Су Дун-по - Стихи. Мелодии. Поэмы

• Название: Стихи. Мелодии. Поэмы
• Автор: Су Дун-по
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1975

Великий китайский поэт Су Дун-по (Су Ши, 1037–1101) утверждал своим творчеством лучшие традиции корифеев дотанской и танской поэзии в Китае и в то же время новаторски разнообразил, обогащал классические стихи; поэт ввел гражданскую и бытовую темы в поэтический жанр старинных мелодий, а его поэмы стали вершиной прозо-поэтического творчества: в них органично сочетаются лирические, философские и сатирические мотивы. Поэт предается раздумьям о красоте жизни и богатстве природы, утверждает личность в человеке, его общественную значимость, восстает против мракобесия и предрассудков. Произведения Су Дун-по впервые публикуются на русском языке, они дают представление о жизни китайского народа в эпоху Сун.

---

Хитрая мышь

Этой ночью я, Су, на постели сидел
И услышал, как мышь заскреблась.
Стукнул я о постель — притаилась она,
Притаилась всего на мгновенье — и вновь
                                        за свое!
Приказал я слуге, чтобы свечку принес,
На порожнюю торбу мы бросили взгляд,
Потому что из торбы — «ао-ао, ся-ся» —
Доносились до слуха то шорох, то писк.
И тогда я сказал:
«О! Наверное, мышь в торбу влезла,
а выйти не может никак!»

Торбу мы приоткрыли, вгляделись, — увы,
Ничего не увидели в ней.
Но поближе свечу поднесли —
И узрели недвижную мышь.
Тут испуганно вскрикнул слуга:

«Только-только пищала —
И мгновенно подохла она?
А быть может, то вовсе не мышь,
А блуждающий призрак стонал?»

Вынул мышь он из торбы,
На пол бросил, — а мыши и нет!
Самый ловкий и тот
Не сумел бы поймать…

И со вздохом, я, Су, так сказал:
«Сколь хитра и ловка эта мышь!
Поняла ведь, что торба закрыта
И на волю проход не прогрызть,
И нарочно возилась, пищала,
Чтоб вниманье людское привлечь,
И прикинулась мертвой,
Чтоб от смерти спастись!»

Говорят, средь существ, населяющих мир,
Человек самый мудрый из всех.
Им Дракон был обуздан и Змей Водяной
                        побежден,
Человек оседлал Черепаху, на Цилиня
                        охотился он.
Десять тысяч существ служат только
                        ему — Господину всего!

И, однако, мы видели, как обманут он был
Этой мышкой, хотя и ничтожным
                        созданьем на вид,
Но зато обладающей прыткостью зайца
И гибкостью «девы, пропавшей из глаз»…
Удивляюсь, откуда такая премудрость
                        взялась у мышей?

Я сидел на постели, только делая вид,
                        что дремлю,
Сам жe думал над тем, как ответить
                        на этот вопрос.
Тут внезапно таинственный голос до слуха
                        дошел:
«Много книг вы читали, успели немало
                        постичь,
Все надеялись Путь отыскать, но Пути
                        не нашли!
Вам в себе мир существ не объять,
Потому что вы сами — одно среди этих
                        существ.
Между тем человек драгоценность
                        умышленно может разбить,
Но и вскрикнет порою,
Уронив и разбив незатейливый, грубый
                        сосуд.
На свирепого тигра он может напасть,
Но бледнеет при виде пчелы!
Вы же в юности сами писали об этом
                        трактат, —
Так неужто забыли его?»

Улыбаюсь я, голову низко склонив,
А потом поднимаюсь, прозрев,
И прошу, чтоб слуга тушь и кисть мне
                        принес,
И хочу записать, что случилось со мной…

Утес Яньюй

В Поднебесной из прочих порогов
Самый грозный — Яньюй, что в ущелье
                                     Цюйтан.
Те, чья лодка сюда попадала, всегда
                                     проклинали коварный утес.
Это я испытал, и мой опыт другим,
Полагаю, на пользу пойдет.

