу. — Вас не устраивала наша реорганизация, но мы и не настаивали. Но идти под японцев не следовало.

— Это ваши мужские дела, — презрительно усмехнулась старшая сестра. — Зачем рассуждать об этом со мной, женщиной?

— А мы слыхали, госпожа Ша — начальник штаба бригады? — вставил комиссар.

— Я знаю только, что мне нужна моя дочь. Если вы мужчины, идите и сражайтесь. Благородный муж не станет брать в заложники маленького ребёнка.

— Здесь вы, госпожа Ша, ошибаетесь, — возразил комиссар. — Мы к маленькой барышне, можно сказать, со всей заботой. Это и ваша мать может подтвердить, и младшая сестра. Да и небо и земля тому свидетели. Мы любим ребёнка, и всё, что делаем для него, направлено на одно: мы не хотим, чтобы у такой милой девочки и отец, и мать были предателями.

— Я не поняла ничего из того, что вы здесь наговорили, так что не тратьте слов. Раз уж я попала к вам в руки, делайте что хотите.

Тут вперёд выскочил немой. В свете множества факелов он выглядел особенно высоким и грозным. Обнажённый смуглый торс поблёскивал, будто смазанный барсучьим жиром. Гы-ы-ы — гы-ы-гы-ы — вырывалось у него из горла; волчьи глаза, нос как у борова, уши как у обезьяны — жуткая образина. Подняв над головой здоровенные ручищи, он сжал кулаки и описал круг перед собравшимися. Сначала пнул лежащего возле дорожки мертвеца, затем подскочил к троим пленным и поочерёдно обрушил на них удары кулачищ. Каждый удар сопровождался яростным гыканьем. Потом он закатил каждому пленному ещё и по оплеухе. Гы-ы-ы! Гы-ы-ы!! Гы-ы-ы!!! — раз от раза сильнее. Пленный, которому не давали поднять голову, после такого удара мешком осел на землю.

— Пленных бить нельзя! — строго остановил немого комиссар Цзян.

Тот оскалился в ухмылке, указал на Лайди, потом себе на грудь. Подойдя к ней, схватил левой рукой за плечо, а правой стал жестами что-то показывать толпе. Птица-Оборотень продолжала заворожённо смотреть на колеблющееся пламя факелов. Лайди подняла левую руку и закатила немому звонкую пощёчину. Он отпустил её плечо и стал в недоумении тереть правую щёку, словно не в силах понять, откуда этот удар. Правой рукой сестра заехала ему по другой щеке. На этот раз и сильнее, и звонче. Немой аж покачнулся: сестра вложила в этот удар столько ярости, что от отдачи даже отступила на шаг. Ивовые листки её бровей взлетели вверх, удлинённые, как у феникса, глаза округлились, когда она процедила сквозь зубы:

— Сестрёнку мою обесчестил, скотина!

— Увести её! — приказал Лу. — Предательница, ещё и руки распускает!

Подскочившие солдаты схватили Лайди.

— Какая же ты глупая, мама! — кричала она. — Третья сестрёнка — феникс, а ты отдала её за немого!

В это время во двор влетел запыхавшийся солдат и доложил:

— Командир, комиссар, конники бригады Ша уже в Шалянцзычжэне.

— Сохранять спокойствие! — скомандовал Лу. — Командирам рот действовать по утверждённому плану и начинать установку мин.

— Тётушка, — сказал Цзян, — в целях вашей безопасности вы с детьми следуйте за нами в штаб отряда.

— Нет, — замотала головой матушка, — если уж помирать, так дома, на родном кане.

Комиссар махнул рукой, несколько солдат окружили матушку, а другая группа, толкаясь, устремилась в дом.

— Отверзни очи свои, правитель небесный, взгляни хоть, что делается на белом свете, — пробормотала она.

Всю нашу семью заперли в пристройке дома семьи Сыма и поставили у дверей часовых. В большом зале за перегородкой ярко горели газовые фонари и раздавались громкие крики. На окраине деревни с треском рассыпались выстрелы, будто лопались перезрелые бобовые стручки.

К нам неспешно вошёл комиссар. Он нёс стеклянную керосиновую лампу и жмурился от вылетавшей из неё струйки копоти. Поставив лампу на стол из палисандрового дерева, он окинул нас взглядом:

— Ну, что же вы стоите? Садитесь, прошу вас. — И указал на расставленные вдоль стены кресла, тоже из палисандра. — У вашего второго зятя, тётушка, обстановочка будь здоров. — Он первым опустился в кресло, положил руки на колени и с издёвкой глянул на нас. Сестра плюхнулась в кресло неподалёку, их разделял небольшой столик.

— У тебя, комиссар, как говорится, буддой в дом легко войдёшь, да так просто не уйдёшь, — надула она губки, словно с досады.

— Если так непросто залучить, зачем провожать? — возразил он.

— Мама, садись и сиди себе, — повернулась сестра к матушке. — Они нам ничего не сделают, не посмеют.

— А мы ничего делать и не собирались, — усмехнулся комиссар. — Садитесь, тётушка.

Матушка с Ша Цзаохуа на руках села в одно из кресел в самом углу. Держась за матушкину одежду, мы с восьмой сестрёнкой пристроились рядом. Наследник семьи Сыма склонил голову на плечо шестой сестры. Та была такая сонная, что даже покачивалась. Матушка потянула её за руку, сестра села, открыла глаза, огляделась и тут же захрапела. Комиссар вытащил сигарету и постучал ею о ноготь большого пальца. Потом стал шарить по карманам в поисках спичек, но безрезультатно. Старшая сестра злорадно усмехнулась, а он подошёл к лампе, вставил сигарету в рот, прищурился и, склонившись над пламенем, стал прикуривать. Огонёк лампы заплясал, конец сигареты занялся красным. Комиссар поднял голову, вынул сигарету изо рта и сомкнул губы. Из ноздрей струйками потянулся густой дым. За деревней теперь ухали сильные взрывы, от которых дрожали оконные рамы. Ночное небо окрашивалось сполохами. То чуть слышно, то будто совсем рядом раздавались стоны и крики. Комиссар не сводил глаз с Лайди: еле заметная улыбка тронула его губы — он будто бросил сестре вызов.

Та сидела как на иголках, беспокойно дёргаясь из стороны в сторону, и кресло под ней жалобно скрипело. Кровь отлила от её лица, а руки, вцепившиеся в подлокотники, тряслись не переставая.