Юлия Кузнецова - Где папа?

• Название: Где папа?
• Автор: Юлия Кузнецова
• Жанр: Детская проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91045-577-5

Не нарушай равновесия ни словом, ни жестом. Не показывай чувств, живи шёпотом. Затаись. Замри. Исчезни. Представь, что ты в схлопывающейся клетке из страшного фокуса. Набери побольше воздуха и дождись вечера, а лучше выходных, когда можно поехать с папой на Воробьёвы горы кататься на великах, а потом открыть новую банку варенья. И ничего не бояться.

Проси только одного: чтобы ручеёк, рядом с которым ты забывала о боли и собственной слабости, не пересох и не покинул своего русла. Чтобы тебя не осудили на ожидание и не приговорили верить и любить изо всех сил. И ничего не бояться.

---

Ещё он всегда думал о других, даже когда был маленьким. Например, когда он учился в школе, бабушка оставляла ему на кухне обед. Лапшу с говядиной или курицей. А папа, как любой ребёнок, терпеть не мог нормальную еду. И потихоньку выливал суп в унитаз. А сам мазал хлеб вареньем, лопал и читал книжки.

Но бабушке он никогда не говорил, что не ест лапшу. Он боялся её обидеть. Правда, однажды бабушка обнаружила целёхонькую куриную лапку в помойном ведре. Но не потому, что папа решил её обидеть.

— Просто книжка была интересная, не хотелось далеко от неё уходить, вот я и кинул в ведро… — объяснял папа, рассказывая эту историю.

— Ну конечно, — ехидничает мама, — просто лень было идти до унитаза.

— А бабушка сильно обиделась? — спрашиваю я.

— Дело не в том, что я обиделась, — говорит обиженно бабушка, — а в том, что я за него переживала. Что он такой худенький и ничего не ест. Готовила так, чтобы посытнее было.

— И что, никак его не наказала? — удивляется Ирка.

Она считает, что детей необходимо наказывать как можно строже. Это потому что на практике в институте она успела повидать настоящих детей.

— А как же, — серьёзно говорит дедушка, — заставили съесть эту куриную лапку из ведра.

— И остальные три лапки доесть, — шепчет папа мне на ухо, — они ведь четырёхлапых кур варили. Чтобы посытнее.

Мама

Моя мама — бухгалтер. Мама любит две вещи. Порядок и цифры. Я понимаю, что это карикатура на бухгалтера. Но это правда.

Она действительно больше всего на свете любит, чтобы везде был порядок.

Мама постоянно моет то посуду, то полы, то окна, а ещё пылесосит мебель, выбивает на улице ковры, стирает даже ту одежду, из которой я выросла, прежде чем отправить её на антресоли. Она обожает аккуратно, как в магазине, складывать в шкаф наши с папой футболки, а полотенца у неё свёрнуты в рулоны и уложены на полке брёвнышко к брёвнышку: мама узнала, что такой способ укладывать вещи очень экономит пространство, из передачи про стюардесс.

Как она «Икею» с её ящичками и коробочками обожает — это что-то! Папа говорит, им надо придумать такой комод, куда можно убрать гостей, торт и свечки, и тогда у мамы не будет особых мучений, когда она потащит нас в «Икею» в очередной день рождения. А мама говорит, что у неё мучений и так нет.

И цифры, да.

Отметки, счета, даты, ценники, головоломки-судоку наконец! Когда она убегает на кухню после ссоры с папой, то считает там до десяти, а то и до двадцати. Когда варит яйца, считает секунды. Чтобы уснуть, считает до ста. А когда стирает, для развлечения (честное слово!) возводит числа в квадрат.

— Дай мне, — говорит иногда, — твой учебник по алгебре. Задачки пощёлкаю.

Она и утешает меня всегда цифрами: «Когда тебе стукнет двадцать, тебе на всё это будет плевать». И ещё: «Если бы ты занималась собой, то вполне могла бы убрать пять лишних сантиметров с талии». А вот ещё: «Не хочешь есть? Ну тогда три ложки каши и пять — творога. И четыре черносливины. И я от тебя отстану».

Она считает, что мы с папой не слишком приспособлены к жизни. Пропали бы без неё однозначно. Ирка вот из маминой опеки вывернулась. Мама, конечно, считает, что Ирка всё делает неправильно: и готовит не так, и работает не там, а уж про Костю лучше молчать. Но всё-таки мама допускает, что Ирка без неё худо-бедно справляется. А мы с папой — как птенцы с вечно открытыми ртами.

Нас даже в магазин послать нельзя. Принесёт папа пакет с помидорами, а мама поставит его на стол и начнёт перебирать и ворчать:

— Вот заразы! (Это она о продавщицах.) Накидали гнилья. Обманули такого порядочного мужчину! Видят, что не разбирается, и кидают в пакет всякую дрянь…

— Вот, Муськин-Пуськин, — папа поднимает палец, — я, между прочим, порядочный мужчина. И неважно, что эти помидорцы я сам выбирал…

Человек, который распрямляет стальные клетки

А я вот не считаю, что папа не приспособлен к жизни. Нет, ну конечно, он явно не спец в вопросах, где что купить, и в основном парит в облаках, придумывая свои рассказики.

