Мо Янь - Большая грудь, широкий зад

• Название: Большая грудь, широкий зад
• Автор: Мо Янь
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-367-02653-5

«Большая грудь, широкий зад», главное произведение выдающегося китайского романиста наших дней Мо Яня (род. 1955), лауреата Нобелевской премии 2012 года, являет собой грандиозное летописание китайской истории двадцатого века. При всём ужасе и натурализме происходящего этот роман — яркая, изящная фреска, все персонажи которой имеют символическое значение.

Творчество выдающегося китайского писателя современности Мо Яня (род. 1955) получило признание во всём мире, и в 2012 году он стал лауреатом Нобелевской премии по литературе.

Это несомненно один из самых креативных и наиболее плодовитых китайских писателей, секрет успеха которого в претворении грубого и земного в нечто утончённое, позволяющее испытать истинный восторг по прочтении его произведений.

Мо Янь настолько китайский писатель, настолько воплощает в своём творчестве традиции классического китайского романа и при этом настолько умело, талантливо и органично сочетает это с современными тенденциями мировой литературы, что в результате мир получил уникального романиста — уникального и в том, что касается выбора тем, и в манере претворения авторского замысла. Мо Янь мастерски владеет различными формами повествования, наполняя их оригинальной образностью и вплетая в них пласты мифологичности, сказовости, китайского фольклора, мистики с добавлением гротеска.

«Большая грудь, широкий зад» являет собой грандиозное летописание китайской истории двадцатого века. При всём ужасе и натурализме происходящего это яркая, изящная фреска, все персонажи которой имеют символическое значение.

История, которую переживает народ, отличается от официальной истории. А литература не история, это художественный способ объяснить какие-то вещи.

Мо Янь

---

У ворот нашего дома часовых было ещё больше, чем у входа в церковь. Вход в восточную пристройку охраняла ещё одна группа часовых под началом Бессловесного Суня. Он сидел на бревне, поигрывая своим бирманским мечом. На ветвях персикового дерева устроилась Птица-Оборотень. Она болтала ногами и грызла зажатый в руке огурец.

— Что ж, ступайте, — сказал Цзян. — И постарайтесь уговорить его. Будем надеяться, он выйдет из тьмы к свету.

Сестра вошла внутрь, и оттуда донёсся её пронзительный визг.

Мы вбежали следом за ней и увидели Ша Юэляна. Он висел на балке в шерстяном френче зелёного цвета и в начищенных до блеска кожаных сапогах. Я запомнил его как человека небольшого роста, но там, на балке, он казался невероятно высоким.

Глава 18

Спустившись с кана и ещё не продрав как следует глаза, я ринулся к матушкиной груди. Бесцеремонно добрался до неё, вцепился обеими руками в пампушку её основания, открыл рот и поймал сосок. Во рту разлилось жжение, на глаза навернулись слёзы. Обиженный, не веря в то, что произошло, я выплюнул сосок и поднял взгляд на матушку. С виноватой улыбкой она потрепала меня по голове:

— Тебе семь лет, Цзиньтун, ты уже взрослый мужчина, сколько можно сосать грудь!

Матушкины слова ещё висели в воздухе, а до Цзиньтуна донёсся звонкий, как колокольчик, милый смех восьмой сестрёнки. Взор застлала чёрная пелена, и Цзиньтун рухнул навзничь. В полных отчаяния глазах намазанные перцем груди взмывали ввысь красноглазыми голубками. Чем только матушка не мазалась, чтобы отлучить меня от груди, — и соком сырого имбиря, и толчёным чесноком, и водой с запахом тухлой рыбы, и даже вонючим куриным помётом. На этот раз она взяла перечное масло. Все прежние попытки терпели провал, потому что Цзиньтун падал на пол и притворялся мёртвым. Вот и теперь я лежал на полу и ждал, когда матушка, как и раньше, пойдёт отмывать грудь. Чётко вспомнился приснившийся ночью кошмар: матушка отрезает одну грудь и бросает на пол со словами «Соси, это тебе!». Откуда ни возьмись выскакивает чёрная кошка, хватает грудь и убегает.