Сто потоков вбирая в себя на пути,
                                    Шу-река достигает Куэй.
Полноводна она, широка, глубока, —
Разливаясь, пространство огромных
                                    равнин покрывает собой.
А вместимость ущелья Цюйтаи даже
                                    доли десятой
Не достигнет природной ее полноты…

Тут уж всякий предмет — как помеха
                                    воде,
И река, устремляясь вперед,
Понесет его бешено вслед за собой
И, ударив о камни ущелья Цюйтан,
Разнесет в пух и прах!
А когда-то неистовость бурной реки
Проявлялась грознее, чем даже сейчас…

Эти строки затем и пишу,
Чтобы мог любознательный видеть
                                     воочию все и затем — рассуждать.
В Поднебесной наибольшею верой в себя
Обладает вода, — это так!
Подтвержденье тому —
Рек бескрайняя ширь и морей глубина.
Но по воле своей не дано и воде
Придавать себе ту или эту из форм.
Потому что природою образ ее утвержден
И природою то состоянье дано,
Что идет за бесчисленным рядом
Превращений и смен-перемен.

А когда поднимаются воды
                                    в безудержном гневе своем,
Даже тысячи смелых мужей
Не решатся продолжить движенье вперед,
А застынут на месте, неведомый слыша
                                    приказ,—
Словно внемля Святому Пророку в тиши…

Но, направив свой челн прямо в горло
                                    Цюйтан
И увидев неровные выси Яньюй,
Я пойму, отчего эта глыба в ущелье
                                    стоит,
Каково назначенье ее.

Шу-река далеко и привольно течет,
Полноводна средь гладких песков,
И на длинном пути не встречает она
Острозубых порогов и скал.
И гордится-красуется, думая так,
Что преграды не может и быть!

Вдруг — ущелье пред ней: тесный,
                                 узкий проход,
Как вместить в нем одном
Десять тысяч объемов воды?
Не поняв, для чего в этом узком ущелье
                                 утес,
Хлещет яростно скалы река,
И ревет, и бурлит, и рокочет она,
И бросает волну за волной на Яньюй…

Вот представим себе:
Десять тысяч наездников с запада шли,
Вдруг неведомый город им путь
                                преградил.
Катапульты и лестницы воины тянут
                                к стене,
Устремились вперед, долго бьются, — увы,
Город крепкий не пал, не сумели его
                                покорить.
Стрелы кончились все, притупились мечи,
И, коней оседлав, обогнули твердыню они
И продолжили путь на восток…

Так и эта река:
Бесновалась, кипела она,
Но, столкнувшись с могучим утесом,
Успокоилась вдруг, не решаясь
                               бесчинствовать вновь…

Да! Поистине так!
Измененья в природе
Возникают и мирно порой…
Но бывает,
Достижение мира зависит
От неприступных твердынь.

Если правильно понял читатель
                              сужденье мое, —
Пусть поможет оно разбираться
                              в природе вещей!

Красная скала (Случай первый)

Так случилось, что осенью года
                               жэньсюй,
Когда уж седьмая луна на ущербе была,
С гостем плыли мы в лодке у Красной
                               скалы;
Чуть прохладой дышал ветерок,
Не тревожили волны реку.

Гостю я предложил, поднимая свой кубок
                               с вином,
Строки вместе припомнить о Светлой луне,
Спеть о Деве Прекрасной стихи.

Вскоре
Над восточной горой появилась луна,
Поплыла-поплыла между звезд.
Засверкала река,
Словно капли росы ниспадали на водную
                               рябь,
И смешались в одно небеса и вода.

Как велик этот водный простор!
Это — в тысячи цинов вокруг —
                              необъятная ширь!
В колеснице-ладье мы по ветру летим
                              и летим
В пустоту и безбрежность, не ведая, где
                              их предел.
Кружим в вечности, кружим, от мира
                              сего отрешась,
И как будто на крыльях — взлетаем
                              в обитель святых..

Так мы пили вино, и веселью, казалось,
                              не будет конца,
А потом, на борта опираясь, мы начали
                              петь.
Пели так:

«Из корицы ладья — о-о-си! —
Из орхидеи весло.
В пустоте-чистоте — о-о-си! —
Мы стремимся туда, где светло.
Постигаю простор — о-о-си! —
Но увы, лишь в мечтах.
Где же Дева Прекрасная — о-о-си! —
В небесах?»

