Мо Янь - Большая грудь, широкий зад

• Название: Большая грудь, широкий зад
• Автор: Мо Янь
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-367-02653-5

«Большая грудь, широкий зад», главное произведение выдающегося китайского романиста наших дней Мо Яня (род. 1955), лауреата Нобелевской премии 2012 года, являет собой грандиозное летописание китайской истории двадцатого века. При всём ужасе и натурализме происходящего этот роман — яркая, изящная фреска, все персонажи которой имеют символическое значение.

Творчество выдающегося китайского писателя современности Мо Яня (род. 1955) получило признание во всём мире, и в 2012 году он стал лауреатом Нобелевской премии по литературе.

Это несомненно один из самых креативных и наиболее плодовитых китайских писателей, секрет успеха которого в претворении грубого и земного в нечто утончённое, позволяющее испытать истинный восторг по прочтении его произведений.

Мо Янь настолько китайский писатель, настолько воплощает в своём творчестве традиции классического китайского романа и при этом настолько умело, талантливо и органично сочетает это с современными тенденциями мировой литературы, что в результате мир получил уникального романиста — уникального и в том, что касается выбора тем, и в манере претворения авторского замысла. Мо Янь мастерски владеет различными формами повествования, наполняя их оригинальной образностью и вплетая в них пласты мифологичности, сказовости, китайского фольклора, мистики с добавлением гротеска.

«Большая грудь, широкий зад» являет собой грандиозное летописание китайской истории двадцатого века. При всём ужасе и натурализме происходящего это яркая, изящная фреска, все персонажи которой имеют символическое значение.

История, которую переживает народ, отличается от официальной истории. А литература не история, это художественный способ объяснить какие-то вещи.

Мо Янь

---

Мне стало очень стыдно, я протянул руку и дотронулся пальцем до её руки. Она погладила меня по шее и тихо сказала:

— Братишка, милый, не говори никому про сегодняшнее.

Я понимающе кивнул.

— Скажу по секрету, — добавила она, — во сне мне явился муж. Сказал, что не умер, что душа его поселилась в теле какого-то мужчины, светловолосого и белолицего.

Это воспоминание молнией пронеслось у меня в голове, тем временем я уже вышел в проулок. По главной улице мчались как сумасшедшие пятеро подрывников. Их лица выражали бурную радость. Один из них, толстяк, толкнул меня на бегу:

— Малец, японские черти капитулировали! Дуй домой и скажи матери: Япония капитулировала, война Сопротивления закончилась, победа!

На улице с радостными криками прыгали солдаты, среди них, ничего не понимая, толклись местные жители. Японские черти капитулировали, Цзиньтуна отлучили от груди. Лайди дала мне свою, но молока у неё не было, только вонючая грязь на соске, как вспомнишь — ужас! С северного края проулка большими прыжками примчался Бессловесный Сунь с Птицей-Оборотнем на руках. После гибели Ша Юэляна матушка выставила его вместе со всем отделением из нашего дома, и он поселился с ними в своём собственном. Сестра тоже переехала к нему. Теперь рядом их не было, но в доме немого часто раздавались по ночам её бесстыдные вопли и какими-то окольными путями достигали наших ушей. А сейчас он притащил её сюда. Выставив огромный живот, она сидела у него на руках в накинутом на плечи белом халате. Похоже, он был пошит по тому же образцу, что и чёрный халат Лайди, разнились они лишь цветом. При мысли о халате Лайди вспомнилась её грудь, а воспоминание о груди Лайди заставило обратить внимание на грудь третьей сестры. Из всех женщин семьи Шангуань её груди были самые классные: прелестные и живые, чуть задранные вверх мордочкой ёжика. Так что же, раз у неё груди высший сорт, значит, у Лайди не высший? Ответить на этот вопрос прямо я не могу. Потому что, едва лишь начав что-то осознавать в окружающей действительности, понял: красивыми могут быть самые разные груди; назвать какие-то уродливыми язык не поворачивается, а сказать, что эти вот красивые, получается запросто. Встречаются же и ёжики красивые, бывают и красивые поросята. Поставив сестру на землю, немой замычал своё «а-а, а-а-о» и дружелюбно помахал у меня перед носом кулачищами размером с лошадиную подкову. Я понял, что это мычание следует понимать как «Японские черти капитулировали». А он припустил дальше по улице, словно дикий буйвол.

Птица-Оборотень разглядывала меня, склонив голову набок. Её ужасающих размеров живот напоминал разжиревшего паука.

— Ты горлица или гусь? — спросила она своим щебечущим голосом, хотя трудно сказать, был ли этот вопрос адресован мне. — Улетела моя птичка, улетела! — На её лице отразилась паника.

Я указал в сторону улицы, она вытянула вперёд руки, что-то чирикнула и побежала туда, топая босыми ногами. Бежала она очень быстро, и я диву давался: неужели этот огромный живот не мешает? А не будь у неё живота, пожалуй, и взлетела бы. То, что беременные бегают медленнее, представление ложное. На самом деле, когда мчится стая волков, совсем не обязательно, что беременные волчицы отстают; и среди стаи летящих птиц непременно есть самки с оплодотворёнными яйцами. Вот и Птица-Оборотень добежала до собравшихся на улице этаким мощным страусом.

К воротам дома спешила и пятая сестра. У неё тоже выпячивался большой живот, а серая гимнастёрка на груди промокла от пота. Бежала она совсем не так ловко, как третья. Та на бегу размахивала руками, будто крыльями, а пятая сестра поддерживала живот обеими руками и пыхтела, как кобыла, тянущая повозку в гору. Самая высокая из сестёр Шангуань, Паньди отличалась ещё и самой пышной фигурой. Груди у неё, разбойные и лихие, постукивали, когда сталкивались, словно были наполнены газом.