Матушка подняла меня и усадила за стол. Лицо у неё было очень строгое.

— Можешь говорить что угодно, но от груди я тебя отучу! — твёрдо заявила она. — Или ты решил всю меня высосать, чтобы я в сухую щепку превратилась, а, Цзиньтун?

Сидевшие за столом и уплетавшие лапшу барчук Сыма, Ша Цзаохуа и восьмая сестрёнка Юйнюй обратили на меня полные презрения взгляды. Издала холодный смешок и сидевшая на груде золы у печки Шангуань Люй. Тело её иссохло, и кожа отваливалась пластами, как рисовая бумага. Барчук Сыма высоко поднял палочками подрагивающий червячок лапши и покачал у меня перед лицом. Потом этот червяк скользнул ему в рот. Какая гадость!

Матушка поставила на стол чашку дымящейся лапши и вручила мне палочки:

— На, ешь. Попробуй, какую лапшу приготовила твоя шестая сестра.

Шестая сестра в это время кормила у печки Шангуань Люй. Она повернулась и смерила меня враждебным взглядом:

— Такой большой, а всё титьку сосёт. Ну куда это годится!

Тут я возьми да и шваркни в неё всю эту лапшу. Сестра вскочила, вся в белых червячках, и возмущённо закричала:

— Мама, ты совсем его распустила!

Матушка отвесила мне подзатыльник.

Я бросился к шестой сестре и обеими руками вцепился аккурат ей в грудки. Слышно было, как они запищали, будто цыплята, которых цапнула за крылья крыса. Сестра аж согнулась от боли, но я хватки не ослаблял.

— Мама, мамочка! — верещала она, и её вытянутое лицо пожелтело. — Ну смотри, что он вытворяет…

— Гадёныш! Гадёныш маленький! — воскликнула матушка, и её гнев обрушился на мою бедную голову.

Я упал и потерял сознание.

Когда я пришёл в себя, голова раскалывалась от боли. Барчук Сыма как ни в чём не бывало продолжал забавляться с лапшой, поднимая её вверх, перед тем как съесть.

Из-за края чашки на меня глянула Ша Цзаохуа. Вся мордочка у неё была в прилипшей лапше. Глянула робко, но дала почувствовать, что преисполнена уважения ко мне. Шестая сестра, сидя на порожке, всхлипывала. У неё болела грудь. Шангуань Люй буравила меня недобрым взглядом. Матушка с искажённым от возмущения лицом смотрела на разбросанную по полу лапшу.

— Вот ведь ублюдок! Думаешь, легко эта лапша достаётся? — Она собрала горсть лапши — нет, клубок червей, — зажала мне нос и запихнула в широко раскрывшийся рот. — Жри давай, всё жри! До костей всю высосал, наказание моё!

Я с шумом извергнул всё обратно, вырвался и выбежал во двор.

Там, в чёрном халате, склонившись над точильным камнем, точила нож Лайди. Халат был велик ей, она ходила в нём, не снимая, все эти четыре года. Лайди дружески улыбнулась мне, но в тот же миг выражение лица у неё изменилось.

— На этот раз точно глотку ему перережу, — процедила она сквозь зубы. — Пришёл его час, нож мой острее северного ветра и холодней, понять он заставит: за жизни погубленные расплачиваются своей.

Я был не в настроении и прошёл мимо. Все считали, что она умом повредилась. А я думал, притворяется, только вот зачем — непонятно.

Однажды — она обитала тогда в западной пристройке — она, забравшись на жёрнов и свесив длинные ноги, закрытые полами чёрного халата, рассказала, как купалась в роскоши, когда странствовала с Ша Юэляном по Поднебесной. Каких только удивительных вещей не повидала! У неё был ящик, который умел петь, стёклышки, с которыми всё далёкое делалось близким. Тогда я посчитал всё это бредом, но вскоре сам увидел этот ящик: его как-то принесла пятая сестра, Паньди. Эта жила у подрывников припеваючи и раздобрела, как жерёбая кобыла. Она осторожно поставила эту штуковину с раскрытой, как цветок, жёлтой медной трубой на кан и с довольным видом позвала нас:

— Идите все сюда, кругозор расширять будем! — И сняв красную материю, стала раскрывать секрет ящика. Сначала взялась за ручку и со скрипом крутанула. Затем таинственно усмехнулась: — Вот, послушайте: так хохочет иностранец. — Раздавшиеся из ящика звуки перепугали нас до смерти. Смех иностранца походил на стенания призраков из слышанных нами сказаний.