Но он умеет делает такое, что не умеет никто.

Помню в детстве такую игрушку. Я её ненавидела.

Сложенная клетка. Сверху ручка. Дёргаешь ручку резко вверх. И клетка распрямляется. Становится объёмной. Тогда можно открыть дверцу и посадить туда игрушечную птицу. Кажется, у птицы на пузике есть то ли кнопка, то ли рычажок, и она может петь.

Мне было страшно смотреть на эту игрушку, которую на моих глазах распрямляли одним движением. Потому что я была уверена: когда-нибудь эта клетка сама сложится обратно и придавит птичку.

Моя школа — как клетка, которая всё время складывается. Каждый день происходит что-то такое, что может раздавить. Только не получится у клетки меня раздавить. Потому что рядом папа, и он ловит клетку за ручку, едва она начинает складываться. И спасает меня.

Такой вот он, мой папа. Просто Маленький Великанчик.

Хлеб-с-Вареньем

Меня он зовёт Муськин-Пуськин. А я его — Хлеб-с-Вареньем.

Ночью я смотрю канал MTV. Клипы. Смотрю внимательно, чтобы запомнить: есть личности покруче моих одноклассников. Личности, которые уже чего-то добились в жизни.

И тогда, на фоне этих ярких, красивых людей, которые так умело поют и двигаются, меркнут звёзды моего класса — Фокс, Алаша и остальные.

Как-то я пыталась объяснить маме, зачем смотрю MTV. Она засмеялась и посоветовала смотреть канал «Культура». Мол, те, кого показывают по «Культуре», добились гораздо большего, чем те, кто кривляется и поёт по MTV.

Я пробовала, но там показывают совсем старых дядек, пожилых мушкетёров или завывающих усатых поэтов, которые устраивают творческие вечера, а старые тётеньки с фиолетовыми волосами, в малиновых платьях и с брошками на широкой груди, хлопают им со слезящимися глазами.

Вся эта компания не перекрывает Фокса и Алашу.

Так вот, когда я смотрю ночью клипы, приходит папа. Он долго щурится со сна на экран, потом ворчит:

— Тьфу, надо же, какую гадость показывают! (Это про Леди Гагу в одних трусах, но в кепке.)

А потом спрашивает неуверенно:

— Муськин, а у нас нечего поесть-то?

Я достаю ему хлеб, открываю банку клубничного конфитюра или абрикосового джема, и тогда он говорит:

— О!

И намазывает варенье на хлеб. И жуёт, всё так же щурясь на экран. А потом крышкой от банки закрывает голову Леди Гаге. Получается инопланетянин в трусах. Она бегает по сцене, а папа водит по экрану крышкой, и мы оба смеёмся.

А потом он намазывает второй бутерброд, и я вспоминаю того маленького мальчика, который спрашивал у папы, хватит ли ему двух бутербродов.

И у меня каждый раз дрожит сердце от любви к папе. Тогда я понимаю, что у меня есть силы идти завтра в школу, и отправляюсь спать.

— Спокойной ночи, Хлеб-с-Вареньем! Не забудь экран протереть, а то утром нам достанется.

Часть 3

Плохая новость

После разговора с мамой я повесила трубку. В ушах ещё звучал её голос, звенели её слёзы.

«Бабушка», — вспомнила я. И позвонила.

— Лизочка, — тихо сказала бабушка, — на сколько его забрали?

Я растерялась и прошептала:

— На пять лет.

— Ой…

Бабушка словно зажала себе рот. Послышался стук — упала трубка.

— Лиза! — крикнул дедушка. — Что ты ей сказала?

Я повторила.

— Ну зачем ты?

Прежде чем он бросил трубку, я услышала: «Погоди, погоди, солнышко, это какая-то ошибка!» (это он бабушке).

Тут я совсем растерялась, окончательно. Что я должна была сказать? Как сообразить, что надо сказать другое?! Зачем он дал ей взять трубку? Как он может…

И тут до меня дошло. Что от моей новости бабушке может стать плохо. Так плохо, что хуже не бывает, что даже думать об этом страшно. И я буду виновата.

Ведь именно я сообщила ту новость, от которой…

Нет. Нельзя об этом думать. Просто нельзя. Надо думать о сказках. Русских народных или каких там… В которых гонцу с плохой вестью отрубали голову.

И когда читаешь такие сказки и удивляешься жестокости обычаев, то никогда не думаешь: а был ли у гонца выбор? Мог он сказать что-то ещё?

Ирка

А потом позвонила Ирка.

— Ты уже знаешь?

— Угу. А ты?

— Угу.

— За что, а? Ты поняла? Он ездил туда поддерживать своих коллег, разве не так? Как его могли арестовать?

— Не знаю…

— Или, может, нам всей правды не рассказывали? — вдруг доходит до меня. — Может, это его обвиняли, а не коллег?

Ирка молчит. Я понимаю: она что-то знала. Может, и Костя знал? И мама, значит, тоже? Почему они мне не рассказали?

— Ты с мамой говорила? — спрашивает Ирка. — Надо её поддержать сейчас. Чтобы она с ума не сошла.