Ночь была тёмная, хоть глаз выколи, и старшая сестра в своём чёрном халате, спрятав лицо под чёрной вуалью, пробралась через сточную канаву в усадьбу Сыма. Ориентируясь на кислый запах пота, она подобралась к ярко освещённой комнате. Плитки двора поросли зеленоватым мхом, идти было скользко. Сердце, готовое выскочить, бешено колотилось в горле. В руке она судорожно сжимала нож, во рту стоял металлический привкус. Сестра приникла к щели в створчатой двери, и открывшаяся перед ней картина ужаснула её и потрясла. Колеблющийся свет большой оплывшей свечи отбрасывал пляшущие тени; на зелёных плитках пола валялась беспорядочно разбросанная серая форма, чей-то грубый носок повис на краю палевого унитаза. На худом смуглом теле Цзян Лижэня в чём мать родила распласталась Паньди. Лайди влетела в комнату, но тут же застыла перед бесстыдно выставленными ягодицами младшей сестры; в ложбинке на копчике поблёскивали капельки пота. Ненавистный Цзян Лижэнь, которого Лайди вознамерилась прикончить, был надёжно защищён.

— Убью! Убью обоих! — закричала она, высоко занеся нож.

Паньди скатилась под кровать, а Цзян Лижэнь, схватив одеяло, рванулся к старшей сестре и повалил её на пол.

— Так и знал, что это ты! — ухмыльнулся он, сдёрнув вуаль.

— Японцы капитулировали! — крикнула пятая сестра, остановившись у ворот, и снова выбежала на улицу, потащив за собой и меня. Рука у неё была влажная от пота, в этом запахе я учуял ещё и примесь табака. Этот был запах её мужа, Лу Лижэня, который сменил фамилию с Цзян на Лу в память о командире батальона, героически погибшем при разгроме бригады Ша. Вместе с потом пятой сестры его запах разносился по всей улице.

Там кричали и прыгали от радости бойцы батальона, многие со слезами на глазах; они наскакивали друг на друга, хлопали по плечу. Кто-то забрался на совсем уже накренившуюся колокольню и ударил в старинный колокол. Народу на улице становилось всё больше: кто пришёл с гонгом, кто привёл молочную козу на верёвке, один даже принёс кусок мяса, который подпрыгивал на листе лотоса, как живой. Моё внимание привлекла женщина с медными колокольчиками на груди. Она как-то странно пританцовывала, груди у неё прыгали вверх-вниз, и колокольчики громко звенели. В воздухе висели тучи пыли, все орали до хрипоты. Стоявшая в толпе Птица-Оборотень вертела головой туда-сюда, а немой тыкал своими кулачищами каждого, кто случался рядом. Из усадьбы Сыма солдаты принесли на руках Лу Лижэня, высоко подняв его, как бревно. С криками «Эге-гей! Эге-гей!» они подбросили его в воздух аж до верхушек деревьев, потом ещё и ещё раз…

— Лижэнь! — кричала пятая сестра, держась за живот, и слёзы текли у неё по лицу. — Лижэнь! — Она пыталась протиснуться среди солдат, но всякий раз её выпихивали сомкнувшиеся тощие задницы.

Перепуганное этим бурным весельем, солнце заметно прибавило ходу и вскоре присело на землю передохнуть, откинувшись на деревья по гребню песчаных холмов. Кроваво-красное с головы до ног, истекая потом и полыхая жаром, всё в каких-то пузырях, оно переводило дух, словно седовласый старец, и наблюдало за этой толпой.

Сначала в пыль упал один человек, за ним повалилось ещё несколько. Поднятая пыль мало-помалу оседала, покрывая лица людей, их руки и пропитанные потом тужурки. В кроваво-красных лучах на улице лежало множество недвижных тел, подобных мертвецам. Стали сгущаться сумерки; с болот и прудов, заросших камышом, потянул прохладный ветерок, он принёс с собой гудок паровоза, тянувшего состав через мост. Все навострили уши прислушиваясь. А может, я один навострил уши.

Война Сопротивления победно завершилась, но Шангуань Цзиньтуна отлучили от груди. Появились мысли о смерти. Хотелось прыгнуть в колодец или броситься в реку.

Из груды валяющихся на улице тел стала медленно выползать фигура в жёлтом от пыли халате. Встав на колени, она принялась откапывать из пыли нечто такого же цвета, как и её халат, как и всё остальное на улице. На руках у неё появилось одно существо, потом другое. Оба верещали, как гигантская саламандра.[87] Посреди бурной радости празднования победы в войне Сопротивления третья сестра, Птица-Оборотень, родила двух мальчиков.

Сестра и её дети заставили меня на время забыть о своих переживаниях. Я тихонько пробрался поближе, чтобы взглянуть на племянников. Переступая через чьи-то ноги и головы, я наконец приблизился настолько, чтобы разглядеть сморщенные личики и тельца младенцев, извалявшихся в жёлтой пыли, увидеть их лысые головки, гладкие, как тыквочки. Когда они в плаче разевали рты, вид у них был просто жуткий, и мне почему-то почудилось, что тельца этих двух созданий могут покрыться толстой чешуёй, как у карпа. Я невольно отпрянул, наступив при этом на руку лежащего рядом мужчины. Вместо того чтобы наподдать мне или выругаться, он лишь крякнул, неторопливо сел, а потом так же неторопливо встал. Когда он стёр с лица пыль, стало ясно, кто это, — муж пятой сестры, Лу Лижэнь. Что ищешь, Лу Лижэнь? А искал он пятую сестру, которая с трудом поднялась из зарослей травы под стеной и бросилась к нему в объятия.