…Гость мой флейтой отменно владел:
Вторя песне,
Звучала мелодия грустно-протяжно
                                  в ночи,
В ней и слезы и жалобы слышались,
Скорбь и печаль;
Эта музыка вдаль уплывала,
Тянулась, как нить,—
И, быть может, драконы проснулись
                                  в пещерах в тот миг
И слезу уронила вдова в одинокой ладье…

Вот объятый тоскою, оправив халат,
Сел учитель по имени Су перед гостем
И с досадой спросил:
«Что ж ты песню прервал?»

«Посветлела луна, звезды стали редеть,
Ворон к югу летит, — мне ответствовал
                                   гость.—
Эти строки, — сказал он, — начертаны
                                   Цао Ман-дэ.

Поглядите на запад, — мой гость
                                   продолжал, —
Там Сякоу вдали.
Обернитесь к востоку — на востоке Учан.
Русла рек, цепи гор меж собою сплелись,
И леса разрослись — зелены-зелены…
…Это здесь Чжоу Лан проучил так
                                   жестоко Мэн-дэ!
Под Цзинчжоу врага разгромив,
По теченью спустившись в Цзянлин,
Плыл Мэн-дэ на восток…
Путь проделали в тысячу ли тупоносые
                                   судна его,
Неба синь затмевали полотнища
                                   флагов-знамен.
По прибытье в Цзянлин, разливал он
                                   хмельное вино
И с копьем, на коне восседая, сочинил
                                   эти строки,
Что ныне припомнились мне…
Был героем он в жизни своей,
А теперь — где обитель его?..

Я и вы, мой учитель, рыбачили, хворост
                                   сбирали
На острове, что посредине реки, —
С каждой рыбкой, креветкой знакомы,
С каждым лосем, оленем дружны.
Лодку — лотоса лист — направляя вперед,
Пили вместе вино.
Мы казались себе мотыльками
Между ширью небес и землей
Или зернами риса в безбрежной стихии
                                    морской…»
И изрек он, мой гость:
«Опечален я: жизнь — это миг!
Полон зависти я: бесконечно теченье
                                    Чанцзян!
Если б вечно летать мне, подобно
                                    небесным святым!
Эту яркость луны если б мог я навечно
                                    объять!
Знаю, мало мгновенья, чтоб это постичь,
И поэтому тонут мелодии музыки
                                    в скорбных ветрах…»

Я сказал ему так:
«А доподлинно знает ли гость,
Что такое — вода, что такое — луна?
Все идет чередой, как вода, как теченье
                                    реки,
Все идет чередой, но ничто никогда
                                    не уйдет.
И луна — то кругла, то ущербна,
                                    но вечно — луна,
И не в силах никто
увеличить-уменьшить ее.
Ибо, если изменчивость ставить началом
                                    начал,
В миг единый не в силах мы вечность
                                    вселенной постичь;
Если ж будем считать постоянство
                                    за первоисток,
То и я, и мой гость, да и все, что мы
                                    видим вокруг,—
Вечно все!
Так зачем же завидовать тщетно
Чанцзян?

Между тем в небесах и на этой земле
Всякой твари и вещи свое назначенье
                                   дано.
Если есть что-то в мире, чем я обладать
                                   не могу,
То йоты того не посмею присвоить себе.
Но ведь ветер, что чист в небесах,
Не запретен для наших ушей,
А луна среди звезд, что светла,
Не боится взглянуть нам в глаза.
Мы возьмем их себе — и не будет
                                   препятствий тому,
Ибо Высшим Создателем нам во владение
                                   дан
Этот вечный источник живой красоты,
Мы им можем владеть как хотим!»

И от радости тут засмеялся мой гость,
Засмеялся и кубок наполнил вином.
А потом, после трапезы,
Кубки и плошки вокруг разбросав,
Мы лежали на дне нашей лодки вдвоем
И не знали, объятые сном, что восток
                                    побелел.

Красная скала