— Унеси сию же минуту, унеси прочь этот ящик с призраками! — замахала руками матушка.

— Ну и тёмная же ты, мама. Скажешь тоже — ящик с призраками! Граммофон это, — вздохнула Паньди.

С улицы через окно донёсся голос Лайди:

— Игла стёрлась, новую вставить надо!

— Опять ты, госпожа Ша, что-то корчишь из себя, — издевательским тоном изрекла пятая сестра.

— Эту штуковину я испортила, — презрительно бросила старшая. — Помочилась в эту твою жёлтую трубу. Не веришь — понюхай.

Пятая сестра нахмурилась и, сунув нос в раструб, стала принюхиваться. Но не сказала, учуяла что или нет. Я тоже сунул свой любопытный нос и вроде бы уловил что-то вроде душка тухлой рыбы, но сестра тут же оттолкнула меня.

— Лиса блудливая! — с ненавистью выпалила она. — Лучше бы тебя пристрелили. Зря я за тебя заступалась.

— Да я бы его прикончила, кабы не ты! — отвечала старшая. — Вы только гляньте на эту якобы девственницу! Титьки, как старый турнепс, дряблые, Цзяном пообсосанные.

— Предательница, сука предательская! — костерила её Паньди, невольно прикрыв рукой отвислые груди. — Жёнушка вонючая пса-предателя!

— А ну катитесь отсюда! — рассвирепела матушка. — Обе катитесь, чтоб вам сдохнуть! Глаза бы мои вас не видели!

В душе у меня зародилось уважение к Лайди. Ведь помочилась-таки в эту драгоценную трубу! Насчёт стеклышек, с которыми далёкое делается близким, тоже, конечно, правда. Бинокль это, у каждого командира на шее болтается.

— Дурачок маленький! — приветливо окликнула меня Лайди, удобно устроившаяся на сене в ослином корыте.

— Никакой я не дурачок, нисколечки не дурачок! — защищался я.

— А по-моему, очень даже дурачок. — Она резко задрала чёрный халат, согнула в коленях ноги и позвала приглушённым голосом: — Глянь-ка сюда! — Луч солнца осветил её ноги, живот и похожие на поросят груди. — Забирайся. — На её лице играла усмешка. — Забирайся, пососи меня. Матушка кормила грудью мою дочь, а я дам тебе пососать свою. И будем в расчёте.

Весь трепеща от страха, я приблизился к корыту. Она выгнулась всем телом, как карп, ухватила меня за плечи и накрыла мне голову полами своего халата. Опустилась кромешная тьма, и я, дрожа от любопытства, стал шарить в этой тьме, таинственной и завлекательной. Пахло так же, как от той граммофонной трубы.

— Сюда, сюда, — словно издалека, донёсся её голос. — Дурачок. — И она засунула мне в рот сосок. — Соси, щенок ты этакий. Нет, не нашей ты породы, не из Шангуаней, ублюдок маленький.

Во рту плавилась горьковатая грязь с её соска. Из подмышки пахнуло так, что стало нечем дышать. Казалось, я сейчас задохнусь, но она держала меня за голову обеими руками и судорожно выгибалась всем телом, словно желая запихнуть мне в рот всю грудь целиком, огромную и твёрдую. Понимая, что этой пытки больше не выдержу, я взял и укусил её за сосок. Она подскочила как ошпаренная, я выскользнул из-под чёрного халата и скрючился у неё в ногах, предчувствуя, что сейчас огребу тумаков. По её впалым смуглым щекам текли слёзы. Груди под чёрным халатом яростно вздымались и опускались, как птицы, распушившие после спаривания своё прекрасное оперение.